Ученик Истока. Часть I (СИ) - Волковец Серафим

— Иными словами, если Айгольд возьмёт кого-то в жёны… — начал Максим, но договорить ему не дали.

— Не «если», а «когда», — резче, чем хотел, поправил студент, однако тут же извинился. — В беседе о королевской семье следует крайне внимательно подбирать слова, Максимус. Моя реакция может показаться тебе несколько… несоразмерной. Тем не менее, нас с детства обучают весьма жёстким правилам этикета, и тому есть причина — неудачно произнесённые выражения могут, как выражается чернь, «выйти боком», посему, раз ты… довольно часто пересекаешься с Его Высочеством, тебе следует знать: правильно подобранные слова могут спасти тебе жизнь, в то время как неправильно подобранные могут её отнять.

— Всё настолько строго?

Не верить Агнеотису в конкретно взятом вопросе у Максима причин не было: ясно как день, что к своим обязанностям дворянина, что бы эти обязанности в себя ни включали, он относился очень серьёзно и уроки свои учил только на пятёрки. Но при личном общении тот же Айгольд не показался человеком, трепетно относящимся к звучавшим в его адрес словам. Шутка ли — Захария свои окровавленные руки о его волосы чуть ли не вытирал как об салфетку, про какие вообще вербальные фильтры могла идти речь? Разумеется, школяр преувеличивает… Но Максу больше нравилось думать, что он случайно вскочил в последнюю шлюпку тонущего «Титаника» — оказался в числе избранных, познающих благодаря чародею мир Цельды с изнанки.

— Настолько, — заверил Давид.

— Ты поэтому зависаешь на середине предложения всякий раз, когда хочешь сказать что-то… кхм, категоричное?

— Верно. И, к слову, ты только что точно так же… «завис», подбирая подходящее выражение, — подразумевая очевидный комплимент, подметил студент. — Дипломатия — критически важный навык в общении с августейшими особами и дворянами. Важный — и столь же непростой. Мы обучаемся всем тонкостям без особенного риска потерять лицо вплоть до совершеннолетия, после чего впервые выходим в свет — и от того, насколько успешным был наш выход, зависит практически всё наше будущее.

Агнеотис мечтательно прикрыл глаза, и всё же в его груди заворочалась особенная категория тревоги — тревоги перед далёким, но неотвратимым будущим.

— Бал совершеннолетия создавался с иными целями, но сегодня это идеальная возможность у более взрослых и мудрых представителей дворянского сословия проверить подрастающее поколение на прочность. Беседы, в которые нас незатейливо приглашают, организованы таким образом, чтобы спровоцировать или запутать, а мы…

Внезапно студент замолчал и поник. С первого взгляда могло показаться, что он обеспокоен собственной церемонией, которая, если верить обрывкам поступавшей последние несколько дней информации, наступит для Давида через пять лет. Но при ближайшем рассмотрении выяснилось: дело уже было не в тревоге.

— Боги милосердные, прости меня, Максимус. Я должен был рассказать о королевской семье, а вместо этого… — со стремительно каменеющим лицом он облокотился на спинку лавочки и опустил взгляд себе под ноги. — Полагаю, отец прав. Я не готов унаследовать честь нашего рода.

Эти слова прозвучали настолько печально и потерянно, а волны чувств, растёкшиеся вяло и уныло от внешне расслабленного и отрешённого школяра, оказались такими мощными, что Максу пришлось, прикрыв глаза, слегка отсесть подальше. По его коже словно радиационным излучением колотили отголоски чужих переживаний: бета-частицы раскаяния и раздражения пускай и не способны были слишком глубоко пробиться внутрь, но отравляли Путника и задевали толстую, но всё-таки живую кожу.

— Хорошо, что мои товарищи не слышат этого кощунства.

— Я, может быть, сейчас очередную глупость спрошу, так что не обижайся, это не со зла, но… в чём кощунство-то?

