Знак Огня (СИ) - Сергеев Артем Федорович

Так, сначала на дерево, потом по ветке на крышу соседского сарая, потом одним прыжком на столб, потом на крышу ангара, потом на землю с кувырком, причём там, где почище, вот и весь забор.

И собака на цепи мешать мне не стала, она лишь забилась в будку да лежала там тихо-тихо, мечтая стать совсем маленькой, ну и я не стал её обижать, собак я любил, да и причём здесь она.

А вот Кене отчего-то не спалось, в отличие от его же брата, что своим мощным храпом мешал ему прислушиваться к подозрительным звукам в ночной тишине.

Нет, Кеня не спал, Кеня ходил туда-сюда, Кеня был чем-то взволнован и не сразу понял я, что взволнован он пожаром по соседству, тем пожаром, что горел на моей крови в коттеджном посёлке, его уже, кстати, вовсю гасили, но всё никак не могли погасить.

И вот он уже залез на невысокую, ему по грудь, эстакаду, чтобы повыше, чтобы разглядеть, и вот он потащил из кармана телефон, чтобы позвонить кому или сфотографировать далёкое зарево, я не стал разбираться, а одним прыжком взлетел туда же, только бесшумно встал позади него и хлопнул по плечу.

— Ась? — дёрнулся он в испуге, пытаясь соскочить на землю, но я придержал его за ворот грязной спецовки, ухватив левой рукой ещё и за рукав, — кто здесь?

Потом он всё же умудрился извернуться, по-крысиному совсем извернуться, сумел рассмотреть меня и глаза его полезли на лоб от удивления, хотя животный страх исчез:

— Ты, что ли? — приходил он в себя неимоверно быстро, наглости в нём было не занимать, — ты как здесь? Обалдел, что ли? Да я тебя сейчас, морда!

Но я не стал слушать, чего он мне сейчас, а сдёрнул его с эстакады в обратном прыжке, потянув его за собой так, чтобы на землю он упал раньше меня. Кеня ударился сначала ногами об железные ограничители, больно ударился, костяшками голеней, а потом, не успев взвыть, перевернулся в воздухе, приложился всей спиной об асфальт и собрался уже было пронзительно завопить от неожиданности, но тут я ему упал сверху коленом на живот, воздух из него вышибло, и сумел Кеня лишь сдавленно захрипеть.

— А-а-а, — еле разобрал я, — ах ты, да я тебя…

Он и вправду юрко завозился подо мной, жилистый он был и злобный, и чувствовался в нём опыт, и не боялся он меня, и левой рукой он попытался вцепиться мне в лицо, а правая нырнула куда-то вниз, чтобы что-то вытащить, но шанса на это я ему не дал.

Вместо этого я дал ему в морду, да потом ещё раз, да вытащил сначала правую руку ему же за голову, да навалился на его плечо коленом, как на самбо учили, потом то же самое проделал с левой рукой, а после вцепился в ему горло обеими своими пятернями, уперев локти себе в живот, а пятки подсунув ему под спину.

Вцепился, навалился, и тут же чуть было не отпрыгнул от него, потому что начал Кеня меняться, в ярости он не контролировал себя, и поплыл его облик, открывая истинное лицо, и вот уже подо мной лежала какая-то образина, меньше ростом, но много, много шире, и в плечах и в талии, и рыжины добавилось, и борода погустела, да так, что начиналась она чуть ли не у глаз, а морда перестала походить на человеческую, к шимпанзе это уже было ближе, а не к человеку.

И горло у него изменилось, пошире стало оно и покороче, голова у него будто бы прямо из плеч в этом облике росла, но мне хватило, отпускать я его не собирался. Мало того, с человеком я бы на этом и остановился, чтобы не навредить, а вот здесь, помня заветы бабы Маши, я останавливаться не собирался, потом узнаю, что это за чертовщина подо мной лежит, а пока требовалось его дожать, и дожать с гарантией.

— Я тебя сейчас задушу, — тихо и проникновенно сказал ему я, перенеся весь свой вес на руки и перекрыв ему кислород по-настоящему, — потом запихаю в печку. Потом сожгу. Понял меня?

Но он не понял, хоть наконец и испугался, но не понял, не перестал буравить меня своими злыми малюсенькими гляделками из-под кустистых рыжих бровей, да и сопротивляться тоже не прекратил.

