Архитектор Душ III (СИ) - Вольт Александр

Я молчал.

— Эй! Эй, ты меня слышишь вообще⁈ Не игнорируй, я к кому обращаюсь! — голос гримуара становился все более настойчивым, почти возмущенным. — Я тут, можно сказать, всю свою бумажную душу в тебя вкладываю, учу, наставляю, а ты…

Он замолчал, словно прислушиваясь к моему дыханию.

— А, тьфу ты, — буркнул он с нескрываемым разочарованием. — Отрубился.

— ОТКАЗАЛСЯ⁈

Голос Мастера, усиленный гулким эхом подвальных сводов, врезал по ушам как удар кнута. Казалось, от этого крика осыпалась штукатурка со стен и задрожали язычки пламени на оплывших свечах. Тот, кто говорил, стоял посреди подвала, и его тень, искаженная и гигантская, металась по стенам, словно разъяренный демон.

— Я правильно тебя услышал, он ОТКАЗАЛСЯ⁈

Человек в капюшоне стоял неподвижно у стены. Он не вжал голову в плечи, не съежился под гнетом чужой ярости. Он был спокоен, как скала во время шторма.

— Все верно, Мастер, — его голос был таким же ровным и безэмоциональным, как и в ту ночь у ворот особняка Громова.

— Проклятье… — процедил Мастер сквозь зубы. Он перестал кричать. Ярость ушла внутрь, превратившись в холодную, концентрированную злобу. Он начал мерить шагами небольшое пространство подвала от одной мокрой стены до другой, как лев в клетке. Его рука нервно скребла отросшую щетину на щеке, ногти издавали сухой, неприятный скрежет.

— ТВОЮ МАТЬ! — внезапно взревел он, и эта новая вспышка ярости была еще страшнее предыдущей. Он со всего размаху пнул ногой старый деревянный стул. Тот отлетел к стене, ударился о камень с сухим, трескучим звуком. Ножка отвалилась, спинка покосилась. Стул завалился набок, как подстреленная птица.

— Но это не все, — невозмутимо произнес гонец.

— Не все? — Мастер замер и медленно повернулся к нему. Его лицо, скрытое в тени капюшона, было направлено на говорившего, и в этом простом движении было столько угрозы, что воздух в подвале, казалось, стал плотнее. Он говорил таким тоном, словно готов был разорвать своего подчиненного голыми руками, а трахею вырвать зубами.

— Мне кажется, он достиг своей цели, — спокойно продолжил мужчина, игнорируя немую угрозу. — Я не рискнул его убивать, потому что, цитирую, он сказал, что «разорвет мою душу в клочья».

Он сделал паузу, и впервые за все время в его голосе появилась эмоция. Не страх. Скорее… любопытство и легкое опасение.

— Я заглянул ему в глаза, Мастер. И… такой стали в них раньше не было. Такой абсолютной уверенности в собственных словах. Он не блефовал, я это почувствовал. Я предполагаю… нет, я уверен, что у него все получилось.

Мастер медленно, тяжело опустился на уцелевший стул. Тот жалобно скрипнул под его весом. Он тяжело вздохнул, и этот вздох был полон вселенской усталости, словно на его плечах лежал груз ответственности всего мира разом.

— Прелестно. Просто прелестно, — пробормотал он. — И вдобавок ко всему мне донесли, что какая-то проверка из столицы будет уже завтра утром.

Гонец не подал виду, что удивлен. Он, казалось, был готов к любым новостям.

— Для чего?

— Убедиться, что здесь действительно убили эльфа. Я думаю, что их прислали из-за рапортов, которые попали выше от Громова и Инквизиции.

Мужчина в капюшоне на мгновение задумался. Его фигура была неподвижна, но под капюшоном шла напряженная работа мысли.

— Так может… — начал он, и в его голосе послышались новые расчетливые нотки. — Может, мы просто выкрадем тело?

Мастер поднял на него голову. В темноте капюшона блеснули глаза.

— Прозекторская Громова не охраняется. Камер там нет, я проверял.

— Когда ты успел?

— Я готовился, Мастер. Так сказать, на всякий случай. Сами понимаете, нету тела — нету дела. И только подумайте, какой возникнет скандал. И какие проблемы, в первую очередь, будут у Громова. Пропала главная улика по резонансному делу. Из его морга. Вся полиция, вся Инквизиция, вся эта столичная проверка — все они набросятся на него как стая голодных псов. Весь фокус сместится на него, а у нас… у нас будет время. И возможности.

