Чёрная печать империи (СИ) - Разумовская Анастасия

Стараясь отвлечься от неприятных ощущений, Даша попыталась вычислить, где находится, но поняла, что не представляет даже: юг ли это города, север или восток. И вообще, город ли это… «Дракон» выгрузил узницу в каменном бункере.

– Руки опустить по бокам.

Тюремщик закрутил её запястья, защёлкнул на них наручники. Даша усмехнулась невольно. Серьёзно?

– Вперёд по коридору и без глупостей.

«Последнее не в моих силах, – мрачно подумала девушка. – Только если вы сами куда-то денетесь».

Она пошла вперёд. От стены отделилась фигура довольно высокая для человека, но не для оборотня. Даша поняла намёк и пошла следом.

Безумно хотелось спать. Ноги ныли – всё ещё сказывалось восхождение на семьдесят четвёртый этаж. Руки чесались, и прорези на рукавах, заскорузлые от крови, никак не улучшали самочувствие.

В допросной за столом восседал угрюмый волколюд. Так называли порой оборотней-волков. Вернее, тех из них, кто, гордясь испорченной генетикой, не скрывал истинный облик под человеческим. Огромный, сутулый, с клыками, полуволк, получеловек. Лёша утверждал, что такие со временем звереют и перестают понимать русский язык.

Даша невольно поёжилась. Есть ли гарантия, что монстр не озвереет во время допроса?

– Фамилия, имя, отчество, – пролаял опер. – Сословие. Место рождения. Место службы.

Это было первое, что проявляло специфику дальнейшей работы: арестанты либо бузили, либо лебезили и сюсюкали, Даша знала это. Вообще, допрос арестованного – это всегда поединок, всегда попытка сломить и прогнуть. Иногда – психологическая битва, иногда и физическая.

– Трубецкая, Дарья Родионовна, – по-военному чётко, нечитаемо, ответила девушка. – Тысяча девятьсот девяносто…

– Сословие.

А вот и первая атака. Заставить допрашиваемого сбиться. Выполнять приказы в точности. Неуловимо лёгкий шаг, дающий почувствовать собственную ничтожность арестованного.

– Дворянка.

– Дальше.

Даша начала с того места, где её прервали. Не злиться. Не бояться. Не чувствовать себя униженной. Просто вопросы. Просто ответы. Услышав «Отдел по особо важным преступлениям…», монстр рыкнул не без удовольствия:

– На допросе не лгать. Вы больше не служите в жандармерии, Трубецкая.

«Слабовато», – холодно оценила Даша.

– Пока я не видела приказа, подписанного моим начальством, я служу, – отрезала, понимая, что попала в первую ловушку.

Но отрекаться нельзя. Это было бы ещё хуже.

– Молчать, – зарычал опричник. – Не понимаешь по-хорошему, повторим сначала: фамилия, имя, отчество. Год рождения. Место рождения. Сословие. Место службы.

Провоцирует. Даша чётко повторила, вновь назвав чин, должность и отдел.

– Трубецкая, я вижу, ты совсем дура? Какой, к демону, ты жандарм? Решила поиздеваться над следствием? Что ж, это твой выбор, не мой. Начнём сначала.

Девушка насторожилась. «Ты»? Снова провокация, на которую не ответить – невозможно.

– Господин офицер, – холодно и жёстко заметила она, глядя поверх его головы, – к дворянину и офицеру обращаются на «вы».

И отшатнулась, когда его горбатая фигура нависла прямо над ней, одним прыжком перемахнув через стол.

– Дер-р-рзить?!

Губы обожгло болью, голова отдёрнулась, и Даша невольно сделала шаг назад.

– Ты – никто, – заорал оборотень и снова ударил, на этот раз под дых.

Девушка согнулась, задохнувшись от неожиданной боли. Ещё удар, и она упала на землю, попыталась сжаться в позу эмбриона, но подкованный металлом сапог влетел в её живот. Оборотень бил точно, со вкусом, со знанием дела, и разум затопила обжигающая боль. Весь мир стал красным, вспыхивающим молниями, весь мир скорчился от боли, разрывая грудь и мозг. Огненное озеро, лава. Даша прыгнула в неё, принимая, расслабляясь, позволяя терзать своё тело, позволяя каждому нерву напиться болью, расплавляясь в пламени страданий, качаясь в них.

Боли нужно отдаться, только так ты можешь её победить.

