Ученик Истока. Часть I (СИ) - Волковец Серафим

— Ох уж мне эти благие намерения.

— Ну да. Но сам факт неравнодушия — уже какая-никакая скидка. Подождите, я открою.

— Неравнодушие, говоришь? — дождавшись, пока парень справится с амбарной задвижкой, чародей с седлом наперевес шагнул внутрь конюшни. — Что же. Тебе виднее.

— Вы ведь тоже неравнодушный человек.

Макс попал в удачный момент — договорил ровно тогда, когда Захария скрылся из поля зрения во втором отсеке. Каркающий, задорный, чародейский смех раздался уже из-за угла.

— О да, — прокатился по высокому потолку обезличенный голос, — Я та ещё Мать Тереза.

— Но это правда, — парень шагнул в конюшню неторопливо, и шедший следом Дрозд ласково боднул его мордой в плечо, дескать, поторапливайся давай. — Взять хотя бы девчонку сегодняшнюю…

— Мне за неё заплатили, — колдун выглянул на мгновение в коридор, высунув только голову, посмотрел на Максима, прикрыв саркастично глаза, и снова исчез в недрах хранилища. — Задарма людей с того света не вытаскиваю.

Парень поравнялся со стеной, отделявшей его от собеседника, скрестил руки на груди как смог — бинты слегка ослабли, но по-прежнему мешали сгибать локти до конца — и прислонился боком к подпиравшей потолок деревянной балке. Наблюдать за тем, как Захария копошится в ремешках и железках, что-то отстёгивая, пристёгивая, развешивая и протирая, оказалось занятием… умиротворяющим. Правду говорят: можно бесконечно смотреть на то, как горит огонь, как течёт вода и как кто-то трудится, пока ты ничем не занят. В рутинных своих делах чародей терял флёр таинственности, возвышенности и недосягаемости. Поразительно: минуту назад он сидел верхом как мраморное изваяние, как древнегреческий бог практически, и вот уже повесил мантию на крючок и, закатав рукава рубахи, сидит на корточках и чистит в ведре с грязной водой мокрый от конского пота и волоса вальтрап жёсткой щёткой.

— Вы могли выбрать любую другую профессию, Мастер, — резонно возразил Макс ему в спину, — Там, на Земле. Но решили учиться на доктора.

Колдун вздохнул наигранно-тяжело, отвлёкся ненадолго от увлекательного процесса и посмотрел на юношу через плечо.

— Ещё раз для закрепления, — усмехнулся Захария. — Ты, кажется, не обратил пока внимания, что Эпиршир — королевство доиндустриальной эпохи с отсутствующей централизованной системой здравоохранения. Как считаешь, много зарабатываю я в государстве, где есть рак, но о его лечении никто ничего не знает? Ну, кроме меня и ещё пары-тройки Путников с соответствующим образованием, разумеется.

— А инженеры? Юристы? Бухгалтеры? Архитекторы? Хотите сказать, их-то тут прям куры не клюют, куда ни плюнь — попадёшь в нотариуса.

Секунды три чародей не мигая смотрел ему в глаза. После чего, усмехнувшись, молча отвернулся и вновь принялся шкрябать по вальтрапу щёткой.

— И тем не менее, вы стали врачом. Причём не абы каким, а… типа… акушером?

— Надо талант иметь: нести такую ересь с таким уверенным лицом, — хохотнул колдун. — Я, по-твоему, врач-акушер? А чего не кормилица в яслях?

— А вы работали с детьми?

— С тобой вот нянькаюсь, считается?

Макс почувствовал, как теплеют его уши и щёки.

— Твоя наивная и очаровательная своей искренностью вера в моё добродушие льстит и подкупает, спорить не буду, — по голосу было слышно, что чародей улыбается. — Но твоя молодость и неопытность слегка искажают розовую картинку.

— О, знакомая песня, — теперь пылало уже всё лицо; забыв о недавних травмах, парень раздражённо всплеснул руками, прокомментировал вспышку боли лаконичным «сука» и засмущался и оттого разозлился пуще прежнего, — Мне же «девятнадцать всего», «малолетка», я «пороху не нюхал», что я «могу знать о жизни в таком юном возрасте»? «Вот дорасти сперва до моих лет, потом болтай» — это вообще хит сезона, мама только и делала, что перепевала его на разный лад…

— Ты, если мне память не изменяет, устал с дороги и хотел помыться, — колдун уже в голос смеялся. — Или споры со старшими пробуждают дополнительную энергию и отбивают обоняние?

