Знак Огня (СИ) - Сергеев Артем Федорович

Кеня отчаянно трепыхался и пытался что-то рассказать мне одними только руками и глазами, что он всё понял и на всё согласен, но мне уже и правда хотелось приступить к делу, за которое, может, ещё и спасибо кто мне скажет, как говорится, банк горел — кредит гасился!

— Не надо, — тихий голос заставил меня резко обернуться, — пожалуйста, не надо. В доме том жена у него и дочь, канарейка ещё, и хомячок в клетке, больно же будет всем. Не стоит оно того, золото это, боли их и смерти, совсем не стоит. А на брате моём грехов много, что и говорить, и многие ему зла желают, и есть у них такое право, но, может, пожалеете нас? Вы ведь свой путь только начинаете и нельзя вам, нельзя начинать его с такого, вы же хуже его станете в разы, в десятки раз, хуже и страшнее!

И я разжал пальцы, и шлёпнулся грузной тушей на землю Кеня, и закхекал, держась за горло, отчаянно радуясь, что вновь начал дышать, что миновала его чаша сия, но мне было не до него, я смотрел на его брата.

А ведь не врали завистники и клеветники, что-то в его брате такое было, на сломанную совесть похожее. Не, так-то он больше смахивал на карикатурного еврея, в чьём лице сконцентрировалась вся мировая скорбь, тщательно заливаемая водкой, там был большой, висячий нос, были дряблые уши, были обвисшие щёки, и лысина была, но не это главное, главными там были его живые, всё понимающие и очень грустные глаза.

— Тяжело тебе с ним? — неожиданно для самого себя спросил я, — а чего не уйдёшь тогда?

— Привык, — пожал плечами тот, — а уйти нельзя, судьба у нас такая, погибнем мы друг без друга. Он обманывает, я от этого горюю, и не липнут потому к нему проклятия обездоленных, а он меня за это кормит и в тепле содержит. Такой вот симбиоз.

— Удобно устроились, — и я чего-то перехотел его жалеть, и отвернулся, сплюнув, — Коннор, ты как там, морда?

— Уже лучше, ваше сиятельство! — радостно отрапортовал мне с карачек Кеня, — значительно лучше! Душевное мерси за беспокойство! А только чего же вы сразу не сказали, что денежки вам безотлагательно нужны, да ещё и торговаться со мной начали? Я, изволите видеть, ваше сиятельство, всё понимаю, и с кем разговариваю, и место своё сознаю, но естество, естество проклятое не даёт, заставляет нарываться и зарываться, очень я от этого иногда страдаю! И я с естеством своим борюсь, конечно, но то битва такая, заранее проигранная, так что поймите и вы меня! Ну не могу я, ваше сиятельство, удержаться, не могу и всё тут, так что не гневайтесь, а подождите меня здесь минутку всего лишь, вот я вам денежки-то и принесу!

— За дурака меня держишь? — и я легонько ударил его ботинком в бок, — вместе пойдём, Коннор, вместе. И за секреты свои не переживай, не нужны они мне, слово даю. А ты, братец лис, иди и спи себе дальше, и пусть совесть твоя сегодня будет спокойна, сейчас мы Коннору несколько грехов-то с неё и спишем! Только дурить не вздумай, братец, если не хочешь тут один на пепелище остаться.

— Вот с самого начала бы так! — выпрямился наконец Кеня, а брат его, вздохнув и пожав плечами, мол, а что я ещё могу-то, печально потащился в тёмный бокс, — по-настоящему, как и должно!

И он, размяв шею и сменив облик на человеческий, даже не поманил меня за собой, нет, он изогнулся в поклоне и руками пригласил куда-то идти, по дорожке к дому идти, а когда мы пошли, то он иногда почтительно забегал вперёд, очень от этого огорчаясь, но ведь иначе же никак, то в новый поворот направить меня нужно, то калитку ещё одну открыть, то ветки кустов придержать.

— Исстари же так заведено! — говорил он, непрерывно кхекая, помял я всё-таки ему горло, — всё моё, сказало злато, кхе-кхе! Всё моё, кхе-кхе, сказал булат! Всё куплю, сказало злато! Всё возьму, сказал булат! Гениальнейшие же стихи, ваше сиятельство! Настоящая поэзия! Пушкин, не кто-нибудь! Вся правда жизни в них заключена, горькая правда, суровая, как отцовская любовь, но тому, кто её примет и поймёт, тому откроются многие дороги! Потому как — просветление в уме!

