Ученик Истока. Часть I (СИ) - Волковец Серафим

— А можно на человеческий перевести? — парень чувствовал, что ещё немного незнакомых терминов, и остатки самообладания покинут его.

— «Омена» смотрел?

— Предположим? — он постарался этого избежать, но голос всё равно предательски взвился почти до детской тональности.

— Значит, сюжет знаешь.

— Это что, у неё… Антихрист там, что ли?

— Не совсем, — кровь Захарии впитывалась в кристалл почти полностью, только несколько тоненьких струек, не найдя себе места внутри камня, сочились на девичью грудь. — Но тоже ничего хорошего.

— Так вас… за этим сюда позвали?

— Вроде того.

От кожи пациентки поднялась к потолку первая струйка дыма. Шипение на грани слышимого и лёгкий флёр палёного мяса Путники уловили одновременно, и тогда, вынырнув из вязкой агонии, пришедшая внезапно в себя девушка, раскрыв рот так, как у нормальных людей он не раскрывается, завизжала.

— Я хочу помочь! — перекрикивая вопль, Захария придавил пациентку к лежанке: она с неожиданной силой попыталась сбросить с себя его руки, попыталась даже подняться, но ладонь, плотно уложенная на животе, к счастью, оказалась сильнее. — Как ты помнишь, Камир приходил по другому вопросу!..

Несчастная открыла глаза, ухватившись за знакомое имя, и попыталась позвать искусанными губами вооружённого вилами приятеля — не понимая, что делает и поступает ли правильно, Максим поддался инстинкту, упал рядом с ней на колени и обеими руками прижал вырывающуюся крестьянку к дощатому полу за плечи.

— Они… — он смог указать в направлении выхода только кивком головы. — Они знали?

— Что она беременна — да, — обычно почти белые, глаза Захарии налились краской: во мраке заброшенной хижины они теперь горели синим почти как фонари, разве что пространство вокруг себя на освещали. — И делали вид, что не знают.

— Почему?

— Потому что… Да не брыкайся ты, дура!.. Угадай с одной попытки, кто счастливый папаша? Ответственный глава семейства, пришедший сюда почти что в принудительном порядке?

— Да ну нах-х-х… рен, — Максим сам поразился, как даже в очевидно стрессовой ситуации ему удалось вовремя прикусить язык и подобрать более цензурную альтернативу своей первоначальной мысли.

— Мне он, разумеется, сказал, что у них любовь до гроба, — чародей оскалился снова, белые клыки сверкнули в темноте как вспышка, — Но фактически мы имеем хозяина кожевенного производства, купца и состоятельного взрослого мужчину, одну штуку, и подневольную, молодую, симпатичную и глупую девку-крестьянку, семья которой на этого купца пашет денно и нощно, одну штуку. И… Потерпи, недолго осталось, потерпи!.. И если учесть все вводные, а также сделать ссылку на бесчисленное множество подобных инцидентов по всему миру, можно догадаться, что её согласия могли и не спрашивать.

Молодой Путник выругался. Не смог удержаться. Но, кажется, наставник его за это осуждать не станет.

— Или менее жестокий вариант: девка симпатичная, мужик богатый. Она из простых, а он может многое ей дать.

— Так чего бы и ей не дать.

— Максимус, — даже вскользь брошенный, взгляд Захарии был грозным, — Прояви немного такта. Не исключено, что однажды ты можешь оказаться на её месте.

— Стать девушкой?

— Встать перед Выбором.

Она размахивала руками, не видя перед собой ничего, кроме застлавшей глаза пелены. Царапала гнилые доски, выкорчёвывая древесину кусками, ногти ломались и трескались до основания и под них на всю глубину забивались заносы. Суча ногами в припадке, несчастная выла и металась, мокрые волосы прилипали ко лбу и шее, закатывались глаза.

— Пульс бешеный, сердце в любой момент остановится. Максимус, боковой карман, фляга, дай ей один глоток. Не больше.

Парень вскочил на ноги, оступился и едва не упал лицом в копошащуюся гущу «пиявок», но помог себе руками и, восстановив равновесие, метнулся к рюкзаку. Его собственное сердце колотилось не тише, молотило по ушам, и приказы наставника — отрывистые, как воронье карканье — казались тихими и далёкими. Несчастная девушка хваталась за всё, до чего могла дотянуться, но не могла понять из-за приступов боли и ужаса, где источник её страданий — случайным взмахом она коснулась напряжённых рук колдуна и, почувствовав чьё-то присутствие, вцепилась в них намертво, да так глубоко вогнала в его кожу ногти, что тот ощерился.