Возможно, она что-то кричала, или ругалась, или стонала – девушка не знала, не видела, она стала одним оголённым нервом. Но, вынырнув из пожара, смогла сосредоточиться внутри, в самом центре самой себя. Чувства притупились.

«Он бьёт, не задавая вопросов, – осознала она. – Значит, хочет меня сломать. Просто обесчеловечить. У них нет женщин на службе… Возможно, женщины бывают редко…». И снова нырнула в боль. А затем разрешила сознанию оставить себя.

Очнулась от едкого запаха.

– Не бей меня… – прошептала, захлёбываясь слюнями и кровью, не раскрывая глаз, а затем закричала: – Мама, нет! Не бей меня! Я принесу, я украду… Не бей… пожалуйста…

Это тоже всегда жило в ней. Та девочка, которой пришлось очень рано взрослеть. Даша почти не притворялась, просто открыла ей всегда закрытую дверь . Оборотень выругался.

– В лазарет, – бросил кому-то зло.

Разбитые губы онемели, и только это спасло Дашу от усмешки. «Ты не привык бить женщин, – подумала она. – Ты не знаешь, где грань, за которую палач не должен переступать. А я ведь к ней даже на версту не подошла». Из груди вырвался стон и жалкий, бессвязный плач.

Чьи-то крепкие руки подхватили, вновь окатив резким приступом боли, положили на носилки, носилки – на каталку. Даша полностью расслабила мускулы.

«На допросе могут бить дворянина лишь тогда, когда его вина против царя доказана, – думала она, ворочая камни мыслей. Это важно было понять сейчас. – Но моя вина не доказана». «Пусть ей займётся Свинельд» – вспомнила она. Князь не мог не знать методов своих подчинённых. Значит, не мог не знать, что её будут бить. Да и вряд ли оборотень решился бы на это без санкции начальства. «Я – дворянка, я – офицер, я – жандарм». Иначе говоря, чтобы приказать её бить, Шаховско́й должен был быть уверен в её полной вине, вине, за которую лишают дворянства, чести и свободы, или даже жизни.

«Но моё преступление не доказано…»

А это могло означать лишь одно: живой Даша отсюда не выйдет. По крайней мере, они рассчитывают на это. А зачем почти всесильному князю убивать жалкую человечку? Только если… если она перешла ему дорогу.

– Приказано, чтобы завтра была как штык, – пролаял над ней чей-то незнакомый голос.

Ему ответил густой баритон, бархатный, словно у оперного артиста:

– Так, что у нас… Ох ты ж… Да тут, вероятно, кости переломаны. И внутренние органы повреждены. Завтра невозможно.

– Приказ есть приказ.

– Передай Свинельду, пусть распоряжается своими шавками. За этими дверями его приказы дешевле просьб моего трёхлетнего сынишки.

«Симпатичный такой голос», – подумала Даша, попыталась посмотреть, но не смогла поднять тяжёлых век.

– Ярополк, ты бы поостерёгся.

– Ступай. Стерегись и стереги. В реанимации лишним быть неположено. Приказ князя.

И что-то тонкое-тонкое вонзилось сначала в одну руку, а затем в другую, а следом на лицо легла маска. Даша втянула ноздрями наркотический газ и выключилась.

Серые глаза из-за толстых линз казались огромными. Анастасия Михайловна, директор Четвёртого детского дома, смотрела на Трубецкую со смешанным выражением досады и печали.

– Тебя ждёт очень незавидное будущее, девочка моя. Ты закончишь так же плохо, как твоя мама, видят боги. Нормальные девочки не дерутся с мальчиками. Нормальные девочки не лазают по стройкам. Нормальные девочки добрые, ласковые и послушные.

– Он первый начал, – злилась Даша.

Ей не нравилось слово «нормальный». Непонятное, зловещее, холодное. Оно представлялось ей длинной-длинной козявкой из носа, зелёной и склизкой.

– Дарья! Ты хочешь стать такой, как твоя мать? Ты тоже хочешь опуститься до уровня презираемой женщины, лазать по помойкам в поисках бутылки, отдаваться первому встре… Словом, ты хочешь стать такой же?

Даша молчала. В этом вопросе что-то было не так, а что – девочка не могла понять. Но и да, и нет звучали одинаково неправильно. Директор закатила глаза, оперлась о пухлую руку и покачала ногой-бутылкой, отчего зелёная юбка задралась выше колена.