— В том, Максимус, — он горько усмехнулся, и маска подчёркнутой вежливости и изысканных манер наконец соскользнула с его помрачневшего лица, — Что я нарушил порядок. Для тебя, как для человека, не знакомого пока с нашими обычаями, не случилось ничего особенного, но для Кодекса это нарушение непозволительно. Мы обязаны представлять королевский род раньше всего остального, обязаны сперва всё рассказать о монархах и только потом переходить к иным предметам обсуждения. Тот факт, что я принялся болтать о бале совершеннолетия, моими товарищами и любыми другими равными мне по титулу был бы расценён как акт неуважения к правящей династии. А это… непростительно.

Агнеотис замолчал, изучая что-то на своих руках — чистых, в меру бледных и ухоженных, давая себе время на обдумывание очередной допущенной ошибки. Кончики его ушей порозовели, только Максим чувствовал прекрасно — не от смущения, а со стыда.

И в тот миг, когда его собеседник нервно ковырнул крохотную заусеницу у до блеска отполированного ногтя, в голове у Путника вдруг просто и с тихим щелчком встало на свои места абсолютно всё. Все те не сходившиеся друг с другом концы запутанных нитей расправились и свились воедино, все разбросанные по разным частям сознания кусочки паззла собрались в цельную и ясную картинку — раздражение, вызванное самим присутствием Давида в обозримой близости, отступило, чтобы за несколько следующих секунд, проведённых в тишине, без следа раствориться окончательно.

— Мой старший брат был жуткой занозой в заднице, — не понимая до конца, почему говорит об этом, но чувствуя острую потребность рассказать именно сейчас и именно ему, признал парень. — После того, как не стало отца, Стёпа столько крови нашей семье и городу попортил, что думать страшно. Город небольшой — считай, тот же Эпиркерк — все так или иначе друг друга знают или имеют общих знакомых, поэтому почти все были в курсе, что есть такой парень на свете, Степан Вороновский, которому на глаза лучше не попадаться, и есть у него брат, Максим, которого лучше не обижать.

Давид набрал в грудь воздуха — собирался что-то сказать, — но затем, закрыв рот, выдохнул и не произнёс ни звука.

— Я всю жизнь из кожи вон лез, чтобы доказать окружающим, какой я… «правильный»: олимпиады, соревнования, учёба, подготовка к институту, девушка приличная. А он из кожи вон лез, чтобы весь мир его ненавидел. Может, потому что он сам ненавидел весь мир и просто хотел взаимности, но это уже философия… Так вот: я, со всеми своими достижениями и заслугами, со всем своим прекрасным поведением, всю жизнь прожил с ощущением, что круче и лучше Стёпки мне не стать никогда. Я, может, поэтому и уехать хотел куда-нибудь подальше, в столицу, например — чтобы выйти из его тени.

По мере того, как он говорил, сперва погружённый в самоедство Давид постепенно поворачивал к собеседнику голову.

— Глупо, скажешь? Сам знаю. Где была его жизнь — почти на дне, с такими же отморозками и наркоманами — и где была моя — с классной девушкой, с учёбой, с медалями… А я всю жизнь считал себя по сравнению с ним… недостаточным.

Внешне студент сохранил неподвижность. Чуткий радар Путника же уловил его внутреннюю дрожь — последнее слово ужалило особенно больно.

— Стёпа жил так, как хотел, ни на кого не оборачиваясь и ничьей любви не заслуживая. А я заслуживал любовь постоянно. И иногда мне становилось обидно: почему он не старается, а я должен?.. Но это случалось так редко, что не имело смысла. В моих глазах он всегда был целостным, а мне до его совершенства постоянно не хватало: то оценки не так хороши, как должны были быть, то в спорте неудача, то в отношениях ссора, то просто… характер не такой стойкий. Я видел сплошные недостатки и просто не в силах был их исправить. А что самое глупое — я и сейчас так продолжаю считать. Я, может быть, поэтому к Захарии в подмастерья и набивался — чтобы рядом был кто-то… не знаю, недостижимый. Почему, кстати, не причина? Все меня спрашивали, куда я лезу и на кой-хрен нужны такие проблемы, и раньше я не знал, что ответить — теперь буду так и говорить: «Мне нужен человек, возле которого я всегда буду „недостаточным„… Мой брат жил как дурак и как дурак погиб, а я всё продолжал и продолжал где-то в душе на него ровняться, как будто ничему меня жизнь не учила.