Ученик Истока. Часть I (СИ) - Волковец Серафим

— Напоминаю: он покушался на жизнь мадам Ровен, — скептично поджал губы Соллер. — Вы уверены, что успеете доказать свои слова прежде, чем разъярённый конгресс распорядится снять вас с должности королевского следователя?

— Если предоставлю доказательства, — к великому облегчению Макса улыбка наконец мягко сошла с лица чародея. — И вы все мне в этом, разумеется, поможете. Не так ли?

В разных концах государства. Эпилог

Пока солнечный диск плавно закатывался за линию горизонта, на пустеющих улицах мягко сгущался сумрак. В проулках набирал силу ночной ветер, его сперва робкий, а затем всё более уверенный свист проносился по каменным коридорам, резонируя со стеклом в наглухо запертых окнах. Песок, грязь и невесть откуда наметённые сухие травинки гоняло по углам, слизывало с земли, закручивало и вновь небрежно разбрасывало в разные стороны — глухо и уныло билась пыль об облупившуюся побелку фасадов и массивные деревянные двери. С моря веяло душным смрадом мёртвых водорослей, рыбьей чешуи и сгоревшего дерева, но если к первым двум запахам местные жители давно привыкли, то вот последний был людям в новинку — и воспоминания навеивал нехорошие.

Два дня назад трактир «Хромая корова» в центре портовой части города превратился в обугленный покосившийся остов и забрал жизнь своего владельца, старика Барча. Наследница сомнительного состояния — его дочь Марта — в одночасье лишилась и дома, и средств к существованию, и единственного близкого человека.

Пожар разыгрался в ту ужасную ночь нешуточный — стена пламени поднималась высоко над крышами соседних домов. Каким чудом успели городские чародеи отгородить вспыхнувшее как факел здание защитным полем, загадка — до ближайшего отделения магической помощи было никак не меньше четверти часа. Но, видно, боги вступились за судьбы несчастных — так объясняла всё случившееся взбудораженная общественность, а кто-то неизвестный, кто оказался не обременён кодексом морали, добавил в полголоса, что услуги пантеона были сполна оплачены кровью несчастного Барча и слезами его дочери.

Желавших высказать слова поддержки и сочувствия оказалось предостаточно: ещё не остыли угли пожарища, как сердобольные соседи обступили Марту и наперебой принялись выражать всю степень своей душевной боли. Вызвавшихся обратиться от её имени в городскую казну за компенсацией и обещавших помочь с расследованием трагедии оказалось предсказуемо меньше. Несколько человек предложили сироте кров и пищу, пока она не оправится после потери. Денег дал всего один — и что характерно, именно его-то Марта и не знала никогда и видела впервые в жизни. Кажется, это был один из матросов пришвартовавшегося в их порту судна — она не в состоянии была даже толком его рассмотреть.

Пока роковая ночь сменялась рассветом, девушка, обездвиженная, окаменевшая, словно мемориальный обелиск, стояла в нескольких метрах от чёрной насыпи. Пару часов назад эта насыпь была несколькими ступеньками лестницы, ведущей в накренившийся от старости питейный зал. Толстая балка, полностью сгоревшая и на одном только честном слове остававшаяся в вертикальном положении, одиноко возвышалась над грудой половых досок и обломками стен. Не прошло и суток, как рухнула и она, подняв в небо облако сажи и напугав проходившую мимо проститутку.

Идти Марте было некуда. Наивная и слабая надежда, что Реньяр сжалится и пригласит переночевать в сенях хотя бы на денёк, растворилась очень скоро: очевидно, Реньяр не желал иметь с уродливой девкой ничего общего. Тот единственный раз, что он был добр и ласков с ней, остался в прошлом и не вызывал в душе юноши ничего, кроме горького отвращения — мужчина есть мужчина, потребности тела есть потребности тела, и хотя она понимала прекрасно, что ею воспользовались, а всё-таки было немного грустно. Хотела бы осиротевшая девушка обидеться на такое к себе отношение, но в её доме раньше были зеркала, она в них иногда заглядывала — и скрепя сердце вынуждена была всякий раз признавать, что на месте Реньяра не уделила бы такому лицу даже одной ночи. Так что с его стороны, выходит, это была своего рода благотворительность.