Тогда я выпустил во двор давно бесновавшегося во мне зверя, разъярённого тем, что этот мелкий, жирный, тупой хорёк в человеческом обличье всё ещё не понял, кто это к нему пожаловал, да дал огня в руки, чтобы прижечь его до волдырей и опалить ему бороду, дал посмотреть ему в свои собственные глаза, тем более что он упорно ловил мой взгляд, и вот только тогда его проняло. Не знаю уж, что он там увидел, но проняло его здорово, до костей пробрало, до самого донышка.

Кеня мгновенно сдался и обмяк, но сдался не так, как это делают сейчас, с обидой и истерикой, с неверием в то, что их сломали, нет, он сделал это привычно и даже с облегчением, и сделал это так, как, наверное, в средние века делали, чтобы один был господин, и вся жизнь глупого смерда в кулаке его, а второй перед ним в пыль, в прах и пепел, и устраивает это обоих, потому что так и надо, ибо это порядке вещей, это по-настоящему.

— Что же вы, — закхекал он, ползая передо мной на коленях, когда я встал и отпустил его, — ваше… ваше сиятельство! И позвольте поздравить вас, с обретением поздравить!

— Спасибо, — я схватил его за шиворот и помог подняться на ноги.

— Очень рад! — всплеснул он руками и тут же прижал их к груди, — очень рад, э-э, внезапному, так сказать, визиту столь сиятельной особы! Чего изволите — займ там, кредит, вексель или, может быть, вклад? Всё для вас, всё что угодно, на самых лучших условиях, ни у кого таких условий нет и не будет, верьте мне, ваше сиятельство! И зверя, зверя своего уберите, увидят же! Покорнейше прошу!

— Нет, — отказался я от столь щедрого предложения, немного обалдев, но всё же отозвав тигру, — я машину свою пришёл посмотреть. Пойдём, покажешь.

— Да как же, — облегчённо выдохнул Кеня, едва мы остались во дворе одни, без лишнего освещения, — не готово ещё! Сроки не вышли! А к сроку сделаем, и так сделаем, как никому не делали, да с огромной скидкой! Брат мой, брат мой родной, вот он лично ею и займётся!

— Я сейчас, кстати, там проснусь кому-то, — пригрозил я в ответ на затихший храп, вовремя мне он про своего брата напомнил. — Ты давай спи обратно, спи изо всех сил, спи так, чтобы здесь слышно было, понял меня? А то ведь я тебе сейчас пошлю кое-кого, колыбельную смурлыкать!

И сразу же храп раздался снова, размеренный такой и громкий, старательный, во всю грудь, а Кеня ещё раз всплеснул ручками да умильно на это улыбнулся, мол, какой у меня брат молодец, всё понял с первого раза, но я умиляться вместе с ним за компанию не стал, а потянул его в тёмный многоместный бокс.

— Машина, — ещё раз пришлось напомнить мне, — где она?

— Так это, — засуетился Кеня во внезапной и искренней печали, — изволите видеть, ваше сиятельство, что такового рода услуги для нас лишь прикрытие, да брату моему развлечение, так что во дворе она, в огороде бывшем, там она, под кустом на сохранении, ждёт, значит, пока некоторые детали придут! А как придут, так мы сразу же её и починим!

Он юлил и упирался, он не хотел идти, но не потому, что прекословил мне, нет, он просто пытался меня заболтать и оттянуть что-то нехорошее, и ещё он был до полного огорчения не рад, что я могу это нехорошее увидеть, и был искренен в своём желании это что-то исправить.

— Пойдём-пойдём, — ласково потянул я его за собой, в заросший огород, и Кеня сдался, и пошёл рядом, чуть повизгивая от досады.

— М-да, — протянул я, рассматривая свою уже вросшую колёсами в мягкую землю ласточку. Зрелище действительно было печальным, и я чуть не выматерился вслух. Побитая, грязная, с полуоткрытыми, заляпанными окнами, со снятыми крылом и дверью, с отчего-то помятым капотом и пробитой лобовухой, грустное это было зрелище, грустное и печальное.

— Так ты у нас, значит, финансист? — спросил я, обходя машину по кругу и копя злость.

— Лепрекон я, — развёл руками Кеня, пытаясь при этом заглянуть мне в глаза, — разве ж вы, ваше сиятельство, сами не видите? А ведь я знатного рода, чистой линии, из самой Ирландии, и золото — вот в чём я силён! Золото — моя страсть, мой смысл и моя жизнь!