Мастер молчал, обдумывая предложение. Оно было дерзким. Рискованным. Но, как говорится, удача улыбается смелым. В таком положении хаос — их лучший союзник. И чем больше этого хаоса будет вокруг Громова, тем меньше внимания будут обращать на них. Они смогут раствориться в этой суматохе, залечь на дно и переждать бурю. А потом, когда все уляжется, нанести новый удар.

— Исполняй, — наконец сказал Мастер. Голос его был тих, но тверд, как гранит. — Даю тебе полный карт-бланш.

— Есть, — коротко ответил гонец.

Он развернулся и, не говоря больше ни слова, направился к выходу из подвала. Его шаги были бесшумными, и через мгновение его фигура растворилась в темноте лестничного проема.

Мастер остался один в тишине, нарушаемой лишь каплями воды и треском догорающих свечей. Он сидел, сгорбившись, и смотрел на сломанный стул. Громов… Этот выскочка, этот аристократический ублюдок, который решил, что может нарушить правила. Который решил, что может встать у них на пути и кинуть в ответственный момент.

Он еще пожалеет об этом. Очень сильно пожалеет.

Глава 10

Стук колес оборвался внезапно. После почти двух суток непрерывного, гипнотического перестука наступившая тишина была почти блаженной усладой для ушей.

Нандор открыл глаза. За окном купе, в сером, безрадостном свете раннего утра, проплывал грязный перрон, обшарпанные стены вокзала и редкие, сонные фигуры в рабочих спецовках. Они прибыли.

Шая уже была на ногах. Она стояла у окна, заложив руки за спину, и ее прямой, как струна, силуэт темным пятном вырисовывался на фоне мутного стекла. Она не спала всю ночь, и Нандор это знал. Эльфийка просто сидела и смотрела в темноту, на пролетающие мимо огни редких станций, на страну, которая давно перестала быть ей домом.

Эльф поднялся, разминая затекшие плечи. Безупречный твидовый костюм за время долгой дороги слегка помялся, но все равно сидел на нем как влитой. Он поправил галстук, бросив быстрый взгляд в зеркало. Из него на него смотрел уставший, чуть осунувшийся эльф с тяжестью всего мира в темных глазах. Он натянул на лицо маску безразличности с долей надменности, которую приписывали всем эльфами на службе Империи.

— Приехали, — сказал он. Голос после долгого молчания прозвучал хрипло.

— Я заметила, — ответила Шая, не оборачиваясь.

Они вышли из вагона на продуваемый всеми ветрами перрон. Утро было промозглым и сырым. С моря тянул резкий, соленый ветер, который пах рыбой, мазутом и холодной, грязной водой. Он трепал волосы, забирался под воротник пальто, заставляя ежиться. Вокзал Феодосии был именно таким, каким они его себе и представляли — унылым, серым не примечательным. Одним словом — периферия.

Высокие, закопченные своды, покрытые паутиной, тусклые лампы, бросающие на грязный бетонный пол желтые пятна света. Запах угля, карболки и чего-то кислого, словно квашеной капустой.

У касс толпилась небольшая очередь из хмурых, невыспавшихся людей. Объявления, хрипя, доносились из старых репродукторов, установленных под потолком, и их голос был похож на какофонию нечленораздельных звуков.

Нандор остановился у выхода, достал из серебряного портсигара тонкую сигарету и прикурил. Дым смешался с влажным морским воздухом, на мгновение перебив запах гнили и запустения. Он сделал глубокую затяжку, прищурившись и осматриваясь по сторонам.

— Н-да, — выдохнул он вместе с дымом. — Ну и захолустье.

В его голосе не было ни презрения, ни высокомерия. Только констатация факта. Сухая, безэмоциональная, как строчка в протоколе.

Шая подошла и встала рядом. Она не ежилась от ветра, ее лицо оставалось спокойным, но в ее глазах, устремленных на обшарпанные фасады привокзальных домов, плескалась застарелая, глубоко спрятанная боль.

— Угу, — подтвердила она. — Не то, что наши старые леса и города, да?

В ее словах не было упрека, лишь горькая ирония. Воспоминание о том, чего больше нет. О мире, где деревья были выше имперских башен, а воздух пах не мазутом, а смолой и вереском. О мире, который они потеряли.