Знак Огня (СИ) - Сергеев Артем Федорович

— Я глаза умею отводить! — каким-то образом поняла мои внезапные терзания баба Маша, — не отвлекайся, Данечка, пускай свою тигру!

И я пустил в дело бесновавшегося во мне зверя, и показал ему ход, через вентиляцию ход, и дал чёткую задачу, и дёрнул его за хвост без всякой жалости, усаживая на задницу рядом с урной, когда он было в азарте попытался от меня отмахнуться.

— Делай то, что я тебе говорю! — громко, вслух, в неожиданной и лютой злобе, приказал я, вызверившись ему прямо глаза, подчиняя себе и ломая чужую волю, — иначе пожалеешь!

Зверь растерянно оглянулся, а потом неожиданно и оглушительно, во весь голос и на всю округу, с обидой и попыткой примириться, мол, чего это ты, хозяин, мяукнул мне в ответ, если только можно это было назвать мяуканьем. Но все окрестные собаки всполошились как никогда, они заверещали в диком страхе, они начали рваться с цепей и забиваться в тёмные углы, ведь это для них был ужас наяву, давний ужас, из глубины времён, неожиданно заявивший о себе, да ещё и вместе со свежей гарью, опалившей им чуткие ноздри, огня-то они боялись тоже.

— Так его, Данечка! — неожиданно и звонко поддержала меня баба Маша, — так его! Со всеми с нами так, слышишь! Только так и никак иначе! И запускай его давай, быстрее запускай, а то вон, повылазили уже!

Из частных домов уже действительно повылазили разбуженные люди, там перекрикивались тревожно, но со дворов на улицу ещё не выходили, да и в окнах сталинок начал зажигаться свет, и я понял, что да, надо поспешить.

— Я — твой хозяин, — но всё же это был тот самый случай, когда нужно было погодить, — а ты — мой слуга. Другом мне стать ты не заслужил ещё. Или так, или уходи. Решай прямо сейчас, или я сам тебя выгоню.

Сил в звере было много, подкормился он у меня за эти несколько часов, подъелся здорово, накопил дури, на неделю хватит, не меньше, ну или на пару тысяч километров хода, так что если захочет уйти, пусть идёт, держать не буду. Я и правда был готов его отпустить, ведь хуже нет иметь зверя, что будет постоянно пытаться жить своей волей и регулярно проверять тебя на прочность, лучше лишиться части сил, но рассчитывать только на то, что будет подчиняться тебе беспрекословно, в чём будешь иметь полную уверенность.

— Ну? — мой голос был резким, как кнут, и я же был готов его погнать куда глаза глядят, без всякой жалости и досады на несбывшееся, ну не получилось так не получилось, а с квартирой свой собственной я и сам разберусь, я уже знаю, как это делается, но тут зверь дёрнулся и, припав на живот, пополз ко мне, стегая огненным хвостом себя по бокам и по мгновенно обугливавшейся под ударами траве.

— Хорошая киса, — нагнувшись к нему и протянув руку, я даже не потрепал, а с силой, чтобы он почувствовал, схватил его ухо и зажал в кулаке, — молодец! А теперь иди и делай только то, что надо, понял меня⁈

И зверь осторожно кивнул, соглашаясь со мной во всём, но не пытаясь вырваться, и я, подержав его ещё так немного, совсем чуть-чуть подержав, чтобы ощутить его чувства, чтобы понять, насколько он искренен и не прячет ли за пазухой камня, не скрывает ли свои обиды, не слишком ли он злопамятен, чтобы затаить месть, чтобы взбунтоваться потом, когда накопит сил да изучит меня, но нет, ничего такого не было и в помине, а был лишь восторг и восхищение, силой хозяина восхищение, да предвкушение близкого выхода собственной ярости в огне.

— Испортила тебя Алинка, — негромко сказала мне баба Маша с небольшим сожалением, посмотрев на всё на это, — на воду ведь дуешь, предан он тебе теперь как никто. Хотя, может, так оно и лучше, так оно и спокойнее, и тебе и мне спокойнее.

— Спички, баб Маша, детям не игрушки, — сказал я, выпрямляясь и жестом руки разрешая зверю действовать, — и шутить с огнём нельзя. Тут я, баб Маша, лучше знаю, вы уж мне поверьте.