— Только без глупостей, Коннор, — сказал я ему, пальцем подсветив замочную скважину в мощной, тараном не выбьешь, двери, а то он подозрительно долго что-то там колупался, — домашних пожалей и имущество, в случае чего, я ведь разбираться не буду. Если ловушка там, если сигнализацией на помощь позовёшь, если ещё какая-то хитрость, я ведь так уйду, что…

— Прекратите, ваше сиятельство, — наконец справился с дверью он, — договорились же! И проходите, проходите же скорее, с открытой дверью беззащитен дом! Мало ли, вдруг лихо какое прошмыгнёт! Опять тогда этого дурака сюда тащить и терпеть его здесь, пока не отгорюет!

— Со мной не прошмыгнёт, — уверил я его, проходя внутрь и оглядываясь, интересно же, никогда не бывал у лепрекона в гостях. Ну и ещё, что греха таить, определился с живущими тут, кто где находится да что делает, насколько мог, настолько и определился, новым своим тигриным чутьём.

Но не разило ниоткуда тревогой, и не дышал никто надсадно в испуге, и не суетился тихом смятении, а веяло из обеих спален спокойным дыханием двух спящих женщин, одной постарше явно, там позадышливее как-то спали, с похрапыванием, и второй помоложе, там дышали спокойно и свободно, но спали везде крепко, что та, что эта.

И хомячок спал, и канарейка, вообще тихо было в доме, тихо и уютно.

А ещё я не удивился, когда Кеня, нажав в разных местах коридора несколько только ему известных тайных кнопок да рычажков, отворил передо мною узкую, тяжёлую, из броневой стали, дверь в подвал, потому что чувствовал я, что всё, что есть тут наверху, это только надстройка и что настоящее сердце этого дома находится там, внизу, и не один там этаж, а много, и есть ещё потайные ходы и есть отнорки, да много чего есть, прямо хомячья нора, а не дом.

И поглядел я на тот дверной проём, в котором была установлена дверь, и засомневался чего-то, идти или не идти. Ведь был там бетон в метр толщиной, не меньше, и был этот бетон до предела насыщен арматурой, да не простой, а диаметром сантиметров пять, видел я уже такое, на стройке видел, когда студентом подрабатывал, пристраивали мы банку деньгохранилище, помещение высшей степени защищённости, вот там и видел.

— А! — мгновенно сообразил Кеня и ввинтился в дверь первым, — прошу вас, ваше сиятельство, пройти прошу и прямо-таки приглашаю, уверяю вас, это самое тихое и спокойное место во всём городе и за его пределами, именно здесь я отдыхаю душой! Прошу разделить, так сказать, со мной мои чувства! Как дома, ваше сиятельство, ощущайте себя как дома, душевно вам предлагаю!

— Ну, раз предлагаешь, — усмехнулся я, — то можно и пройти, отчего нет. А здорово тут у тебя, слушай!

Внутри и правда было здорово, красиво да уютно, и не по-нашему уютно, а как-то по-старому да по-заграничному, что ли. Огромное помещение со множеством крепких дверей, это же холл называется, если что, у нас так не строят, был отделан темным деревом и зелёным бархатом, и горело там множество светильников в виде свечей, и торчал в одной стене огромный, быка зажарить можно, камин, и было множество шкафов у стен, но не с полками, а с ящичками на замках, и были несколько диванов, и столики были, и наполненный одним только дорогим виски бар, и даже бильярдный стол присутствовал.

— Надо же мне где-то наслаждаться жизнью, — развёл руками довольный Кеня, — надо же где-то ощущать, что не зря всё, так почему бы и не здесь? Пока одному, да, но придёт пора, родятся у меня близнецы, и вот одного сына я сюда и введу, в этот храм гедонизма и эпикурейства, покажу ему, стал быть, в чём смысл жизни!

— А второго куда? — спросил я, — или туда, к брату своему, в бытовку пристроишь?

— Именно, ваше сиятельство, — Кеня даже обрадовался такому моему пониманию, — именно! И не оттого, что я плохой или сыну своему будущему зла желаю, но устроено у нас так, понимаете, а если не следовать традиции, то ждут всю нашу семью беды и печали. Проверено, знаете ли, уже множество раз, и не было исключений, вот ни разу не было.