Ученик Истока. Часть I (СИ) - Волковец Серафим

— Позже побегаешь, — удивительно спокойно заверил он, отклоняясь корпусом чуть назад и крепко обхватывая бока лошади ногами. — Сперва побудь паинькой.

Жеребец возмущённо всхрапнул, шлёпнул губами разочарованно, но, видимо, быстро смирился, что свою линию продавить не выйдет, и нехотя перешёл на вполне контролируемый и даже, пожалуй, расслабленный широкий шаг. Лёгкость, с которой колдун управлял питомцем, поражала.

Хакамора эта и правда чудеса творит.

— Догоняй, — бросил Захария через плечо. — Сзади только не подходи.

— А… где? — оттягивая лямки большими пальцами, шатающейся от тяжести рюкзака трусцой засеменил следом Макс. — Сбоку?

Чародей одобрительно кивнул — хвалить подмастерья вслух не стал.

— Держи дистанцию, об коня не трись. Далеко не отходи. Идеально — в полуметре, на уровне плеча. И постарайся не отставать.

Лошадей в этой части города почти не бывало — экипажи не проезжали, а верхом по Эпиркерку передвигаться было попросту некому, да и незачем, насколько успел уже заметить Максим — и цокот копыт по брусчатке, прокатываясь по полупустым пока проулкам и улицам, привлекал внимание, к которому молодой Путник вообще-то не готовился. Он чутко улавливал в воздухе сначала вибрации удивления, а затем, сразу после того, как в окнах появлялось движение чужих голов, оно сменялось тревогой. Не часто чародей покидал свою мрачную обитель верхом, надо думать.

Интересно, что сейчас у них на уме? — не успев толком рассмотреть очередное мелькнувшее в оконном проёме лицо, подумал Макс. — И что ещё важнее, почему это интересно мне?

Память в ответ услужливо подбросила вспышки событий прошлого. Во всех фигурировал брат.

«На самом деле, им нет до других людей никакого дела» — сказал десятилетний мальчишка без переднего зуба, возвышаясь над маленьким Максимкой среди расставленных в коридоре ботинок и развешенной по крючкам сезонной верхней одежды. Сказал, потому что считал важным донести одному ему в этой семье доступную истину, такую простую и прямую, что дрожь брала от удивления: отчего никто вокруг этого не понимает, отчего им не объясняет этого мама?..

«Люди — эгоистичные существа, — сказал тринадцатилетний подросток со свежей ссадиной на подбородке; подобные разговоры он заводил вместо обсуждения планов на завтра, успехов в учёбе или жалоб на дождь. — Вся наша разница с коровами или кошками в том, что мы создали из пустоты Идею и поверили, что она существует. Иными словами, люди — обезьяны, объевшиеся псилоцибиновых грибов».

В восемь лет Максим не знал, что такое псилоцибин. Но с тех пор, как услышал от брата это откровение, старался — всеми силами старался поверить в его слова и жить согласно его учению… А с тех пор, как над гробом Степана Вороновского хлопнулась земля, старался не менее остервенело понять — действительно ли Стёпка по своему учению жил.

Людям плевать на других людей. Кто бы ни пытался влезть в семейные отношения соседей по дачному участку, кто бы ни следил за покупками знаменитостей в интернет-магазинах в попытке скопировать их образы, кто бы ни обсуждал с друзьями неверные выборы партнёров их общих знакомых, кто бы ни давал непрошенных советов коллегам — стоит только копнуть чуть глубже, всмотреться в истинную природу их заинтересованности, и станет ясно, что ни одному из них на самом деле нет никакого дела до «блага», которого они якобы желают ближнему своему. Всё, чего хотят люди — чувствовать себя лучше. По крайней мере, так Стёпа объяснял «нездоровую заинтересованность его поведением» со стороны соседей, силовых структур и ярославской службы опеки. В те дни Максим искренне верил: с его братом на самом деле всё хорошо, просто взрослые слишком зациклены на правилах, чтобы позволить ему быть таким, какой он есть… вернее, был.

Что думали о нём эти лица в оконных проёмах?

И почему Максиму хочется это знать?

