Ученик Истока. Часть I (СИ) - Волковец Серафим

— Мастер, — сорвавшимся сиплым голосом окликнул колдуна Макс, подав бутылку с металлической крышкой.

— Да не мне, боги, ей, — чародей не мог убрать руки ни с груди, ни с живота бедняжки, хотя сейчас ему хотелось не лечением заниматься, а вытащить острые ноготки из своего предплечья. — Один глоток, не больше, иначе умрёт.

Я спасаю человека, — ухнуло в голове, пока не слушающиеся от волнения руки, сжимая впавшие девичьи щёки, пытались разомкнуть в агонии стиснутые зубы, — по-настоящему спасаю чью-то жизнь.

Вот только он совсем не такие методы спасения представлял, мечтая о собственном величии в телеге кузнеца. И ожидаемого экстаза от собственного героизма Макс почему-то не испытывал.

Боже, если ты есть, помоги мне.

Несчастная сопротивлялась — чёрт знает что творилось в её пылающей огнём голове, и нельзя было сказать точно, может ли она сейчас вообще хоть что-то понять и осознать. Дёргаясь и мечась, крестьянка, сама того не зная, мешала процессу реанимации, и загадочная жидкость, смердящая болотом, никак не могла просочиться сквозь намертво сжатые искусанные губы, а лишь стекала по лицу, заливаясь в уши.

— Да надави ты как следует, нечего церемониться, — рявкнул Захария, — Или нос зажми.

Максим надавил, и ощутимая порция непонятного варева с бульканьем, пузырясь, проскользнула в глотку. Бедняжка поперхнулась, зелье брызнуло вверх и почти попало молодому Путнику в глаза — он умудрился отшатнуться, — но потом, словно в только что прочищенную от засора трубу, ушло вниз и с характерным урчанием пропало в районе груди.

— Что с ней такое? — не произнёс, а выдохнул парень, завинчивая крышку и чувствуя, как от дрожи в пальцах она срезает резьбу.

— Graviditas ectopica, — прошипел, придавливая живот и грудь пациентки к полу, колдун. — Внематочная беременность, если на человеческом.

— Это как?

— Это когда оплодотворённая яйцеклетка прикрепляется не в полости матки, как должна, а в маточной трубе, например, или в шейке. Не доходит до пункта назначения и прорастает там, где не должна прорастать.

— Это плохо?

— А сам не видишь? — Захария кивнул на скрюченное тело, залитое потом и белое как молоко. — Не кажется тебе, что ничего хорошего не происходит?

— Разве при начале беременности не нужно звать врача?

— Ты спроси ещё, почему её на учёт в поликлинику не поставили, Максимус. Забыл, где находишься, что ли? Такие вещи и на Земле-то непросто обнаружить на ранних этапах, а здесь ни УЗИ, ни анализа крови на ХГЧ, ни сексуального просвещения как такового — особенно в рабоче-крестьянской среде.

— Но ей же стало плохо в какой-то момент, почему они не спохватились?

— Потому что…

В тот же момент кристалл вспыхнул, озарив светом хижину и отбросив от Путников чёрные изуродованные тени на стены, и из него сквозь трещины в основании потекла густая субстанция, напоминающая извергаемую вулканом лаву. Чародей скинул камень на пол, как мешающий мусор, стряхнул капли пылающей жидкости на подстилку и, скрипнув зубами, вогнал уже свои когти девушке строго в середину груди. Кожа его почернела и заискрилась, словно из битума, и с её поверхности полупрозрачными всполохами заструился серый инфернальный дымок.

Рот колдуна раскрылся, но вместо слов наружу вылился поток чудовищных звуков — они скрежетали и скрипели, шуршали, шипели и вибрировали, растираясь друг о друга в какофонию, лишающую слуха, будто ржавый металл сверлили, пилили и тёрли наждачкой, будто со всех сторон их окружил белый шум телевизора, включенный на полную громкость. Максима мелко затрясло. Нити, о существовании которых он и не подозревал, натянулись внутри него до предела, до звона, добела — словно душу тянули прочь из груди, словно жизнь высасывали из тела.

Девушка пришла в себя — от боли, отрезвившей её моментально — и, широко распахнув глаза, снова заверещала. Макс вцепился в голову, закрывая уши ладонями, но это не особо ему помогло.

