Ученик Истока. Часть I (СИ) - Волковец Серафим

— Есть соображения?

Осматриваясь с интересом и детской жаждой к новому, Макс особо над вопросом Захарии не размышлял. Ему отчего-то почудилось, что колдун таким незамысловатым образом свёл тему их разговора на нет.

— Ну… — он нахмурился. Требовалось как можно скорее что-то изобрести, в голову как назло не шло ни одной приличной мысли, и вдруг в воспоминаниях всплыл Валерий Иванович. — Я помню, мой тренер по плаванию однажды взял в нашу группу новенького. Старательный был пацан, ни одной тренировки не пропускал, но у него со спортом вообще не складывалось особо: конституция не та, мышцы росли плохо, связки там у него какие-то были не такие. Короче, не Олимпийский чемпион. И Валерываныч его вскоре перестал к нам на занятия звать, определил в другую группу. А Федьку, который со мной почти с самого начала тренировался, разве что ночью не донимал: на дополнительные часы оставлял, питание контролировал, на тренировках гонял почём зря.

— Федька твой, как я понимаю, был не такой усердный, как тот, другой мальчик.

— Ва-а-аще нет. Мог и пивко попить, и сигареток выкурить пачки две, и пропускал часто. Хотя сам в воде словно родился: я всегда был сразу после него по скорости, хотя жопу рвал как мог. И вот если бы он, кстати, с нами на соревнования-то ездил, я бы никакого золота нигде бы не взял, это точно вам говорю.

— И каков у твоего рассказа посыл?

— Такой, что не всегда учителя старательных школьников нагружают дополнительно. Чаще они распиздяев пинают как раз-таки, простите за выражение.

Захария выдержал приличную паузу, после чего жестом велел Максу нагнать себя и сам слегка сбавил шаг.

— Попробуем по-другому, — он сдержал тяжёлый вздох и зыркнул на подопечного, когда они поравнялись. — Вот у тебя есть ослик. Длинные уши, короткие ноги, строптивый нрав — обыкновенный осёл, одна штука. Отправишь ты его участвовать в Кентукки Дерби?

— Кентукки Дерби?

— Скачки. Самый важный забег в «Тройной короне». Не спрашивай, не об этом речь. Так отправишь его?

— Нет, конечно, смысл какой.

Чародей посмотрел на него выжидающе, и под этим взглядом только-только начавшее проклёвываться осознание рассыпалось в прах.

— Не доходит пока, — констатировал колдун. — Ладно, дальше. Если ты будешь заставлять несчастного ослика наматывать круги по ипподрому денно и нощно, кормить добавками, колотить его хлыстом, и он даже улучшит свои показатели секунды на две — тогда ты станешь отправлять его на скачки?

Макс на всякий случай дважды проверил свой ответ на разумность.

— Нет.

— Почему?

— Ну, как… Потому что у лошади тупо ноги длиннее и корпус, она бегает быстрее, и…

— Именно, — перебил чародей. — У лошади просто длиннее ноги.

Абсурд какой-то. Каким боком тут…

Мгновением позже до него дошло.

— Пойми меня правильно, Максимус, — увидев, что они сдвинулись с мёртвой точки, Захария заметно снизил напряжение в интонации. — Я не говорю о том, что того старательного мальчика не было смысла тренировать. Труд и настойчивость в освоении большинства дел играют роль не менее, а, может, и более важную, чем природные способности, этот Фёдор — наглядный пример: твои золотые медали принадлежали бы ему, если бы он хотя бы приезжал на соревнования. Но когда опытный тренер видит перед собой талант, когда видит дельфина в человеческом обличии, он хочет вкладываться в такого дельфина силами и временем. Потому что там будет отдача, будет показан результат — при условии, что есть также и усердие. И тот старательный мальчик, может, добьётся в итоге неплохих показателей на городских или даже региональных соревнованиях, но ему не стать Олимпийским чемпионом, и это важно понять как можно раньше. Твой тренер увидел это сразу и просто не стал тратить время твоей команды и свои силы на человека, у которого нет шансов.

— Федька тоже им не станет. Ему на то, что он дельфин в человеческом обличии, плевать с высокой колокольни.

— Поэтому я и сказал: результат будет, если есть усердие. А усердия не может быть без желания.

— То есть, вы хотите сказать, что учителя дают дополнительные задания, потому что… видят талант?

