Знак Огня (СИ) - Сергеев Артем Федорович

— Да ладно, — удивился я, никогда же ирландцев не видел, да и лепреконов тоже, — прямо-таки оттуда? А как тебя сюда занесло, или у нас тут своего дерьма мало?

— Хе-хе-хе, — тут же закатился дробным смешком Кеня, — шутить изволите, ваше сиятельство! А только оказался я здесь волею судеб, только так и никак иначе! Но, если изволите знать — я ведь сначала отплыл со своей чудесной родины в тот удивительный город, что стоит в Азии на перекрёстке всех торговых и морских путей, но вскоре вынужден был эмигрировать севернее, слишком жестока там была конкуренция, дикие края и дикие люди, что с них взять, да и климат мне тамошний не подошёл. После, стало быть, уже в Поднебесной, когда стали там воробьёв всем государством гонять и прочие непотребства учинять, счёл я за лучшее переехать сюда, за реку и скажу вам так, ваше сиятельство, что это было правильное решение! Тихо тут, тихо и спокойно, а золото, чтобы вы знали, тишину любит больше всего и…

— А звать-то тебя как? — перебил я его болтовню, хватит уже, накопил я злобы, настала пора приступать к делу. — Что за имя такое — Кеня?

— Так Коннор же, — пожал плечами тот, — но в этом моём нынешнем местожительстве было бы странно мне именоваться полным именем, это вызвало бы вопросы и ненужное внимание, вот и пришлось нам с братом…

— А брат у тебя почему такой? — мне стало по-настоящему интересно.

— Так клурикон же! — со вздохом сожаления ответил Кеня, — всегда пьян и угрюм, и ничего ему не надо! Исстари так заведено у нас, с начала времён это тянется, но у настоящего лепрекона всегда должен быть брат, и не знает никто уже, наказание это наше или наша награда! Завистники и клеветники, коих у нас немало, глупый слух пустили, что именно у клуриконов совесть наша хранится, одна на двоих хранится, но только враки всё это, ваше сиятельство, враки и наговоры.

— Хорошо, — прервал я его, — всё с вами понятно. А это что? Не было же?

С этими словами я ткнул пальцем в помятый капот и пробитую лобовуху.

— Это, изволите ли видеть, производственный эксцесс, — виновато развёл руками Коннор, — а если быть совсем точным, то эксцесс исполнителя! Снимал брат мой с другой машины двигатель, да с пьяных глаз и уронил его на вашу, прощенья нижайше просим. И брат будет за то наказан, лично накажу, и деньгами и физически! И исправим всё, тут сомневаться даже не думайте, лучше новой будет!

— А это, — и я показал пальцем на засранную птицами крышу, на засиженный другими мелкими животными салон, да там и собака спала раньше, та собака, что на цепи сейчас сидит, на какие-то грязные тряпки на сиденьях, на выпотрошенный бардачок, на заляпанную и изгвазданную обшивку потолка, ведь даже потолок извозить в грязи умудрились, сволочи.

— Э-э, — поискал слова Кеня и быстро их нашёл, гад такой, — вы про этот некоторый, скажем так, производственный и в чём-то даже творческий беспорядок? Так ведь не будет его, время только дайте, и не только что пылинки лишней, а даже и запаха не останется! Точнее, останется, но то будет приятственный запах новой машины, с лёгкими нотками цитрусовых и морского бриза в послевкусии, уверяю вас!

— Нет, — покачал я головой и вцепился взглядом ему в глаза. — Я про то, Коннор, что наказание без вины редко бывает. Вот если бы ты всё сделал, как обещал, если бы ты не хамил мне, причём с удовольствием хамил, знал ведь, сучок такой, точно знал, кто я такой и почему на привязи, ты ведь прямо лоснился от счастья, что шпынять меня можешь и ничего тебе за это не будет, так вот, если бы не это, то я сегодня про тебя даже и не вспомнил. Но ты начал дёргать тигра за усы, Коннор, а ведь ты, если не врёшь, в Китае жил и потому должен знать, что нельзя так делать, даже с мёртвым тигром нельзя!

— Так ведь продать хотела Алина Васильевна мне машину вашу, — пробормотал Кеня, — на запчасти продать! Кто ж знал, что так всё обернётся?

— Продать? — удивился я, — после того, как я всю кредитку свою втихую от неё выгреб и тебе отдал? Как это понимать?

— Потому и продать, — виновато уставился он глазами мне в ноги, — в наказание вам, стало быть. Чтобы впредь вы своей волей денег больше не тратили, ваше сиятельство.

