Ученик Истока. Часть I (СИ) - Волковец Серафим

— То чудище, — храбро сразившись с одолевавшей его неловкостью, первым подал голос Агнеотис. — Конь господина магистра…

— Дрозд, — кивнул Максим, обрадовавшись, что не ему пришлось изобретать тему беседы. Однако, очевидно, простого напоминания имени могло оказаться недостаточно — на этом разговор бы и закончился, и студент вряд ли во второй раз попытается заговорить первым. Поэтому парень добавил то, за что при необходимости можно было легко зацепиться и что можно было не менее легко при желании проигнорировать: — Интересная животина.

— Интересная? — переспросил, ухватившись за подсказку, Давид и повернулся к собеседнику в пол-оборота. — Занятные у тебя понятия об интересном, Максимус.

— А что, много ты плотоядных лошадей видел, скажешь?

Студент признал справедливость этого вопроса мелкими и быстрыми кивками головы. Мимикой он управлял хорошо, поэтому ни вытянутых в задумчивости трубочкой губ, ни поджатого подбородка не показал — только брови слегка нахмурил, идеально скопировав выражение лица своего отца.

— И где господин магистр только отыскал эдакий… экземпляр.

— Он его…

Макс вовремя осёкся. Будто ангел-хранитель успел нашептать слова наставника на ухо: «При помощи некоторых не совсем легальных магических манипуляций я его… усовершенствовал». О не совсем легальных магических манипуляциях распространяться, скорее всего, не стоило, но начало фразы уже произнесено — лучше не сажать в душе пытливого школяра зерно сомнения, так что Максу пришлось как можно стремительнее подобрать достойную альтернативу подлинной истории.

— …с Земли привёз, — он старательно сократил заминку, переведя её из статуса «подозрительно» в статус «просто вспоминал», силясь изобразить на лице напряжённую мыслительную деятельность. — Я так-то не разбираюсь, но Дрозд вроде какой-то дорогой породы.

— С Земли? Так вот почему… Ясно.

Давид покосился на иноземного сверстника, думая, насколько уместной сейчас станет спонтанная откровенность. Там, в конюшне, он малодушно посчитал Максимуса трусом и дремучим глупцом, впервые увидевшем вставшую на свечу лошадь, и почти весь день потом возвращался к прокручиванию у себя в голове кадр за кадром тех неприятных событий и не менее неприятных его на них реакций. Совесть терзала студента как дикая кошка, и стоило только ближе к вечеру немного поутихнуть её боевому шипению, молодой Путник ясно дал понять: жеребец, питающийся мясом и нападающий на неосторожных прохожих, привезён из его родного мира. А значит, молодой Путник с ними уже сталкивался, знал, насколько опасен такой контакт, и инстинктивно предпринял попытку защитить того, кто этой опасности ожидать не мог. И значит, молодой Путник не просто не трус, вздрогнувший от естественного для Агнеотиса зрелища, но ещё и не глупец — напротив, прекрасно осведомлённый о возможном исходе подобного столкновения человек.

— Что? — попытался всё-таки уточнить Макс, не видя, впрочем, ни малейшего шанса получить в ответ честность.

Давид отвернулся. Ему абсолютно точно не нравился этот парень. Не нравилось, какое влияние его присутствие оказывает, какие низкие эмоции пробуждает в воспитанном юном маге. При одном только упоминании имени Максимуса студент внутренне переворачивался от негодования и злости, ревниво кусая щёки — мечта работать на магистра никуда не исчезла, — но ещё отчётливее неприязнь проступила в тот миг, когда Максимус омерзительно-проницательно сказал то-самое-слово.

«Завидуешь».

И крепла с каждой минутой весь этот день, потому что, прокручивая эти недостойные мысли в своей голове, Давид всё яснее видел: и правда завидует же… и наматывал на клубок злобы всё новые и новые слои, как моллюск наматывает на песчинку слой за слоем тончайший перламутр. Его жемчужина росла редкой, чёрной, росла слишком быстро — это выбивало школяра из равновесия ещё пуще, провоцировало стыд за собственное недостойное поведение, создавая замкнутую, стремительно стягивающуюся у него на горле петлю.

— Ничего, — качнул головой Агнеотис, вцепившись взглядом в быстро темнеющее небо.

