Знак Огня (СИ) - Сергеев Артем Федорович

— А раз понял, — и баба Маша вновь поставила меня на ноги, — тогда вот что, тогда ты сейчас начнёшь делать три дела одновременно. Первое — это ты дашь свободу своей крови, свободу от пребывания под этим небом, разрешишь ей уйти в бездну Первоначального Пламени. Ну, это я так путано объясняю, а вот твоя кровь тебя поймёт, не сомневайся, и так даст на прощанье, что любо-дорого будет, я это уже видела.

Я на это кивнул и сообразил, что да, смогу это сделать, ведь кровь моя вдалеке от меня оживилась и только и ждёт команды.

— Вторым же делом поступишь так, — баба Маша убедилась, что про кровь я всё понял и принял, и что смогу это сделать, — запустишь себе в дом, через вентиляции ход, тигру эту свою рогатую, да дашь ей там порезвиться всласть, причём так, чтобы не осталось там ничего — ни твоего, ни Алинкиного, понял?

И я снова в ответ на эти слова махнул головой, одновременно тормозя обрадовавшуюся до предела хвостато-полосатую морду, по команде всё будешь делать, только так и никак иначе.

— Третьим же делом, — и баба Маша показала мне на урну с моим телефоном и банковскими да скидочными картами, — ты сам, своей силой, под моим присмотром займёшься вот этим, хорошо? И вот ещё что, подожди…

И с этими словами она вытащила у себя из-под полы лёгкого плаща пухлый свёрток да принялась пихать его мне в карман.

— Да не надо, баб Маша! — я сразу сообразил, что это, и принялся отбрыкиваться, вот ещё, ага, ещё я только у старушек денег не брал!

— А ну-ка, цыц! — не в шутку шлёпнула она мне по рукам, — ишь ты, гордый какой! А только не гордость это, а глупость, как есть глупость! И деньги это у меня не последние, у меня ими хоть печку топи, но только плохо что пятитысячные всё, а вот такими, мелкими да мятыми, немного собралось, да не упирайся же ты, пся крев, дурья твоя башка!

На пся крев я сдался, ведь не слышал я до сегодняшнего дня от бабы Маши ничего такого, и позволил ей застегнуть карман.

— Сколько там хоть? — вздохнув, спросил я, а ведь это она молодец, ведь деньги сейчас и правда не лишние, — ну, чтобы знать, сколько я вам должен. Хотя я вам и без денег так задолжал, не знаю прямо, как возвращать буду. Но верну точно!

— На это и уповаю, — засмеялась баба Маша, — что сумеешь ты, что вернёшься, что защитишь меня, сирую да убогую, кто же ещё, кроме тебя-то?

— Не сомневайтесь, — заверил я её, улыбнувшись в ответ, — вы ведь сейчас для меня сделали столько, что я и не знаю, невозможно такие долги отдать, ну да я попробую, ладно? И что, начнём?

— Да погоди ты! — шикнула она на меня, разворачиваясь к дому, — самое важное ещё не сказала! Ты вот что, на всё про всё минута тебе, не больше, а потом тяни огонь обратно, тяни в себя, ничего не оставляя, понял меня?

— Понял, — озадаченно кивнул я, — а зачем?

— Во-первых, резерв, — загнула один палец она, — привыкай им не разбрасываться. А во-вторых, ты о людях-то подумал? О соседях своих, о Зафаре, что магазину на первом этаже хозяин? О них подумал? Каково им сейчас будет-то, а? А ведь Зафар этот, он специально для тебя лапшу эту твою круглую ищет и покупает, для тебя одного! Нигде же нет — а у него есть! Странно, правда? Так что дай огню минуту, не больше, пропеки там всё до корочки, до углей, а потом потуши всё так, как будто неделя прошла, не меньше! Чтобы ни дыма, ни пара, ни искорки!

— Вот за это спасибо, — и я бросил взгляд на тёмные окна соседей, на закрытые витрины магазина, — а я и так могу, да?

— Можешь, Даня, — подбодрила она меня, — ты сейчас и не такое можешь! И не становись злым, Даня, не надо, зла и без тебя в мире хватает, сильные добрыми должны быть, ну или хотя бы равнодушными, обещай мне Даня, вот, кстати, в счёт долга обещай, сделай это и будем мы квиты!

— Да за что ж вы меня так, баб Маша, — даже растерялся я и мне стало обидно, — что ж я, по-вашему, злодей какой? Никогда мне мучительство не нравилось, и обманывать я не люблю, и обижать кого зазря тоже. Какие между нами могут быть квиты?

