Ученик Истока. Часть I (СИ) - Волковец Серафим

Вопрос, возникший в голове Максима, напрашивался сам собой.

— Слушайте, Мастер, а насколько сильно вообще Путники изменили Цельду?

— Смотря где и в чём. И смотря что считать изменением.

— Ну, скажем, в социальных каких-нибудь вопросах.

— Ты что-то конкретное имеешь в виду?

Юноша замешкался. Звуки впереди становились громче: по коридору уже прокатывались отголоски различимых по смыслу фраз, монотонным гулом шумела толпа.

— Просто я не могу не думать о некоторых… варварских, по моему мнению, вещах. Например, об отношении местного общества к бездомным.

— А, — Захария усмехнулся, — Свежо воспоминание о темнице?

— У меня было такое чувство, что здесь не иметь дома — преступление, — насупился Макс, и под бинтами тут же зачесались крысиные укусы. — Хотя люди не всегда сами виноваты в том, что оказались на улице.

— А кто, по-твоему, виноват?

— Правительство. Мошенники. Родственники ненормальные. Да всякое бывает.

Колдун выдержал небольшую паузу.

— В природе нет такого явления, как права человека, — спокойно заговорил он затем. — На Земле люди изобрели свои права, чтобы создать какую-то альтернативу угасающему влиянию религии после Средних веков, насколько тебе, кхм, не известно, судя по физиономии. В эпоху Возрождения в Европе на смену религиозному консерватизму пришли первые попытки создать нечто, что могло бы заменить церковное влияние. Чтобы у общества был ориентир, была сводка правил, диктуемая не попами, а самим обществом. Но природа в этом отношении проста: есть жизнь, есть смерть, есть борьба, и выживает не тот, кто имеет на это право, а тот, кто свою жизнь тем или иным образом отстоял. Цельда в этом отношении более… — он впервые на памяти Максима задумался, подбирая нужное слово, — …естественна. И живёт по законам природы, а не по законам человека.

— А Путники не пытались это как-то исправить?

— Пытались, конечно. Многие. В чём-то даже преуспели, хотя это ничтожная победа в масштабах системы.

— Тогда почему им не удалось? Ведь это же… правильно!

— Правильно для кого?

Они переглянулись. Макс сцепился со взорвавшимся внутри негодованием, уговаривая себя не плеваться ядом раньше времени, но спокойные и даже блестящие весельем глаза колдуна задачу не облегчали.

— Ты рассуждаешь о правах человека с позиции человека, чьи права были якобы ущемлены, — чародей улыбнулся. — Очень просто твердить о праве на свободу перемещения, находясь взаперти, или убеждать в существовании права на жизнь, стоя на эшафоте. За концепцию права яростнее сражаются те, кого как будто лишают какого-то из прав.

— Ну, учитывая, что человеку на эшафоте вот-вот отрубят голову, думаю, такое поведение оправдано, — фыркнул парень. — Но предположим, что я рассуждаю именно с этой позиции. Что с того?

— То, что, потакая личным интересам, ты игнорируешь общую картину и интерпретируешь факты исключительно в свою пользу. А это суждение, далёкое от объективного.

Конец коридора в солнечном свете приобрёл очертания: гранитный колодец, окруживший точно такую же широкую каменную лестницу с одиноким потушенным фонарём на стене, производил впечатление куда более приятное, чем тоннель, по которому они шли. Дойдя до подножья лестницы, колдун остановился и заговорил медленнее прежнего:

— Вообрази преступника, отнявшего жизни нескольких людей. Имеет ли он право на жизнь? Имеет ли право бездомный человек, носящий на себе больше инфекций, чем десять среднестатистических горожан, ходить по столице и эти инфекции распространять? Имеет ли право человек, не зарабатывающий ни копейки денег, есть хлеб, выращенный и испечённый трудами других людей, и при этом ничего не давать взамен? Разница между Землёй и Цельдой исключительно в том, что у разумных разные ответы на эти вопросы. В этом мире, — он кивком головы указал куда-то наверх, откуда до слуха доносился гомон десятков голосов, стук колёс, грохот и радостные крики, — Сосуществует множество видов разумной жизни, внутри каждой из которых пытается ужиться друг с другом множество рас, народов и даже видов. Религиозные обряды, традиции, мировоззрение — если тебе казалось, что на Земле их много, вообрази, сколько их здесь. Как считаешь, возможно ли — и стоит ли — пытаться объединить сотни культур, нередко противоречащих одна другой, под единым знаменем светской этики?

