Ученик Истока. Часть I (СИ) - Волковец Серафим

Сосредоточься, — напомнив себе о недавнем потрясении, Макс решил во что бы то ни стало разузнать о возможно-воображаемом-а-возможно-и-нет-мире. Люди, разглядывавшие его нагло и неприкрыто, отошли на второй план.

— Так… кхм… кто они, эти лао? Конечно, если вас не затруднит, Мастер, — оперативно добавил он, увидев, с каким лицом на него глянули в ответ.

С момента выхода на улицу Захария казался особенно напряжённым. Быть может, суровая гримаса была адресована и не юному Путнику лично, но эффект производила соответствующий, и подспудно с тем, чтобы получить уже какую-никакую информацию, Макс теперь ещё и прикидывал, что же могло так колдуна озадачить. Поскольку внешних причин вроде извержения вулкана или нападения дракона поблизости не наблюдалось, а что-то менее серьёзное едва ли могло вызвать в чародее хоть сколько-нибудь тревоги, оставались только причины внутренние.

— Лао — одна из разумных рас этого мира, Максимус, — Захария отвернулся и слегка ускорил шаг. — Они гораздо древнее остальных — они были первыми в Цельде: до сахмат, до эльвееш — и уж точно до людей. Мудрый народ с богатой культурой, но их история поразительно скудна. Как думаешь, из-за чего?

— Они не воевали?

Впервые за время знакомства с Захарией парень увидел след удивления на его обычно снисходительном лице — очень приятного удивления. И потому совесть хоть и заворочалась недовольно оттого, что её владелец пользуется чужими (да ещё и только что узнанными) сведениями, её сварливое бормотание ласково убаюкало разыгравшееся самолюбие.

— Верно, — похвалил колдун. — Поразительно точное предположение.

— Ну, просто мы в школе на истории всё время проходили войны, — парень по привычке потянулся рукой к шее, но бинты ему не позволили. — Войны и всякие промышленные революции. А вы сказали, что культура у них богатая, значит, событий из категории «промышленных революций» было в избытке. Остаётся война. Вот такой вот вывод.

— Недурно.

Они помолчали. Макса непреодолимо тянуло потереть какую-нибудь часть тела — шею ли, нос, не важно, — и чем дольше шли в тишине, тем неудобнее казалась футболка и тем тяжелее ощущался табард.

— Но вообще, если честно, мне об этом один назойливый стражник рассказал, — не выдержал он; ощущение скованности движений тут же отступило. Покосившись на колдуна, парень обнаружил, что на него глядят с не меньшим удивлением, чем минуту назад. — Да ну вас. Всё время вы меня чему-нибудь учите, что-нибудь крутое рассказываете, мне тоже захотелось знаниями блеснуть, ничего в этом такого нет.

— Так, ты можешь о реальности происходящего что угодно думать, но культуру общения соблюдай, будь любезен.

— Простите.

— И твоё эго взыгравшее мне не интересно. Примечательно то, что ты почти сразу правду сказал.

— Да вы бы всё равно узнали рано или поздно. Всё тайное становится явным, как говорится.

— Ересь какая, — серьёзно покачал головой Захария. — Забудь как страшный сон. Обман бывает разный: есть ложь, а есть враньё. Скажем, ляпнуть что-нибудь необдуманное в порыве чувств, а потом неловко пытаться родить нечто бессвязное в попытке свою оплошность замаскировать — враньё, и вскрыть его легко. А вот создать иную версию событий, поверить в неё, продумать все нестыковки и свести все концы, грамотно изложить и запомнить так, чтобы отскакивало от зубов — это ложь. И если враньё действительно однажды разваливается, поскольку и построено скверно, и критического обстрела не выдерживает, то о существовании искусной лжи ты можешь не догадываться вплоть до гробовой доски. Владение этим искусством необходимо в той же степени, что владение речью и письмом, и пускай сейчас у тебя соответствующих навыков нет, но, во-первых, какие твои годы, а, во-вторых, это не значит, что им не владеют другие.

— Роза пахнет розой, хоть розой назови её, хоть нет, — Максим пожал плечами, чувствуя слабость на обсуждаемом поле: он никогда не был искусным лжецом, да вообще особо этим делом не увлекался и не интересовался, предпочитая говорить «как есть». Страх быть пойманным за руку, дискомфорт от притворства и необходимость запоминать то, о чём соврал, перевешивали в его системе ценностей пять минут вербального конфликта интересов — исключительными были ситуации, когда врать приходилось матери. Осознав, что ответа нет подозрительно долго, он поднял взгляд и вот уже в третий раз наткнулся на чародейское изумление. — Что?