— Похоже на неё, — согласился я, подумав, вот ведь, зараза такая, — ну да ладно, не твоё это дело. Твоё дело, Коннор, понять, почему я, посмотрев на твой ремонт и твоё ко мне отношение, не жгу сейчас всю твою богадельню с тобой вместе. Как вон тот дом, к примеру, отсюда же пожар видно, и как свой собственный, а я же дотла его спалил, Коннор, со всей ненавистью спалил, не пожалел, и ещё двух ведьм в огне упокоил навсегда. Ты же прекрасно видишь, что меня просто распирает, что у меня руки чешутся, что я в своём праве, что поделом тебе, но не делаю этого. Ответь мне, Коннор, почему?

— Потому что вы очень добрый и хороший человек, — заюлил было Кеня, но, бросив быстрый взгляд мне в глаза, вздохнул и выдавил из себя:

— Сто тысяч, ваше сиятельство, и это отличная сумма! Прямо сейчас в наличии у меня имеется, дома имеется, всё мелкими купюрами, как на подбор, отлично же поместится в ваших карманах, снимет собою множество мелких дорожных проблем и не свяжет вас излишней заботой о себе, не заставит нервничать!

— Каков наглец, — вздохнул я в свою очередь, — миллион, Коннор, миллион! Меньше мне брать с тебя просто невместно, вот ещё, копейки твои считать.

— Да за что же миллион! — возопил он, потеряв всякую осторожность и замахав на меня руками, — это ж такая сумма! Для неё ведь даже название отдельное выдумали, не просто же тысяча тысяч, а миллион, это же что-то да значит, имейте уважение!

— Хорошо, что не врёшь, что нет у тебя столько, — начиная злиться, холодно сказал ему я, — давай, Коннор, быстрее принимай неизбежное, или я тебе помогу. Времени у меня на тебя, Коннор, нет совсем, а вот зла много.

— Так ведь даже машина ваша столько не стоит! — не унимался он, — это ведь ещё четыре таких надо, итого целых пять на миллион! Поймите вы, ваше сиятельство, целых пять!

— Допустим, не пять, а три-четыре, — возмутился я, — а то и две с половиной, если в хорошем состоянии!

— Вот! — радостно уцепился он за мои слова, — ежели в хорошем состоянии! А чтобы её в такое состояние привести, это ж столько денег надо потратить, что дешевле выйдет ещё одну такую же, только бодрую, купить! А то, может, и купим, ваше сиятельство, есть тут у меня на примете одна, завтра же и купим…

— Ах ты, тварь! — я понял, что Кеня встал на привычные рельсы, что он меня поймал, вовлёк в дурной разговор, и что обрадовался он, и, что самое плохое, в глазах его мелькнуло, на самом донышке мелькнуло, тщательно скрываемое ехидное торжество, от которого и до сомнений не то что в моих силах недалеко, а во мне самом, как в человеке. А то ведь сиятельство-то он, конечно, сиятельство, но разве же нельзя маленечко, совсем немножечко им покрутить? Вдруг удастся, и пойдёт тогда это его сиятельство себе тихонечко по ночному холодку восвояси, радуясь малой денежке?

Злость во мне полыхнула лютой вспышкой, ведь это же было хуже всего, это напомнило мне, каким дурным пуделем на привязи я бегал совсем недавно, и я ведь даже не на Коннора вызверился, хотя и на него тоже, а на них на всех, на всю жизнь свою, но, к несчастью для залётного ирландца, передо мной был только он.

И я схватил мгновенно осёкшегося, побледневшего и начавшего было убегать лепрекона за горло звериной хваткой, чёрт с ними, с деньгами, выживу как-нибудь, и подтащил его к стене кирпичного бокса, и поднял его в воздух одной рукой, и ударил им о стену, да так, что гул пошёл, и оставил висеть, спиной на стене, горлом в моей руке, а ногами в воздухе.

— Сейчас я тебя всё-таки задушу, — лязгающим голосом сказал я ему, не ртом, но как будто клыкастой пастью, — а потом сожгу твой сервис и твой дом, вместе с подвалами и тайными комнатами, вместе со всем, что в них есть. Ты всё никак не успокоишься, ты всё дёргаешь тигра за усы, Коннор, живого дёргаешь, не мёртвого, и ты сейчас за это ответишь. Не нужны мне, Коннор, твои деньги, не нужны больше, и ты сам мне уже не нужен, вот такая печаль.