Лекарь Империи 4 (СИ) - Лиманский Александр

Алина изумленно посмотрела сначала на Суслика, потом на меня и явно что-то хотела спросить., но сдержалась.

Пока мы шли по коридору в сторону приемного покоя, я внимательно изучал принесенную Борисовой историю болезни.

Мужчина, сорок пять лет, работает бухгалтером. Не пьет, не курит, хронических заболеваний нет. Жалобы появились сегодня утром, нарастали постепенно.

— А почему ты его сразу к неврологу не отправила? — спросил я у Алины, которая шла рядом. — Спутанность сознания, шум в ушах — это же их профиль.

— Сердюков сегодня на какой-то гильдейской конференции до вечера, — она поморщилась. — А дежурный невролог… — она закатила глаза, — сказал, что сначала нужно исключить острую соматическую патологию, и велел разбираться самой.

Понятно. Классический бюрократический футбол.

Палата встретила нас затхлым воздухом и тихими стонами. Свиридов лежал на кровати, беспокойно ворочаясь. Лицо его было бледным, покрытым липкой испариной. Но первое, что бросилось мне в глаза, было его дыхание.

Вот оно!

Он дышал часто, очень глубоко и шумно. Почти как загнанная лошадь. Это было классическое, как из учебника, дыхание Куссмауля. Симптом редкий и очень яркий. Его ни с чем не спутать.

Инстинктивная попытка организма «выдышать» из себя лишнюю кислоту, которая отравляла кровь. Значит, у него тяжелейший метаболический ацидоз. А вот теперь самый главный вопрос — откуда он взялся?

— Валентин, — я присел на край его кровати и мягко коснулся плеча. — Как вы себя чувствуете?

— Голова… как в тумане… гудит… — он с трудом сфокусировал на мне взгляд. — В ушах звон стоит… и тошнит…

— Вы что-нибудь принимали в последние дни? Какие-нибудь лекарства, может быть?

— Да вроде… ничего такого… — он нахмурился, пытаясь вспомнить. — А, подождите. Вчера голова сильно болела. Я аспирин пил.

Бинго.

— Сколько таблеток вы выпили, Валентин? — как можно спокойнее уточнил я.

— Да кто ж их считал, господин лекарь… — он виновато поморщился. — Голова так трещала, просто раскалывалась. Я одну выпил — не помогает. Через полчаса еще одну — ноль эффекта. Я и решил, что они, наверное, слабые какие-то. Ну и начал их пить почти как конфетки, каждый час по паре штук. Думал, количеством возьму. За день, наверное, вся пластинка и ушла. Может, даже больше…

Борисова за моей спиной тихо ахнула. Фролов, стоявший рядом, лихорадочно записывал каждое слово в свой блокнот.

— Ясно, — я выпрямился и повернулся к Алине. — У твоего пациента, Алина, отравление салицилатами. Классический салицилизм в тяжелой форме.

— Что? — она непонимающе моргнула. — Какое отравление?

— Передозировка обычного аспирина, — пояснил я, глядя, как на ее лице недоумение сменяется шоком от осознания простоты диагноза. — Смотри сама, все сходится, как в учебнике. Шум в ушах — типичный ранний признак, салицилаты напрямую токсичны для слухового нерва. Тошнота и боль в животе — прямое раздражение слизистой желудка. Спутанность сознания — воздействие на центральную нервную систему. А это его шумное, глубокое дыхание — отчаянная попытка организма компенсировать метаболический ацидоз.

— Но… но как? — Борисова все еще не могла поверить. — От простого аспирина?

— В терапевтических дозах он безопасен. Но в таких, как у него, аспирин превращается в клеточный яд. Он разобщает процесс окислительного фосфорилирования в митохондриях. Проще говоря, он не дает клеткам нормально дышать. Они переходят на анаэробный, безкислородный метаболизм, в результате чего в крови накапливается огромное количество молочной кислоты — лактата. Отсюда и ацидоз, и все остальные проблемы.

Я закончил свою короткую лекцию.

Борисова смотрела на меня с каким-то странным выражением, в котором смешались шок, удивление и, конечно, легкое раздражение от того, что она сама не додумалась до такого простого диагноза.

— То есть… все это… из-за обычного аспирина? — пробормотала она.

— Из-за его передозировки, — поправил я. — А теперь, когда мы знаем врага в лицо, пора начинать лечение.