— Конечно, стоит! Так всем жить будет гораздо легче!

— Прекрасно. Объединяй, вперёд, вот только под чьим знаменем ты будешь это делать?

Парень уже собирался сказать «под своим», когда сообразил, к чему всё это время его подводил Захария.

— Мир прекрасен своим многообразием, Максимус, — его лицо впервые выглядело дружелюбным и просветлевшим, как если бы чародей говорил о том, что по-настоящему уважал. — Существует столько вещей и явлений, которым мы порой не можем дать разумного объяснения или которые противоречат всему, во что мы верим. Но это не делает их неправильными, равно как вещи, в которые мы верим, не являются правильными лишь по той причине, что в них верим именно мы. Идём, — он отвернулся с улыбкой и шагнул на первую ступеньку, — Нас ждут дела.

И они шагнули в щедро льющийся с неба солнечный свет, после подземного коридора такой тёплый, что на контрасте тут же захотелось сбросить с себя табард. Лестница наверх показалась Максиму короче той, что вела вниз. И хотя ему хотелось продолжить беседу, он осознавал, что разговор прервался так же резко и навсегда, как и все предыдущие подобные разговоры. Оставалось уповать на память и при удобной возможности возобновить дискуссию: с некоторыми тезисами наставника он соглашаться не торопился.

С каждой новой ступенькой шум таинственного рынка нарастал по экспоненте, пока, наконец, не обрушился на Макса всем своим многоголосым грузом. Подъём из-под земли заканчивался на просторном и свободном круглом пятачке, выложенном квадратной уличной плиткой; во все стороны от выхода из подземелья тянулись десятки извилистых узких проходов промеж забитых до отказа торговых рядов. И, вопреки его ожиданиям, это место вовсе не напоминало рынок европейского Средневековья, с его тусклыми и даже мрачными оттенками, а смахивало больше на базар где-нибудь в египетском Каире. Над подавляющим большинством прилавков висели прямоугольники или треугольники плотной пёстрой ткани, натянутые как навесы, и отбрасывали серо-голубые тени на лица и плечи торговцев; одноэтажные каменные постройки, выкрашенные в белый, поминутно хлопали дверями, пропуская наружу и запуская внутрь…

Охренеть, — присмотрелся к окружающим Макс и протёр на всякий случай глаза, — я не сплю?

В проулках, у лавок и за прилавками, на облучках телег, на площади и в окнах — словом, почти везде, куда дотягивался взгляд — общались, покупали, продавали, ели и смеялись… животные. Антропоморфные звери, самые настоящие, в одежде разной степени дороговизны, передвигавшиеся на задних лапах и державшие покупки в передних так, словно в этом не было ничего противоестественного. Прямо как на картинках, которые его одноклассницы лет в двенадцать рисовали. Как же они их называли…

Фурри, что ли?..

— Это сахмат, — утоляя жизненно необходимую потребность Макса получить происходящему объяснение, Захария указал кивком головы на крупного самца льва у прилавка с карамельными яблоками в первом ряду. — Но предпочитают зваться независимым либо Вольным народом Базул’Аят. Делятся на два подвида: похожие на Земных львов, кхар, и похожие на Земных кошек, дха. В целом, принципиальных различий в биологии нет, разве что нервные системы заточены под разные виды деятельности. К другим разумным в целом терпимы, но старайся с ними без необходимости не взаимодействовать: основная профессия многих из здесь присутствующих — работорговля.

— Рабо-что?

— Торговля, — и Захария кивнул на почти двухметровую человекоподобную собаку, неторопливо прогуливавшуюся от одной лавки к другой и явно искавшую что-то конкретное. — Аксака. Подвидов много, но в Эпиркерк чаще всего заглядывают волки, сеш, и койоты, шенси. С первыми вообще лучше не разговаривать, у подавляющего большинства культура общения на уровне доисторического племени, со вторыми будь начеку, их специализация — воровство.