Давид прекрасно знал, насколько новый Путник проницателен. И знал, что прямо сейчас, в эту самую секунду, пока он малодушно старается прикрыть свою обнажённую низость фиговым листком равнодушия, пока старается не смотреть собеседнику в глаза, этот парень считывает каждую незначительную деталь, прекрасно всё осознаёт и прикидывается наивным слепцом из вежливости. Чем дольше Давид видел на лице напротив заторможенную растерянность, тем отчётливее понимал также, насколько жалок и слаб он по сравнению с Максимусом, которого ещё утром звал трусом и дремучим глупцом.

Чёрную жемчужину обволок очередной слой.

— Ладно, — пожал плечами Макс, делая вид, что совсем не обеспокоен зашедшим в тупик диалогом.

Он категорически не понимал этого странного и слегка придурковатого Агнеотиса. Рыжий выглядел так, словно съел лимон и запил водкой, но поспорил при этом на косарь, что не сморщится ни от первого, ни от второго. У него внутри бурлил какой-то неприятный водоворот, но что именно это значило, какие конкретно мысли нёс в себе вихрь и почему поднимался всё выше, определить бы не удалось как ни старайся. Да и кто этому аристократику, в сущности, без пяти минут бездомный чужеземец, чтобы лезть в душу с расспросами? Ещё утром Максим готов был как следует съездить по веснушчатой физиономии кулаком — и, кстати говоря, прекрасно видел, что веснушчатая физиономия с не меньшим удовольствием зарядила бы обидчику в ответ. Нет, конечно, у кого-то история вечной и лучшей дружбы и начинается со взаимной непереносимости, но… у Максима таких историй ещё не случалось. Если кто не нравился сразу, не понравится уже никогда.

Вот только им ещё следовало о чём-то разговаривать. Неопределённое количество времени. И… всё бывает впервые, разве не так? Стоило хотя бы попробовать?

Даже в телефон как назло не уткнуться…

— А чего ты про Дрозда-то спросил?

Очевидно, Агнеотис к этому моменту уже настолько глубоко погрузился в одному ему доступные безрадостные размышления, что резко прозвучавший вопрос вынудил его невольно вздрогнуть. Пелена с голубых глаз юного мага спала не сразу.

— Ах, да. Дрозд. Видишь ли, столкновение с ним стало за сегодняшний день одним из самых… ярких переживаний. И не могу сказать, что радостных. Я много размышлял об этом и в какой-то момент осознал, что мне не хватает данных.

— А. Ну, спрашивай, если что, — Макс как мог спокойно пожал плечами и разместился-таки на несчастной лавочке у входа в особняк.

Приглашать собеседника присоединиться ему показалось слегка опрометчивым — Давид же не дурак, должен понимать, что в его мнимое утреннее раскаяние никто не поверил. Но всё же жестом указал на свободное место рядом с собой — потому что он не быдло и с правилами приличия, вопреки мнению некоторых, всегда был на короткой ноге. Захочет — сядет, не захочет — и хер с ним.

Притвориться расслабленным и открытым к беседе стоило хотя бы ради собственного комфорта, поскольку присутствие поблизости рыжего раздражающего фактора, чувствующего в свой адрес враждебность, не дало бы парню спокойно отдохнуть от азракта, мытья посуды и практически постоянного психоэмоционального напряжения, вызванного присутствием чародея. А если уж говорить совсем откровенно, свободного времени у Макса за последние несколько дней было кот наплакал — жалкий промежуток в несколько минут между тем, как почистить вечером зубы, и тем, как голова коснётся подушки, поскольку потом он сразу же проваливался от усталости в глубокий сон сомнительной восстанавливающей способности. Пока появилась возможность перевести дух, следовало минимизировать враждебность среды и насладиться шансом вытянуть ноги.

— Правда, я о нём почти ничего не знаю, — и, опять же… Стоит. Стоит попытаться. В конце концов, я ничего не теряю, если и на этот раз Агнеотис окажется мудаком.

Давид, сомневаясь всего миг, шагнул в указанном направлении и мягко и элегантно опустился слева от Путника на прохладные доски скамьи. Приглашающий жест он расценил как знак расположения… А если учесть, на какие выводы его натолкнули сегодняшние размышления, сиюминутным расположением Максимуса следовало воспользоваться. Невзирая на выводящую из себя способность иноземца видеть вещи такими, какие они есть, и называть их своими именами. В лоб.