— Потенциал, — поправил колдун. — Перенесём твой пример на школу. С уравнениями можно справиться со стандартной скоростью, можно справиться быстрее, а можно не справиться никак. С первыми понятно: они делают то, чего от них требуют, от забора до обеда и ни минутой больше. Они исполнительны. А вот с оставшимися ситуация обретает вариативность: кто, по-твоему, не справляется со среднестатистическими нагрузками для своего возраста?

— Имбецилы и лентяи, — без запинки выдал Макс.

— Или дети в стадии бунта. Или дети, у которых дома отец ежедневно лупит всех членов семьи по очереди или всем скопом, и для них двойка — жалкий шпик. Или дети, которым математика безразлична, поскольку они вырастут и станут художниками. Как бы то ни было, таким ученикам давать дополнительную нагрузку бессмысленно: им либо плевать, либо не потянуть. А теперь, как считаешь, кому удаётся решить задачу раньше срока?

— Тем, кто склонен к математике, — парень пожал плечами. — Или тем, кому она нравится. Или… ребятам с синдромом отличника.

— Мой любимый невротизм… Всё так. И вот вообрази: ты — прирождённый математик, по собственной ли воле или из-за проблем с самооценкой, но тем не менее. И ты каждый будний день проводишь по восемь часов в окружении имбецилов, лентяев, жертв домашнего насилия или творческих личностей, планирующих зарабатывать на жизнь картинами и стихами. Какова вероятность, что твоё окружение быстро стащит тебя на общепринятый в классе уровень знания алгебры? Или, что ещё хуже для неокрепшего ума, сперва затравит, потому что ты «ботан»?

— Весьма и весьма высока, — в стиле Захарии ответил Максим и сам же покивал головой, стремительно расставляя всё в уме по местам. — И тут на сцену выходит учитель.

— Максимально авторитарная, даже диктаторская в каком-то смысле фигура. Человек с абсолютной властью на те сорок пять минут, что вы заперты с ним в одном кабинете. Человек, который на таких оболтусов, как твои товарищи, насмотрелся за последние тридцать лет преподавания до рези в глазах. Он видит твои способности, и в нём просыпается тренер — потому что ты, в отличие от остальных, можешь больше, лучше и быстрее. В твоей голове есть мозг, и ты умеешь правильно распоряжаться его мощностями. Даже если ты тринадцатилетний малолетний полудурок, которому лишь бы с девчонкой за ручки подержаться, а учёба кажется нудной и ненужной — учитель тебя насквозь видит, потому что насмотрелся уже, и знает: котлу в черепной коробке, чтобы сварить достойную кашу, нужно топливо.

Впереди показался тупик: проулок кончался, выводя пешеходов к высокой гранитной стене, в которую на уровне второго этажа был грубо ввинчен печальный пыльный фонарь. Макс, увидев это, оторопел на миг — они что, столько топали, чтобы прийти в никуда? Впрочем, все косвенные признаки свидетельствовали, что где-то тут должен быть тайный проход.

Дёрни за фонарь — дверца и откроется…

— Никто не хочет сажать семена в мёртвую землю, — Захария в этот раз посмотрел на него внимательно. — И хотя система образования вынуждает учителей в школах подтягивать всех, им гораздо приятнее работать с умными и способными детьми. С паршивых овец, как известно, можно собрать всего ничего, но самое печальное, что чем паршивее у тебя овца, тем сложнее её вырастить.

Парень отвернулся. Упоминание об овцах напомнило о категории учеников, к которой наставник относил его самого.

Он прошёл за Захарией до тупика и обнаружил с изумлением, что это был никакой не тупик на самом деле, а просто выход на другой переулок, расположенный перпендикулярно — узкий настолько, что Макс шкрябал плечами о стены, пока пробирался следом, и оставалось лишь надеяться, что никто не пойдёт навстречу. Разминуться тут возможным он попросту не представлял. Возвышавшиеся над пешеходами гранитные стены давили не столько на тело, сколько на психику, юноша почувствовал себя кленовым листом, замурованным в книгу, и искренне пожалел вынужденных ходить этими путями клаустрофобов. Освещённый перекрёсток, приведший их в это неприятное место, маячил солнечным светом за спиной — обернуться было непросто, но Максиму всё-таки удалось, — и на миг ему захотелось попятиться, вернуться на широкий влажный проулок и ни на какой рынок больше не ходить. Но Захария, чьи плечи были гораздо уже, а нервы — крепче, продолжал двигаться к мелькавшей впереди развилке: его ждала работа, ему некогда возиться с испугавшимся замкнутого пространства подростком.