— Ты цитируешь Шекспира? — сероватое вытянутое лицо аж угловатость свою утратило.

— Так я же в театральный собирался, Мастер, — чувствуя необъяснимое стеснение, робко напомнил молодой Путник, — Много читал.

— Я терпеть не могу английскую классическую литературу, но ты, Максимус, меня поразил, признаю. С этого дня учиться будешь по усиленной программе.

Блин, да за что?! Ну, не любишь ты Шекспира, поздравляю, а я-то в этом как виноват?

— Убери свою кислую мину с глаз моих, — цокнул Захария. — Учёба — не наказание, да будет тебе известно.

— Ну да, — буркнул парень. — Над книгами сидеть одно удовольствие.

— Знаешь выражение: «С паршивой овцы и шерсти — клок»? — колдун стремительно сошёл с главной улицы в широкий проулок, накинутый тенью от нависшего над дорожкой скособоченного трёхэтажного здания, и когда они отдалились от популярного пешеходного проспекта, заметно успокоился. — Понимаешь её значение?

— В общих чертах, — напрямую признаваться юноша не стал.

— «С дегенерата-ученика и правильных ответов — один из сотни». Так понятнее?

На этот раз ответом чародею была тишина: подопечный изо всех сил старался не оскорбиться на очевидный, практически прямо высказанный намёк на свои интеллектуальные способности, и не меньше сил прикладывал, чтобы не ляпнуть что-нибудь дурное.

— Знаешь, почему в школах с умных больше спрашивают, Максимус? Почему тем школьникам, которые закончили самостоятельную работу раньше срока, дают сверху ещё задания, а не отпускают домой пораньше?

— Чтобы не выпендривались, — фыркнул парень, идя чуть позади и поверхностно изучая прогнившие ящики и сваленные небольшими кучами пищевые и бытовые отходы. О вопросе, заданном ему теперь, он раньше никогда особо не размышлял. — Постсоветская формация «под одну гребёнку».

— А тебе никогда не приходило в твою неглупую головушку, что это поощрение, а не наказание?

— Конечно, приходило, школьники же поголовно обожают учёбу. Хлебом не корми — дай уравнения порешать.

Захария, вопреки ожиданиям, промолчал. Замолчал и Макс. Несмотря на уверенность, с которой было произнесено это саркастичное замечание, вопросы наставника заставляли парня задуматься: ведь это действительно нечестно — накидывать и без того уставшему от алгебры человеку ещё упражнений сверху, когда он справился раньше остальных и по всем законам логики и чести заслуживает отдых. И учителя же не идиоты, они знают, что школьники особого восторга от дополнительных заданий не испытают. Так зачем же тогда? Разве не нужно поощрять успешных студентов вместо того, чтобы окончательно их добивать?

— Ладно, Мастер, я понял. Затыкаюсь и слушаю, набираюсь у вас уму-разуму.

— Моя задача — заставить усомниться в уже существующих позициях — выполнена. Дальше думай сам.

— Серьёзно? Вы же хотели поделиться мудростью… как мне показалось, — последние слова он добавил, уже втягивая голову в плечи: колдун обернулся и посмотрел на него крайне красноречиво. — Н-нет?

— Готовые ответы — фастфуд для мозгов. Вкусно, но вредно.

Чародей отвернулся.

Они шли по длинной петляющей улочке, выложенной бугрящимся от старости булыжником — промеж камней от вечной сырости пророс пушистый мох, на растрескавшейся штукатурке фасадов цвела серая плесень, а выходящие на эту улочку окна были по большей части закрыты деревянными ставнями или вовсе заколочены. Словно дома в этой части города проектировал кто-то нетрезвый, проложенная между ними дорожка петляла и изгибалась как неглубокая река, и чем дальше по ней скользили Путники, тем грязнее и мрачнее она становилась. Табард Макса при таком антураже смотрелся как нельзя кстати — захотелось даже накинуть на голову капюшон, чтобы скрыть лицо невесть от кого, но потом желание пропало. Мало ли, за кого его могут принять.