— Вот и помни про это, — и тонкий палец чувствительно ткнулся мне в грудь, — когда у тебя ум за разум начнёт заходить, от силы заходить, от возможностей, помни об этом, Даня, помни всегда! Что нет маленькой боли, что крысюшку бесприютную в огне сжечь всё равно что человека спалить, больно им будет одинаково, и мучиться они будут одинаково тоже! И что все грехи их падут на тебя! Будь милосердным, Даня, сильному милосердным быть легко, и не забывай о чужой боли никогда!

— Клянусь, — и мне пришлось приложить к сердцу руку, чтобы от всего сердца, чтобы не забыть, — клянусь, баба Маша! И спасибо вам, век помнить буду!

— А раз так, — и баба Маша, откинув в сторону торжественность момента, резко стала азартной, и хлопнула она в ладони, и даже зажмурилась от нетерпения, — то давай уже приступим! А то болтаем всё, болтаем, а дело стоит! И это, давай сейчас попрощаемся, что ли, потому что, как закончим, я домой побегу, огородами побегу, чтобы не заметил никто, ну и тебе бечь тоже надо будет, не знаю уж, куда.

— Не надо прощаться, — попросил я её, — до свидания, баб Маша, до свидания только. Прощаться я с вами не хочу и не буду. Когда смогу, когда вернусь, так каждый день год целый, а то и больше, буду ходить к вам по вечерам с чаем и тортиком, да слушать вас, слушать и слушать, на ус мотать. И это будет, обязательно будет, так и знайте, вы меня дождитесь только, баб Маша, будьте осторожны, обещаете?

— Охти ж мне, старой, — и она, снова всхлипнув, обняла меня от всей души, да и я облапил её тоже, но легонько так, с почтением, как самый настоящий внук. — Спасибо тебе, Данечка, пусть всё у тебя получится, а я-то уж тут буду сидеть тише мышки, не беспокойся за меня! Не первый год на свете живу, знаю, как с этими стервами себя вести, трудно мне будет, но справлюсь как-нибудь! Ты сам только, сам выживи, если сумеешь, так и я с тобой, на пару, а если нет, то не будет мне и другим просвета, помни об этом! На тебя одна надежда!

— Ну, тогда начнём, — и я, осторожно отстранив её, заговорщицки ей подмигнул, — наше безнадёжное предприятие?

— А и, — и она, вытащив из кармана платочек, промокнула глаза, — начнём! Совсем ты мне мозги запудрил, Даня, то плачу я, то улыбаюсь, то в жар меня бросает, то в холод! А ведь я с самого начала спокойная была! Я ведь на дело настраивалась! Но теперь всё, теперь ты, Данечка, давай, жги не жалей, от всей души жги, но не со всей мощи, не надо, потихонечку, полегонечку начни, а я тебе помогать и направлять буду!

И я на этом, отпустив бабу Машу да повернувшись лицом к дому, начал. Но не все три дела одновременно, я же не Гай Юлий Цезарь, а с малого, с собственных вещей в чугунной урне. И почему-то мне сначала на ум пришли какие-то цифры, и что железо размагничивается при восьмистах градусах, и что обычный костёр, да ещё из сырых дров, даёт много меньше да и долго это, в минуту точно не уложусь, но не стоять же мне тут, палочкой этот вонючий мусорный костёр помешивая, и что, конечно, было бы неплохо всю эту мою деятельность перевести в понятные мне единицы измерения, но тут баба Маша выписала мне третий за вечер подзатыльник, вновь звонко и от всей души назвав меня по-польски пёсьей кровью.

И я, дёрнувшись от неожиданности, так дал, из левой руки дал прямо в урну, что она мгновенно раскалилась до ярко-жёлтого свечения, то есть до тысячи ста градусов верных, да что ж со мной сегодня такое, что за профессиональная деформация.

В урне что-то глухо бухнуло и выскочило дымным облаком, хотя почему что-то, это ж вода испарилась ударным способом, хорошо ещё, что всю неделю погоды стояли сухие, а то бы так дало, как из пушки бы дало, и ловил бы я потом свой телефон с карточками по всей округе, в жёлто-белом отсвете раскалённого металла, что осветил собой всю нашу улицу не хуже фонаря.

Баба Маша, моментально что-то сообразив, за рукав потянула меня в тень, в кусты, крепко потянула, и я поддался, доверившись ей и не глядя под ноги, ведь сейчас вылезут же все, на пожар поглядеть, а тут мы с ней торчим, как три, то есть два, тополя где-то там, не помню уж где. Но со мной-то ладно, мне уже скрываться смысла нет, а вот с ней как?