Через два дня после пожара, получив в городской ратуше паёк и немного монет в качестве компенсации, она решила покинуть Энларк, даже не догадываясь, к каким последствиям приведёт трагедия в «Хромой корове» — трактире, который когда-то Марта называла домом.

За все двадцать восемь лет безрадостной жизни она никогда прежде не выходила за пределы города. Жизнь за границей стен волновала её сердце, но страх перед неизвестностью и любовь к отцу заставляли оставаться на обжитом пятачке. В порту её любили как могли — не за стройный стан и не за взгляд, от которого вскипает кровь, а за тёплые слова, что она могла сказать любому, даже совершенно постороннему человеку, и которые всегда непременно попадали в цель. Способность увидеть людскую боль и искренне разделить её — вот, что делало Марту особенной, и пускай девушка никогда не стала бы чьей-то постыдной фантазией, коими балуются юноши перед тем, как провалиться в сон, горожане — и даже шлюхи, что было своего рода аномалией — относились к уродине с теплом и сочувствием.

Проходя сквозь ворота Энларка, Марта ощутила острый порыв развернуться. Высокая гранитная арка, бросавшая на дорогу густую синюю тень, пугала своей монолитностью и тяжестью. Из книг и рассказов она знала, что эти ворота далеко не самые большие в Эпиршире, и мысль о том, что однажды ей придётся войти в тень ещё более густую и синюю, заставляла кишки сжиматься в металлический шар. Возможно, она и вправду вернулась бы, но тут на краю поля зрения мелькнуло в пожухшей траве что-то, что не напоминало ни цветок, ни бабочку, и любопытство оказалось сильнее. В нерешительности она замерла на краю дороги, всматриваясь вперёд. Траву пригибало прохладным осенним ветром. Один из порывов оказался достаточно сильным, и за пригорком вновь мелькнуло нечто — это был лёгкий тканевый флажок.

Девушка шла, не до конца осознавая, куда идёт и зачем — белый флажок, трепыхаясь на ветру, словно подманивал её своим незамысловатым танцем. С каждым пройдённым шагом пригорок опускался всё ниже, и вскоре Марта осознала, что же это за чудо такое: уютно пригнувшись к земле и ловко спрятавшись в естественном углублении, всего в паре сотен саженей от стен города кто-то разбил палатку. И чем дальше девушка шла, тем больше палаток перед собой видела. Только поднявшись на пригорок (который на проверку оказался холмом) и вновь замерев на вершине, она смогла в полной мере осмотреть странные временные жилища.

Белые купола с сетями верёвок рассыпались по поляне насколько хватало дотянуться взгляду. Словно выросшие из-под земли, как грибы после щедрого ливня, с красными знамёнами на вкопанных в землю жердях, они казались невесомыми, парящими воздухе и почти сказочными. Промеж них оставалось ровно столько места, чтобы могли разминуться два всадника — и то, лошадям следовало смотреть себе под ноги, чтобы не споткнуться о металлические колышки, сверкающие в траве как драгоценные камни. Лагерь пребывал в непрекращающемся движении: мужчины разных возрастов, в лёгких одеждах и все отчего-то бритые наголо, сновали туда-сюда, что-то делали и общались друг с другом, но расстояние не позволяло Марте разобрать, о чём именно.

Загипнотизированная, девушка сделала шаг к ближайшему куполу. Потом ещё один. А затем страх отступил, и она пошла навстречу этим загадочным людям и этим непонятным палаткам и флажкам, не зная, желает ли поближе рассмотреть таинственное место или надеется найти у них помощи. В сущности, ей было всё равно.

Марта уже могла рассмотреть лица загадочных гостей, когда на неё обратили внимание. По мере того, как стихали разговоры, она замедлялась и с нараставшей тревогой осматривала обращённые к ней лица всё стремительнее. Когда один из сидевших неподалёку от костра поднялся на ноги, она остановилась. И инстинктивно обернулась.

Ворота Энларка, всё такие же массивные и монументальные, смотрели на неё поверх гнущейся от ветра травы на вершине холма. Ни стражей, ни часовых на стене она не заметила, и в голове её вдруг родился логичный, но слегка запоздавший вопрос: а если эти люди вовсе не герои из сказки и ничего хорошего с ней не сделают, успеет ли она вернуться за крепостные решётки? Только красное знамя с раскинувшей крылья золотой птицей — такое же, как на жердях в лагере — слегка успокоило всколыхнувшуюся было тревогу.