Ученик Истока. Часть I (СИ) - Волковец Серафим

Максим застыл, подчиняясь всеобщей обездвиженности. Не получалось даже вдохнуть. Остатки кислорода стремительно обращались клетками перегревшегося организма в углекислый газ, но он не смел сделать ни глотка воздуха, как будто чувствовал, что на этом его жизнь и закончится.

Где-то далеко за пределами домика, далеко за пределами синего пролеска, за полями, над высокими деревьями поднялась с рвущим душу на части карканьем стая ворон. Их крик звучал, как если бы они взлетели над самым ухом.

— Плод убит, связь прервана, — голос Захарии ему не принадлежал: тихий, вкрадчивый, утробно-гортанный, он звучал как рычание большой кошки (лев? тигр?), — Потерпи ещё немного, скоро всё…

Договорить ему не дали. Сокрушительный порыв ветра, вырвав дверь из пазов и швырнув её почти через всю комнату, ураганом ворвался в покосившийся домик. Макса ударило в спину — он повалился бы на пол ничком, да только успел подставить руки и с силой ударился ладонями о расцарапанные доски. Хрустнуло в пястях — мигом позже по плечам до самой головы прокатилось эхо боли, шея покрылась мурашками. Приподнялись над полом скамья и стол, сдуло, обратив в пыль, всех паранормальных «пиявок», заметалась и захлопала отчаянно по воздуху тёмно-синяя дорожная мантия — только Путники каким-то чудом умудрялись подчиняться гравитации. Рёв, напоминающий затяжной раскат грома, прокатился ударной волной по пролеску, и одной только его мощи хватало, чтобы вздымать в воздух траву, песок и сосновые иглы. За стенами хижины закричали люди. Колдун даже не обернулся.

— Скоро всё закончится, — спокойно закончил он и тут же, сверкнув в Максима глазами, приказал, перекрикивая вой ветра: — Главный отдел, деревянный футляр, красный мешок, бронзовый шприц, живо, живо!

Парень подчинялся словно в бреду. Всё, что творилось вокруг, казалось бредом. Волоски на руках встали дыбом, холод сковывал пальцы и жёг лицо, он даже не уверен был в том, что помнит уже, как дышать — да и нужно ли ему дышать в принципе. Коробка, ещё держащая на себе тепло его вспотевшего тела, казалась неподъёмной — руки дрожали от напряжения, вытаскивая её из недр рюкзака. Щёлкнул металлический замочек, и бронзовый шприц, похожий больше на самопальный насос, едва не выпрыгнул из бархатного углубления — настолько сильно Макса колотило.

То, что происходило потом, когда инструмент лёг в раскрытую ладонь колдуна, уже не было похоже на бред — всё внезапно стало для юноши до невозможного реальным.

Захария не просто задрал подол её сарафана — он практически оторвал его, как накинувшийся на добычу зверь вырывает из тела куски плоти. Треск хлопковой ткани по громкости не уступал треску вырванной с корнем из косяка входной двери. Ничуть не стесняясь, без церемоний и даже ради приличия изображённой тактичности, он ввёл конец прозрачной пластиковой трубки…

— Ч-что вы?..

— Провожу эвакуацию плодного яйца, — огрызнулся чародей, придерживая пациентку уже, скорее, для надёжности: от боли она почти потеряла способность сопротивляться, — Методом вакуумной аспирации, иначе сепсис, необратимые повреждения репродуктивной системы, синдром ДВС и смерть. Стало легче?

— Н-не очень?..

— Тогда следи за входом и не впускай никого, а не болтай о том, в чём не разбираешься.

Не… впускать?..

Крики людей с улицы исчезли как по щелчку — словно только и ждала, пока про неё заговорят, невидимая пока Максиму сила приблизилась к хижине, срывая с прогнившей крыши остатки настила и мох. Покосившиеся и просевшие стены заходили ходуном, задрожали косо сбитые друг с другом брёвна, посыпался из щелей допотопный рассохшийся клей. Ветер почти поднимал домик над землёй, как если бы ему не хватало совсем немного, чтобы отодрать прогнивший фасад, и молодому Путнику с трудом удавалось оставаться на корточках — хаотичные порывы хлестали то в одну, то в другую сторону, сбивая шаткое равновесие и застилая глаза пылью. Высокий силуэт с нечитаемыми очертаниями появился в проёме, бросив на них неподвижную длинную тень.

