Архитектор Душ VI (СИ) - Вольт Александр

Смахнув осколки с водительского сиденья, я сел за руль. Боль в плече стала пульсирующей и настойчивой, синхронизируясь с ударами в висках. Заражение я, конечно, вряд ли поймаю, но обработать надо будет все равно. Может даже зашить.

Я включил передачу и, не оглядываясь на черный внедорожник, ставший братской могилой для троих идиотов, нажал на газ. «Имперор», хрустя стеклом, сорвался с места и, набирая скорость, понес меня домой.

Холодный ночной ветер со свистом врывался в салон через разбитое боковое окно, швыряя мне в лицо осколки стекла и дорожную пыль. «Имперор», словно раненый зверь, рычал двигателем, пожирая километры ночного шоссе.

Плечо горело. Боль была тупой, пульсирующей в такт ударам сердца, которое никак не хотело успокаиваться. Адреналин, еще минуту назад делавший мир кристально четким и замедленным, теперь отступал, оставляя после себя мелкую дрожь в руках.

«Кто?» — этот вопрос бился в голове назойливой мухой.

Волков? Слишком топорно. Слишком быстро. Мы только утром прижали его в офисе. Неужели он настолько запаниковал, что решил убрать меня в тот же день, прямо посреди улицы? Это поступок не расчетливого бизнесмена, а загнанной в угол крысы.

Про Алину я даже думать не собирался, потому что это глупость. У этой курицы не хватит ни мозгов, ни денег, ни связей нанять бригаду с автоматическим оружием.

Крепче сжав руль здоровой рукой, я выпрямился.

Я их убил.

Троих. За две секунды. Без оружия, без единого выстрела. Можно сказать, что я сделал это силой мысли, если не знать саму суть этой магии. Остановил сердце, заставил задохнуться, ударил по мозгу.

Внутри шевельнулся холодный червячок сомнения. А мог ли я поступить иначе?

Технически мог. Парализовать, вырубить, сломать руки. Они остались бы живы. Очнулись бы в реанимации или в камере, покалеченные, но живые.

Я жестко оборвал сам себя. Нет.

Это была не драка в баре, а полноценное покушение. Меня приехали убивать. Не пугать, не предупреждать, а именно убивать. Люди в масках, с глушителями, на машине без номеров. Они знали, на что шли. И останься они в живых, получили бы информацию о моей силе. А к чему это приведет, даже предположить страшно.

Мне такого счастья не надо.

И если бы я их пощадил, они бы вернулись. Не завтра, так через неделю. Или прислали бы других, поумнее и поудачливее. Оставить врага за спиной — значит подставить под удар не только себя, но и тех, кто рядом. Отца. Сестру. Шаю. Девчонок в Феодосии.

Вспомнился первый день в Феодосии. Мое испуганное и растерянное отражение в зеркале. Я тогда не знал, как жить в этом теле, кто я вообще такой. А сегодня я хладнокровно ликвидировал группу зачистки.

Тряска в руках, если и была, то только от пережитого адреналина и шока. Страх, если и был, то не тот сковывающий тело и вводящий в ступор, нет. Страх человека за свою жизнь, вынуждающий действовать.

Я изменился, с этим фактом спорить было глупо. Сросся с этим миром, телом и фамилией. И эта новая версия меня, в которой растворялся старый Виктор Громов, обязательно выживет, потому что рефлексирующий Алексей Воробьев остался бы лежать на том перекрестке с дыркой в голове. Снова.

Я все сделал правильно. Ни себя, ни кого-либо из близких в обиду я не дам.

Ворота особняка отворились передо мной, впуская «Имперор» на гравийную дорожку. Свет фар выхватил из темноты фигуру Григория Палыча, стоявшего на крыльце. Он, видимо, услышал звук мотора и вышел встречать, несмотря на поздний час.

Я остановил машину. Двигатель затих, но в ушах продолжало звенеть.

Медленно, стараясь не тревожить раненое плечо, я открыл дверь и выбрался наружу.

Дзинь. Хруст.

Остатки бокового стекла осыпались на гравий, сверкая в свете фонаря как россыпь дешевых бриллиантов.

Лицо дворецкого даже не дрогнуло, но взгляд его стал жестким и колючим. Он скользнул взглядом по разбитому окну, безошибочно выхватил характерные отверстия в обшивке двери, и остановился на моем плече, где пиджак пропитался кровью.