Я повернулся к Фролову, который, все это время стоял рядом.

— Максим, — я повернулся к Фролову, который все еще стоял с открытым ртом. — Записывай. Назначаем внутривенно капельно натрия бикарбонат, восьми- и-четырехпроцентный раствор. Начнем со ста миллилитров, а дальше будем смотреть по состоянию и газовому составу крови.

Фролов, очнувшись, кивнул и тут же побежал в процедурную за медсестрой.

— И возьмите у него кровь на количественное определение салицилатов! — крикнул я ему вслед. — В экстренном режиме!

Борисова, которая немного пришла в себя, повернулась ко мне. На ее лице было задумчивое выражение.

— То есть… — начала она неуверенно, — бикарбонат натрия ты назначаешь не только для коррекции ацидоза, но и для форсированного диуреза? Чтобы… ощелачить мочу?

Я удовлетворительно кивнул.

— Именно.

— В щелочной среде салицилаты будут хуже реабсорбироваться в почечных канальцах и, соответственно, быстрее выводиться из организма, — закончила она уже более уверенно, как будто отвечала на экзамене.

— Совершенно верно, — кивнул я, с легким уважением глядя на нее. — Простая биохимия.

А голова-то у нее все-таки варит. Теорию знает. А вот с практикой, как мы видим, большие проблемы.

В этот момент в палату вернулся Фролов с медсестрой и готовой системой.

Через пятнадцать минут после начала инфузии Свиридову заметно полегчало. Его безумное, шумное дыхание начало выравниваться, становиться реже и тише. Взгляд, до этого блуждающий, начал фокусироваться.

— Вот это да! — не удержалась от восхищенного шепота Борисова. — Как быстро подействовало!

Тем временем в палату, запыхавшись, вбежал Фролов, успевший еще сбегать и за анализами, с распечаткой в руках.

— Анализ на салицилаты для пациента Свиридова! — выпалил он. — Лаборант Стасик, велел передать, что для господина лекаря Разумовского — что угодно, хоть ночью его разбудите!

Я удивленно приподнял бровь. Странно. С чего это Стасик так ко мне проникся? Уже второй раз для меня «все что угодно».

Но больше меня поразило другое. В тот момент, когда Суслик произнес мою фамилию, я увидел, как Алина Борисова бросила на него короткий, но полный такой холодной, убийственной ненависти взгляд, что тот аж попятился.

Что за черт? Что он ей такого сделал? Это не просто неприязнь или раздражение. Это что-то глубоко личное.

— Двуногий, тут что-то очень нечисто! — прошептал у меня в голове Фырк. — Смотри, как она на него зыркнула! Будто он ей не просто соль в сахарницу насыпал, а всю семью вырезал!

— Фырк! Ну что за сравнения? Прекращай!

— Как скажешь, двуногий. Но я же прав.

Я взял у Фролова листок с результатами, отвлекаясь от этой странной, молчаливой сцены. Пробежал глазами по цифрам.

Моргнул.

Прочитал еще раз. Медленнее.

И почувствовал, как по спине пробежал холодок. Уровень салицилатов в сыворотке крови — двадцать миллиграммов на децилитр. Верхняя граница нормы — тридцать. Токсической же считалась концентрация от трехсот и выше.

То есть, формально, его анализы были в пределах абсолютной нормы.

— Ну что там? — Алина, которая, видимо, заметила, как изменилось мое лицо, с нетерпением заглянула мне через плечо.

Она увидела цифры, и ее лицо мгновенно преобразилось. На нем расцвела торжествующая, ядовитая улыбка.

— Что, Разумовский⁈ Ошибочка вышла⁈ — она почти пропела это. — Нет у пациента никакого отравления! А ты⁈ Ты уже льешь ему в вены чистую щелочь! Ты хоть знаешь, что такое ятрогенный метаболический алкалоз, гений⁈ Судороги! Остановка дыхания! Кома! Ты чуть не убил его своим «блестящим» лечением!

Она победно посмотрела на Фролова, который растерянно переводил взгляд с меня на нее, потом на пациента, который, услышав все это, испуганно вжался в подушку.

Я молчал, держа в руках этот дурацкий листок. Что-то здесь было фундаментально неправильно. Клиническая картина — классическая, как из учебника. Реакция на лечение — мгновенная и абсолютно типичная.