— Ставь барьер, — приказал Захария, бросив наконец взгляд через плечо: то, что он увидел там, его не испугало, но глаза засияли по-особенному страшно. — Руки ладонями вместе на уровне солнечного сплетения, средние и большие пальцы сдавить до отказа, остальные не соединять, встать на правое колено, выполняй.

Фигура наблюдала за ними с порога, не предпринимая попыток зайти в избу — и эта её неподвижность пугала Макса больше всего. Монолитная обездвиженность говорила о возможностях Этого гораздо больше, чем самая ожесточённая демонстрация могущества. Оно позволяло людям действовать, потому что знало прекрасно: барьер Его не остановит.

— Живо, — проклокотал двоящийся голос Захарии.

Максим смог пошевелиться.

Никогда прежде он не задумывался о том, как ощущается неотвратимость. Его бытовые задачи и долгоиграющие планы были в той или иной степени осознанными и преследовали конкретные (пусть и не всегда позитивные) цели — цели, может, в ближайшее время и сказочные, но потенциально возможные, потенциально ощутимые, приводящие к результату, который можно увидеть, потрогать и присвоить. Падая на правое колено в насквозь проросшей мхом хижинке, он впервые прочувствовал на собственной шкуре, как тяжело делать то, что должно быть сделано — тогда, когда это абсолютно бессмысленно.

Он мог бы, скажем, кинуться в огонь, чтобы спасти своего кота? Может, и мог бы. Но поступить так, зная, что животное однозначно сгорит?..

Бесполезно, — дрожал внутренний голос, пока нужные пальцы упрямо давили друг на друга до побелевших ногтей, — Это не остановить.

Чёрные руки Захарии всё глубже проталкивали конец пластиковой трубки. На пол лилась кровь.

— Повторяй.

Колдун заговорил. Максим не знал этого языка, слова встроенным в мозг Путника переводчиком не распознавались, их звучание казалось вывернутым наизнанку — и всё-таки он с изумлением своим понял вдруг, что не только способен эту ересь повторить, но и интуитивно улавливает её смысл.

Язык не привык изгибаться под теми углами, что требовались для корректного произношения, и чем больше ошибок допускал юноша, тем сильнее нервничал и тем чаще запинался. Сдавленные до предела, пальцы немели и не слушались, норовя соскользнуть один с другого в любую минуту; заклинание наставника, монотонное и вязкое, глубоким низкочастотным гулом вибрировало под потолком, и в сравнении с этим звучанием кособокая пародия Макса казалась жалобным бестолковым повизгиванием. Он слышал себя, слышал эхо, в которое превратился его голос, но на нараставшее смущение нельзя было отвлекаться; концентрируясь так, будто от этого зависела его собственная жизнь (что, к слову, было совсем не исключено, учитывая, с какой враждебной аурой стояло на пороге Нечто), парень давил из себя звуки, всё менее походившие на заклятие чародея…

И плакал.

Неотвратимость безрадостного конца в лапах неидентифицируемого чудовища выглядела очевидной. Исходившая от бестии великая мощь, гораздо превосходящая Максимову, пускала рябь по прогнившим стенам, и доски подобно потревоженной поверхности воды шли мелкими волнами, выплёвывая на пол ржавые гвозди. Противостоять ей было невозможно, и предательский голос на глубине сознания, зло и очень точно скопировав голос Стёпы, шептал: силёнок не хватит. Макс забыл о Захарии и о девушке в стремительно пропитывающемся кровью сарафане, забыл о крестьянах снаружи — их существование не имело значения. Желание и вместе с тем осознание бессмысленности всяких попыток остановить Это стало единственным, что у него осталось — единственным, чем он ещё пока владел. И снова он дрожал, снова боялся, снова чувствовал, как приближается смерть — и снова оказался беспомощным перед её движением. Глядя на размытый силуэт в дверном проёме затуманенным влагой взглядом, он больше не понимал, зачем продолжает сопротивление и пытается бороться с этой стихией. Ведь это всё равно что сетовать на привычку солнца вставать на востоке, а не на западе. Всё равно что сражаться с ветром. Всё равно что бить палками море.