Ученик Истока. Часть I (СИ) - Волковец Серафим

— К чёрту высокие материи, — впервые подал из своего угла голос Ракхани, решительно и даже несколько злобно, — Слишком высоки ставки, чтобы опираться на морально-этический кодекс. Ещё час назад я, быть может, и рассмотрел бы заступничество за его жалкую шкуру, но не теперь: наш народ хорошо помнит, насколько мстительна верхушка Эпиршира — они не прощают нападок в свой адрес. Магистр верно сказал: осиное гнездо разворошили, и со дня на день полетят головы — и лично мне моя ещё пригодится.

Его прямолинейное отрицание «чести» как определяющего поведение конструкта вызвало у местного населения нервную дрожь в руках. Но Макс его позицию разделял полностью: не время думать о высоком, когда земля уходит из-под ног. Высказывание, впрочем, агрессивного резонанса не произвело — не-человеческие формы жизни в Цельде имели каждый свои представления о «добре» и «зле», и это многообразие вынуждало окружающих терпеливо сносить подобные выходки.

— К тому же, никто из вас, кроме Симеуса, не имеет прямого отношения к дворянскому Кодексу, насколько я знаю, — вытащил из пасти уже изрядно пожёванную косичку кхар. — А значит, по рукам и ногам никто в целом не связан.

— Уважаемый Ракхани прав, — кивнул Соллер, — Но и я не поддержу Атталь-Ромари, если к этому мнению придёт большинство: как верно указал ранее господин Остари, Хошо лишился поддержки Кодекса в тот момент, когда первым нарушил его правила. Голос чести теперь не на его стороне. Напротив: попытка отстоять жизнь торговца будет свидетельством нашего общего бесчестия.

— Пожалуйста, — Тит указал открытой ладонью на представителя дворянства, — Послушайте умного человека, он в этом понимает явно больше вашего.

Лау Дан принялся что-то объяснять — горячо и нервно, описывая руками какие-то фигуры в воздухе. Бывший священник что-то ему отвечал — надувшись, побелев и покрывшись розовыми пятнами от раздражения. Макс не слушал — его внимание было сконцентрировано на сосредоточенном бледном лице подозрительно тихого наставника. Слегка нахмуренные брови, отстранённый взгляд в пустоту, опущенный подбородок и прикрытые глаза — Захария вряд ли следил за развивающимся конфликтом сторон, погрузившийся в какие-то далёкие и нелёгкие мысли. Расслабленная мимика свидетельствовала о том, что мысли были гораздо более далёкими и нелёгкими, чем молодой Путник мог представить.

— Господин магистр, вы последний не проголосовали, — обратился к нему разъярённый Остари, — Ну хоть вы объясните этому… этому… болвану!

— Как вы меня назвали?!

— Господа, пожалуйста, давайте не будем переходить на личности, — предпринял попытку остановить спорщиков Симеус, — Мы не для того здесь, чтобы устраивать…

— Раз я не отношусь к дворянству Эпиршира, по-вашему можно безнаказанно оскорблять меня? — серая кожа лекаря потемнела от злобы. — Или всё дело в том, что я лантанец?

— Дело не в родословной и уж точно не в сословии, дело в том, что вы несёте чушь, дорогой Дан! — розовые пятна на коже старика постепенно багровели. — И если кто-то в моём присутствии говорит глупости, я останавливаю его вне зависимости от сословия и народности!

— Господа, прошу вас, вернёмся к голосованию!

Труды Соллера, как бы ни было печально, остались незамеченными: сцепившиеся члены совета распалялись, давно позабыв о первоначальной причине их спора, и только загремевший львиный рык, перекрывший их взвившиеся от ярости голоса, заставил всех затихнуть. Несколько секунд в повисшем молчании свидетели и присяжные глядели на оскаленные клыки кхар.

— Прошу прощения, — деланно прокашлялся Ракхани. — Надо же было как-то привлечь ваше внимание.

— Напоминаю, что остался ещё один голос, — выступавший в роли некоего медиатора, дворянин указал на безмолвного Захарию. — В настоящий момент шестеро высказались «против» защиты Хошо и один высказался «за», господин магистр.