На это мне она ничего не ответила, да и я дальше умничать не стал, а стали мы с ней следить за зверем, и как он одним мощным, ликующим прыжком взлетел на крышу двухэтажного дома, и как задержался там на секунду, оглушительно рыча от нетерпения и выискивая именно наш вентиляционный выход, но позволив этим себя увидеть и услышать всем желающим и, как будто этого мало, осветив собой всю нашу глухомань до самых дальних столбов и деревьев, а потом, превратившись в сгусток ослепительного пламени, вылился из вентиляции в нашу квартиру, и как мгновенно там всё вспыхнуло ярким светом, и как вылетели от сильного огненного удара окна, и как испарилась на них вся та защита, что ставила туда Алина.

Из оконных проёмов било беспощадным, ослепительным пламенем, как из аэродинамической трубы, но там не просто что-то горело, там что-то визжало в ужасе, визжало тонко и не хотело умирать, какие-то чёрные тени визжали и пытались выскочить, пытались спастись, но зверь их ловил и давил без жалости, давил быстро и умело, как поросят в тайге, и очень скоро там всё колдовское закончилось, и остался обычный пожар, пусть и самый мощный на моей памяти, да и на памяти всех в округе тоже.

— Хватит, — негромко приказал я ему, и зверь услышал, и подчинился, пусть и с явно чувствующимся сожалением, но мгновенно.

Он выскочил из окна кухни прямо на траву перед домом, перепугав до жёсткого кондратия нашу соседку по второму этажу, не могла она в другое окно лицо своё выставить, что ли, со всех же сторон горело, а потом одним длинным рывком кинулся ко мне, исчезая на ходу, превращаясь просто в поток горячего, сухого воздуха, и влился мне в поднятую левую руку.

Правую я тоже поднял, кстати, и сейчас тянул в себя ею всю ту красоту, что устроил этот зверь в моей квартире. И не надо было бабе Маше меня этому учить, это было легко и просто, это было в наслаждение, это было как одним мощным глотком засадить литр прохладного, слегка шипучего и вкусного, свежего кваса после долгого трудового дня, вот так это было.

И вот уже, минуты не прошло, вместо красивых, с рамами под дерево, окон в моей квартире в нашем доме зияли чёрные, прокопчённые провалы, и внутри тоже всё было черным-черно, и не было там ни искорки, ни уголька, ни дыма, ни пара, и температура там сравнялась с окружающей, а что до смрадной, режущей глаза палёной вони, так я ей не хозяин, да и уносило её свежим ветерком вдаль очень быстро, не о чем и говорить.

— Кровь, Даня! — стеганул меня напряжённый голос бабы Маши, — кровь! Давай резче, почуют же сейчас! Уже почуяли!

Я перевёл дыхание и, оглянувшись на неё, занялся своей кровью, что сейчас была заложником в чьих-то поганых руках, была инструментом слежки и подчинения, и вот я сам уже дёрнулся от неожиданной боли, что воткнулась сначала мне в мозг, а потом во всё остальное тело, ломая меня и скручивая, заставляя терять волю и рассудок.

Но получилось у них это только в первую секунду, не вложили они в удар полную силу, им нужно было убивать меня сразу, убивать без раздумий и без сожалений, но не поняли они, не поняли и не сообразили, растерялись, пожалели полезную в хозяйстве скотину, где ж они ещё такую возьмут, а там я им уже шанса опомниться не дал.

Я быстро справился с дурной болью и кинувшимся на меня мороком, взял да и спалил их просто, спалил без жалости и все дела, а потом, потянувшись туда, вдаль, во все пять мест одновременно, не просто позволил своей крови вспыхнуть на прощание первоначальным пламенем, я силой своей с ней поделился, силой и злобой, и не понять, чего я вложил больше, но много вложил и того и другого, не жалея ни капельки.

И сначала вдалеке, в коттеджном посёлке на склоне сопки, что смотрела в нашу сторону, так вот там со взрывом, резко и мощно, с огненным грибом и дымным облаком, выплеснулось и забушевало пронзительно яркое пламя, и я поддал туда ещё, хотя куда уж больше, но захотелось мне, чтобы это злое место, полное чужой боли, выгорело не только дотла, а чтоб оно чистым стало, чтобы все те, кто там боль свою оставил и смерть принял, вот чтобы они все ушли, чтобы освободились, и у меня это получилось.

— Ох, молодец, Даня! — восторженно прокричала баба Маша, она тоже это увидела, — а то развели, понимаешь, пытошную! Тень же на полгорода от неё была! Была, теперь нету!