— Молодой господин, — его голос прозвучал глуше обычного, но в нем была слышна собранность человека, который уже видел подобное. — Вы ранены. Сильно?

Он шагнул ко мне, но не суетливо, а быстро и четко.

— Жить буду, Григорий Палыч, — выдохнул я, выбираясь из машины и стараясь не морщиться. — Царапина. Машину жалко. Отцовская все-таки.

— Железо чинится, — отрезал дворецкий, подставляя мне плечо для опоры. Он не спрашивал, что случилось. Он уже явно все понял. — В дом, Виктор Андреевич. Я вызову врача. У Андрея Ивановича есть проверенный хирург, он язык за зубами держит.

— Отставить хирурга, — я покачал головой, чувствуя, как от потери адреналина начинают дрожать колени. — Лишние уши нам ни к чему. Сам справлюсь.

Палыч на секунду замер, вглядываясь в мое лицо, словно проверяя, не в бреду ли я, затем коротко кивнул.

— Понял. Что нужно?

— Аптечка. Игла, нитки или лучше леска, спирт или водка. Лучше спирт. Ножницы и бинты.

Мы вошли в холл. Яркий свет люстры резанул по глазам, заставив меня сощуриться. Я с трудом стянул с себя уцелевший рукав пиджака, бросив испорченную вещь на пол.

— Игла и нитки? — переспросил дворецкий уже на ходу, направляясь в сторону кухни, словно только сейчас осознав суть сказанного. — Шить будете?

— Придется, — я поморщился, отдирая присохшую рубашку от раны. Ткань отходила с мясом, вызывая новую вспышку боли. — Края разошлись, само не затянется. Пара стежков, не больше.

— Пулевое? — спросил он утвердительно, даже не оборачиваясь.

— Оно самое.

Григорий Палыч остановился в дверях кухни и обернулся с оценивающим выражением лица.

— Калибр?

— Девять миллиметров, стандартный патрон, — ответил я, стягивая рубашку окончательно и оставаясь по пояс голым. — Но судя по тому, как разворотило мягкие ткани, пуля была экспансивная. Раскрылась, зараза. Повезло, что по касательной прошла, кость не задела.

Дворецкий цокнул языком, качая головой.

— В рубашке родились, Виктор Андреевич. Проходите, тут свет лучше. Я сейчас.

Я прошел на кухню и тяжело опустился на стул. Плечо горело огнем, кровь продолжала сочиться, стекая по руке и пачкая пол.

Через минуту появилась заспанная горничная с пластиковым кейсом аптечки. Увидев окровавленного меня, она ойкнула и прижала ладонь ко рту, но под строгим взглядом вошедшего следом Палыча тут же взяла себя в руки.

Григорий поставил на стол серебряный поднос. Бутылка водки «Империал», стопка, ножницы. Рядом он положил катушку черных ниток и обычную швейную иглу. А затем, покопавшись в кармане, извлек широкий кожаный ремень, свернутый в кольцо, и положил его передо мной.

Я удивленно посмотрел на этот натюрморт.

— Это зачем? — кивнул я на ремень.

— Если вы надумали шить себя сами, молодой господин, — спокойно пояснил Григорий Палыч, откупоривая водку, — то лучше это зажать в зубах. Чтобы эмаль не покрошить и язык не прикусить.

Я усмехнулся, принимая этот жест заботы, и тут же удивился опыту этого человека. Видимо, девяностые здесь вместе с Андреем Ивановичем прошли интересно.

— Спасибо, Палыч. Ценю.

Я взял иглу и катушку. Как врач, я прекрасно знал, что шить рану обычной хлопковой ниткой — это варварство. Хлопок гигроскопичен, он работает как фитиль, затягивая внутрь раны любую грязь и бактерии с поверхности кожи. Это прямой путь к нагноению, лигатурным свищам и прочим прелестям воспалительного процесса. В идеале нужен шелк, капрон или полипропилен.

— Есть у кого-нибудь шелковая нить? Или леска рыболовная, тонкая? — спросил я с надеждой.

Григорий и горничная переглянулись.

— У барыни… у матери вашей покойной, было рукоделие, — неуверенно подала голос горничная. — Там мог быть шелк. Но это искать надо на чердаке…

— Леска… — пробормотал Григорий. Точно, леска была, — он подскочил со стула. — Сидите здесь, молодой господин, я сейчас.

Теперь мы переглядывались месте с горничной.