«Господин магистр» адресованное ему обращение полностью проигнорировал. Возникло ощущение, что он тихо и незаметно для остальных скончался — не дрогнуло ни мускула в его расслабленном, полностью лёгшем на спинку кресла теле, болезненно-тонкие руки с подлокотников свисали слегка неестественно, остекленевший взгляд за последнюю минуту не сдвинулся ни на миллиметр. Довольно долго на него смотрели изучающе и нерешительно. Затем, явно чувствуя дискомфорт, Соллер вновь обратился к чародею по титулу.

— Я вас слышу, — почти не размыкая губ и не двинувшись ни на йоту, сообщил Захария на грани слышимого.

Макса пробрало: в детстве он однажды сходил в кукольный театр на свою голову и долго потом плакал от страха, когда на сцене оказался чревовещатель со своим исчадием ада из папье-маше. Впечатление оказалось настолько сильным, что бедняга пронёс эту память через годы — и теперь содрогнулся, глядя на то, как опустевшее тело колдуна подаёт голос.

Поверхностного сканирования юноше хватило, чтобы собрать воедино разрозненные кусочки надвигающегося решения. Лау Дан прикусил себе щёку до крови, но сказать в защиту своей позиции ему было уже нечего. Захарию хорошо знали как человека предусмотрительного, частенько скупого и крайне прагматичного — эфемерные понятия о чести и справедливости волновали его редко и только в случаях, когда сулили выгоду самому Захарии или его ближайшему кругу. Ситуация казалась лантанцу решённой — потому-то он и сверлил взглядом пол под своими ботинками и кусал так яростно губы, словно в ожидании смертного приговора. На иной исход не рассчитывали и остальные. Только Соллер был обеспокоен и следил за лицом чернокнижника пристально, высматривая что-то понятное и доступное в полностью расслабленных чертах. Нахмуренные брови — единственное проявление эмоции — вызывало в дворянине объяснимое беспокойство.

Непонятно только то, почему его голос вообще потребовался, — задумался молодой Путник. — Очевидно, что даже с его решением «за» голосов «против» будет большинство. Если только у них не иной подсчёт баллов. Или у старика тупо веса больше?

— Голосую «за».

— Что? — во вспыхнувшем тут же пожаре споров отчётливо прозвучал только вопрос Тита Остари: искренне растерявшийся, бывший священник во все глаза смотрел на поднявшего наконец взгляд чернокнижника как баран на новые ворота и даже не сразу нашёл подходящие слова. — Но… Постойте, магистр, не понимаю… Как… Почему?

Какое-то время они молча смотрели друг на друга, обмениваясь невербальными сигналами, понятными только им двоим, пока остальные, неравномерно разбившись на несколько групп, шептались и старались разобраться в противоречивых соображениях.

— Не понимаю: ведь он сам описал наши действия с расчётом на то, чтобы обезопасить «Пакт» и не иметь с Хошо ничего общего…

— Я в замешательстве…

— Поддерживаю Тита, рисковать гильдией глупо…

— У нас два голоса против шести, по правилам Устава…

— Предлагаю выслушать господина магистра, — только что вместе с остальными решивший скормить кривоногого Хошо королевской службе безопасности, суетливо засомневался в своей позиции Бастик и громко призвал членов совета к вниманию. — Не исключено, что мы не учли каких-то фактов, имеющих для гильдии массу значения.

— Вы правда хотите сунуть голову в костёр, магистр? — Ракхани повернувшимся ходом дискуссии был явно не удовлетворён. — И ради кого? У Хошо даже с натяжкой нет того влияния на местный рынок, ради которого можно было бы отстаивать его интересы.

— Давайте дадим господину магистру возможность сказать, — настойчиво повторил Шантри и в не свойственной ему манере глянул на двухметрового «льва» откровенно жестковато.

Максим впечатлился. Даже уважением к нему проникся.

— Ты давно меня знаешь, Ракхани, — ровно, спокойно и мягко проговорил Захария, — И знаешь, что в первую очередь я защищаю интересы гильдии, а уже только потом — частные интересы её членов. И давайте не будем забывать, что Атталь-Ромари фактически членом гильдии не является.

— Тогда какая муха тебя…

— Однако факт его сотрудничества только с нами широко известен, — не дал договорить колдун, избавив кхара тем самым от необходимости отвечать впоследствии за грубое высказывание, — Равно как известен и уникальный для Цельды пункт нашего Устава «о защите членов гильдии, её сотрудников и партнёров, попавших в затруднительное положение по вине третьих лиц».