Где-то на краю сознания заскрипели половицы — это рабочие попытались было войти внутрь и остановить чародея, что бы он там ни делал, но не смогли побороть животный ужас, вызванный его сгорбленной фигурой. Даже «пиявки», омерзительные существа, тянувшиеся к смерти, расползлись подальше с трепетом и практически замерли от давящего ощущения…

Беспомощности.

С ракурса Максима открывался прекрасный обзор на чародейский профиль: острый нос, скулы, надбровные дуги и губы — каждый изгиб серого лица, даже веки, заточил до угловатости покровительствующий ему аспект. Зрелище завораживало — кожа сверкала словно каменная, чёрные вены изгибались совсем как проточины в мраморе, налитые синевой глаза остекленели словно у плюшевой игрушки, и юношу прошибла холодом возникшая ассоциация с трупом: он поверил на миг, что наставник на самом деле давно мёртв, лишь Хаос поддерживает в его существе подобие жизни, и это объясняло бы его нечеловеческую улыбку там, на дороге, и непередаваемый словами ужас, вселяемый в окружающих, ибо любому человеческому существу бессознательно невыносимо и отвратительно пребывание в близости к покойникам. Это ощущение длилось всего мгновение, но было таким полным, таким настоящим, практически осязаемым, что затронуло все органы его чувств, все каналы восприятия — и даже когда оно улетучилось, осталось тошнотворное горькое послевкусие на языке.

Бедняжка выгнулась дугой, растянула сорочку, маленькая девичья грудка с розовым соском выскользнула из широкого выреза, но не вызвала реакции, которую обычно вызывало в нормальном половозрелом мужчине подобное зрелище — Максиму было совершенно не до этого, не было даже присущей ему робости, а колдун, казалось, вообще этого не заметил, хотя его ладонь с когтями, воткнутыми почти до основания под нежную женскую кожу, находилась сантиметрах в пяти, не дальше. Да и как ему обратить на чужую наготу хоть сколько-нибудь внимания, когда на кону жизнь и необходимо вложить немалое количество энергии и магии в то, чтобы её сохранить?

Я — часть той силы, что вечно хочет зла, — звенело в голове молодого Путника, пока взгляд неотрывно сверлил искрящийся битум чужих рук. — Я — часть той силы…

— Почему?.. — повторил он вопрос, уверенный, что, как бы ни был занят иными задачами наставник, он, конечно же, помнит, на чём прервался их диалог.

— Потому что её обрюхатил Оскар, — верно истолковал адресованное ему слово Захария. — Расскажи они, что происходит с девушкой, пришлось бы назвать и имя счастливого папаши. А дальше — скандал. Опороченное имя состоятельного купца. И наказание за неспособность держать за зубами язык. Здесь профсоюзов нет, заступиться некому.

— А…

— В реальности ничего этого могло и не быть. Я же здесь. Но они не могли этого знать. В отличие от своих работников, Оскар получил образование, — продолжал колдун, — И довольно много в своё время общался со мной. Ему хватило мозгов распознать проклятье, но не…

— Проклятье?

— Здесь что, эхо? — зыркнул на него чародей.

— Вы говорили, у неё внематочная…

— Вероятность внематочной беременности — около двух процентов, Максимус, — уже почти каркал наставник, — И в Цельде самая распространённая причина этого недуга — проклятье.

Врачи бы с этим помочь не смогли.

— Ты видел симургов на деревьях, когда входил в пролесок. Видел, как неохотно сюда заходил Оскар и как дурно об этом месте отзывался. Не натолкнуло на мысли?

— Это место… тоже проклято, — оглянувшись на бурлящее варево «пиявок», облепивших и стены, и потолок, Макс ощутил внезапно подступивший рвотный позыв.

— Десять очков Гриффиндору, — огрызнулся Захария.

— Но я не знаю, кто такие симурги.

— Это поправимо.

— Не понимаю, почему тогда…

Наставник оборвал вопрос резким «цыц» и рывком вынул из жертвы когти. Когда контакт их прервался, девица в беспамятстве рухнула на подстилку… холодная и неподвижная. Хижина в секунду погрузилась в всепоглощающую тишину. Даже потусторонние паразиты замерли, будто окаменели, ниоткуда не доносилось ни единого шлепка жирных блестящих телец. Замер чернокнижник, ещё держа пальцы сложенными в линию, а руку — занесённой над бедняжкой, как если бы готовился, пошевелись она хоть на сантиметр, вновь пронзить её когтями, на сей раз — насквозь и наверняка.