Людям плевать на других — они преследуют цели, удовлетворяющие их — и только их — потребности. Стоит только всмотреться внимательнее, и это станет очевидным. Любая мать убьёт или бросит собственное дитя в тот миг, когда это покажется ей единственно верным решением. Так говорил Стёпа. Любой пожарный откажется спасать старика или кошку из пламени ценой собственной жизни, если это действие не будет подкреплено верой в то, что он поступает правильно. Так говорил Стёпа. Любой врач откажется лечить пациента, если это пойдёт вразрез с его представлениями о добре и свете, которые он, герой, несёт в мир. А это может значить лишь одно.

В мире, где каждый на самом деле думает только о себе, мнение окружающих не стоит ничего. Следовательно, жить ты можешь так, как только пожелаешь. Плевать, что о тебе болтают — они не искренни ни в своём стремлении помочь тебе, ни в своей жажде тебе насолить. Всё, чего они хотят — чувствовать себя лучше. Ощущать себя лучше. Казаться лучше тебя.

Куклы. Манекены. Неписи.

Так говорил Стёпа.

Так почему реакция на их с кузнецом появление в «Звонкой монете» так взбудоражила Макса? Почему презрительные и брезгливые взгляды прохожих на площади так задевали? Почему поведение Жана Манценера так разозлило? Почему одобрение чародея так ценно? Если Стёпка был прав, если всё, что делают и думают человеческие создания, направлено только на удовлетворение собственных интересов и нужд, почему тогда, чёрт возьми, Максиму не всё равно?

Должно быть, с ним что-то не так. Или, чего тоже не следует исключать, Стёпа просто врал всем вокруг и самому себе, поскольку чем дольше жил, тем меньше одобрения в свой адрес получал от опостылевших ему окружающих, и однажды просто выдумал «эволюционный эгоизм», чтобы не было так мучительно больно раз за разом становиться отверженным.

— Слишком глубокомысленное выражение лица для начала дня. Не подходит, — заметил Захария. — Смени, будь любезен.

— Не знал, что бывают неподходящие под время суток выражения лица, — стараясь, чтобы в интонациях звучало как можно меньше эмоций, признался юноша. — И как же следует выглядеть моему лицу, Мастер?

Чародей наклонил голову на бок — хрустнуло несколько позвонков. Флёр иронии в тоне подопечного он тоже проигнорировал.

— Нацепи маску, которая говорила бы: «Ещё слишком рано для ответственных поручений, мне совершенно не хочется работать, но что поделать, если мир так жесток».

— Странно. Я думал, что примерно так и выгляжу, — Максим позволил себе усмехнуться, но даже ему самому этот смех показался кривой и наивной подделкой. Теперь не только мой внешний вид и распорядок дня, но и физиономию будет контролировать? — Некомфортно стало от того, как на нас… пялятся.

— Привыкай. Сколько бы лет ни прожил в Цельде, ты для них навсегда диковинный зверь.

— К роли чьего-то досуга, Мастер, я привыкать не планировал, — проворчал парень, косясь на бледные подтёки лиц за мутными стёклами. — И желания привыкнуть нет, уж простите.

Колдун вздохнул, и сперва сложилось ощущение, что вздохнул наигранно.

— Если бы только кого-нибудь волновало, чего ты хочешь.

— Меня волнует, — ощущая знакомое давление внутри, медленно поднимающееся к горлу, Максим попытался придать голосу поменьше резкости и твёрдости, но в попытке придавить всколыхнувшиеся чувства только отчётливее вплёл в слова щепотку раздражённого змеиного шипения. Шипения, которое ему за последние дни стало очень хорошо знакомо. — Простите, Мастер. Настроение, если честно, ни к чёрту.

— А солнце на Земле на востоке встаёт, — заметил Захария меланхолично.

Молодой Путник бросил на наставника растерянный взгляд и обнаружил, что на него смотрят в ответ.

— Я думал, мы играем в «Назови очевидные факты», — пояснил колдун, пожав плечами, и вновь с прежней сосредоточенностью вернулся к сканированию местности взглядом. Любой намёк на появившегося на их пути прохожего вынуждал и без того плотно сомкнутые челюсти сжиматься до вздувшихся желваков, но в остальном теле напряжение не прослеживалось. — В такую рань мало у кого может быть хорошее настроение. Если не хотел идти со мной, мог просто сказать. Я, кажется, говорил тебе, что сегодняшняя поездка не входит в программу обучения и не является обязательной.