Макс дрожал и стремительно терял связь с реальностью от охватившего его страха. Ему раньше не приходилось сталкиваться с подобными ситуациями.

Старшие приятели обсуждали при нём однажды трагические последствия «зависания» у знакомой девчонки, пока её квартира пустовала — работа родителей в ночную смену открывала подросткам с района уникальные возможности. Девочка была, как это тогда называлось в их среде не без влияния Стёпы, «джекилом»: хорошо училась, не имела вредных привычек и слушалась старших, но до одури хотела «оторваться» разок, поскольку никогда прежде не позволяла себе распущенности и разгульности, а подступивший пубертат отчаянно рвался реализовать мрачные желания затаившегося «хайда». Родители потому-то и не сомневались в надёжности своей старшеклассницы-дочери, потому-то и уходили в ночь без страха за имущество и сохранность несовершеннолетней девчушки — она никогда прежде ничего подобного не выкидывала. Вороновский ей нравился. Она в целом была не дурна собой, но очень уж стеснительна — поэтому-то и попросила дать разок попробовать. Хотела раз и навсегда изменить свою жизнь, открыть новые грани личности и бог знает зачем ещё…

«Первоходов» Стёпа обычно старался обходить стороной и в тот вечер присматривать за чужим кайфом желанием не горел, но заказанные таблетки (пацаны называли их «ешками») принёс как договаривались. Он доверял только своим приятелям, проверенным в разных и далеко не самых приятных ситуациях, а присутствие на вечеринке каких-то не знакомых ему личностей не одобрял (она представила троицу одноклассниками): на правах гостя Вороновский мог только презрительно фыркнуть в адрес сомнительных персон и удалиться, как только в его присутствии исчезнет необходимость. Девочка, поймав приход, осталась со своими товарищами наедине.

И может быть, не начни они её насиловать, всё прошло бы гладко. Но случилось то, что случилось — ей стало плохо, едва только с податливого обмякшего тела стянули футболку, и к моменту, когда закончил первый и вставлять принялся второй, ученица десятого класса умерла. На сердце она не жаловалась — очевидно, до паскудного конца довела передозировка. Как скоро одурманенные соблазном и экстази подростки сообразили, что занимаются сексом с уже мёртвым телом, история умалчивала — равно как умолчала и то, с каким набором эмоций они обнаружили чудовищную правду и что испытывали, пока велось следствие. Однако если можно доверять результатам (первый сбежал из-под домашнего ареста и погиб, напившись и уснув в сугробе; второй повесился в СИЗО, а последний на суде рыдал как младенец, полностью признал вину и отправился сидеть сразу после того, как полежал в больничке с нервным срывом), исход вовсе не показался им забавным.

До старшего Вороновского так и не добрались: его никто прежде не видел, никто толком не запомнил лица и от шока не смог достоверно опознать, а преданные псы в один голос утверждали, что никакого Стёпы и вовсе в ту квартиру не приходило. Да и адвокат единственному выжившему подсказал: за преступление, организованное группой лиц, срок больше, так что… «Никакого дилера не существует и никогда не существовало, верно? А наркотики вы закладкой забрали, сейчас это популярный метод, да и относительно безопасный…».

Макс услышал эту историю случайно. И хотя ему очень хотелось спросить брата, чувствует ли он на своих плечах хоть толику ответственности за случившееся, он никогда не спрашивал. Боялся положительного ответа в той же степени, в которой боялся и отрицательного.

Обрывки воспоминаний и дорисованные воображением картины промелькнули перед внутренним взором как вспышка, и молодому Путнику вдруг показалось, что эта несчастная крестьянка, волком воющая на грязной подстилке, переживает, должно быть, тот же ужас, какой переживала в последние минуты жизни десятиклассница, имени которой Максим даже не знал. Впрочем, разве имя уже имело какое-либо значение? Сколько таких вот безымянных девушек умирает на свете, страдая и мучаясь от того, что они не в силах прекратить? Да и сколько людей в принципе?