Сердитый и красный от злости и стыда, молодой Путник отвёл взгляд и предпочёл вопрос оставить без ответа.

— Позволь напомнить, что разговариваешь ты со мной, юноша, а не со своей матерью, соседями или воспитателями в детском саду, — Захария педантично вычёсывал из ткани грязь и пыль, щётка набивала пену из конского пота и воды. Его движения были плавными и чёткими, интонация стала сосредоточенной. — Избавь меня от необходимости носить, помимо веса собственных суждений, ещё и чужие проекции. Разве я сказал хоть слово про то, что ты, как ты изволил выразиться, «малолетка»?

Не, ну… так-то не сказал, конечно, но…

— Я не хотел брать тебя в Ученики, Максимус, — отложив щётку в сторону, наставник описал освободившейся ладонью несколько, как показалось юноше, геометрических фигур в воздухе: грязная вода невысоко приподнялась из ведра и вновь, как уже происходило с водой из кухонного чана, дезинтегрировалась на сухую кучку мусора и чистый остаток. — Искренне не хотел — это не для красного словца. И хотя я согласился, но всё ещё, мягко говоря, не в восторге от этой идеи — и более того, сомневаюсь, что однажды моё отношение к этому изменится. Даже получив работу в моём доме, ты каждый день балансируешь на грани. Ты не задавал себе вопрос, почему? Помимо моей повышенной вредности, ибо это врождённое, есть ещё причины?

Например, ты самодур и законченный эгоист? — хотелось ответить Максу в сердцах. Но ответил он всё-таки как есть:

— Если честно, Мастер, я себя об этом не спрашивал.

— Это настолько предсказуемо, что даже удивительно.

— Да просто ничего этого на самом деле нет, — парень осторожно, стараясь не цеплять чувствительную к прикосновениям кожу, заправил выбившийся на запястье конец бинта, — И мир этот, и задания, и даже вы, в общем-то, просто плод моего воображения. Вы хотели знать, что я думаю о том, что происходит на самом деле? Я лежу в больнице на аппаратах жизнеобеспечения, обколотый лекарствами и напичканный трубками, а рядом с койкой плачет мама и платит последние деньги, чтобы эти аппараты не выключали ещё денёк-другой. Или, что тоже вероятно, я всё ещё умираю, раскатанный по асфальту сраным «жигулёнком»…

Его голос дрогнул и потерял прежнюю твёрдость.

— …пока вокруг толпятся прохожие, а водила рвёт на жопе волосы и готовится присесть за непредумышленное убийство годков на десять.

Клацнули зубы, во рту появился металлический привкус. Слизнув каплю крови с прикушенной губы, Максим наконец нашёл в себе силы посмотреть на колдуна.

— В чём смысл интересоваться мотивами личности, которую я сам же и выдумал?

Захария долго и внимательно всматривался в лицо собеседника, словно искал там что-то, чего быть не должно. Потом, хмыкнув, в последний раз сполоснул вальтрап, отжал впитавшуюся воду обратно в ведро и выпрямился.

— Предположим, — хмыкнул он снова и как следует встряхнул руками: с вальтрапа во все стороны полетела волна мелких брызг. — А в чём тогда смысл продолжать, Максимус?

Парень вздрогнул. Он не хотел слышать этот вопрос, не хотел пропускать его в сознание и даже допускать его существование где-то в обозримом пространстве, малодушно открещиваясь от необходимости на него отвечать, пускай бы даже для себя самого. Его затрясло, и дрожь эту не получалось унять ни внутренними уговорами, ни укусами губ — уже почти забытая за насыщенными событиями, в полный рост из недр подсознания встала и теперь с широкой улыбкой махала ему ручкой паническая атака.

— Ты всё ещё стоишь здесь, в моей конюшне, ведёшь со мной вполне осмысленную беседу и даже соблюдаешь введённые мной правила приличия. Все эти «Мастер», «он мой наставник» — или не менее абсурдные «научите меня возвращаться домой», «не пойду на обед, мне нужно выучить азракт», «надо Дрозда покормить, пока он кого-нибудь не загрыз». Кстати, его и правда надо покормить… Если ты прямо сейчас умираешь, раскатанный по асфальту, в чём смысл этих условностей, всех этих условий? Почему ты продолжаешь играть по правилам придуманного тобой человека?