Лекарь Империи 3 (СИ) - Лиманский Александр

— Как же, помню такого. Вчера у нас обедал. Вид у него был совсем плохой, еле ходил. Говорил, что совсем плох стал здоровьем и что вроде как в бесплатной ночлежке на Студеной улице ночует.

Вот честно говоря не понял. Есть же квартира. Но таких людей понять тяжело. Логика здесь отдыхает.

Вероника схватила меня за руку, ее пальцы были ледяными.

— Пойдем туда! Быстро!

Ночлежка располагалась в мрачном подвале старого здания. Внутри пахло сыростью и безысходностью. Администратор, уставший мужчина с потухшим взглядом, выслушал нас и равнодушно кивнул.

— Есть такой. Петрович. Только его сейчас нет.

— А где он⁈ — голос Вероники дрогнул.

— А кто ж его знает, — администратор пожал плечами. — Утром ушел, еле на ногах держался. Сказал, что помирать пойдет. Да они тут часто такое заявляют, не обращайте внимания.

Вероника побледнела как полотно.

— Как… как помирать? Куда?

Опытные алкоголики не умирают на центральной площади. Куда он мог пойти? Туда, где тихо, безлюдно, и где его не найдут сразу. Больничный парк, заброшенные стройки, глухие дворы…

— Быстро! — скомандовал я, видя, что Вероника вот-вот впадет в ступор. — Далеко он уйти не мог, в таком состоянии и с его скоростью! Нужно осматривать окрестности!

Мы выбежали на улицу. Я махнул рукой первому попавшемуся такси.

— Куда? — спросил таксист.

— Поехали! Быстро!

В такси я быстро назвал таксисту несколько ключевых точек вокруг ночлежки: больничный городок, небольшой заброшенный сквер и два круглосуточных магазина, торгующих дешевым спиртным. Мозг работал четко, почти автоматически. Человек в таком состоянии и с такими намерениями далеко уйти не мог.

После бесплодных поисков у больницы и магазинов мы остановились у входа в старый, запущенный парк. Я уже был готов отправить Веронику в одну сторону, а себя в другую, когда она вдруг замерла.

— Там… — прошептала она, указывая дрожащей рукой вглубь аллеи.

У старого, неработающего фонтана, на облупившейся скамейке сидела одинокая, сгорбленная фигура. Он просто сидел, глядя в одну точку перед собой, и казался органичным в этом утреннем пейзаже.

— Папа! — голос Вероники сорвался, и она, не дожидаясь меня, бросилась к нему.

Я пошел следом, и пока бежала Вероника, мой профессиональный взгляд уже ставил диагноз. Желтый, почти шафрановый цвет кожи, видимый даже на расстоянии. Нездорово раздутый, напряженный живот, проступающий из-под старой куртки — асцит.

И даже с нескольких метров я уловил этот приторно-сладковатый, печеночный запах изо рта. Терминальная стадия цирроза с печеночной недостаточностью. Ему оставались не дни — часы.

Он поднял на подбежавшую дочь мутные, почти безжизненные глаза.

— Верочка? Зачем… зачем ты пришла? Не надо было… Я хотел тихо, чтоб ты не видела…

— Вероника, вызывай скорую, — сказал я, подходя к ним. — Прямо сейчас.

Пока она дрожащими руками набирала номер, я опустился на колени рядом с ее отцом. Пульс на сонной артерии был слабым, нитевидным, дыхание — поверхностным и редким. Он был на самой грани.

— Говори с ним, Вероника, — сказал я, не оборачиваясь. — Просто говори. Держи его здесь, пока помощь не приедет.

Я приложил ладонь к его лбу, концентрируя свою «Искру». Я не мог излечить его цирроз, но мог попытаться сделать другое — поддержать угасающую нервную систему, снять интоксикацию с мозга, хоть немного прояснить его сознание, выигрывая драгоценные минуты. Я направил тонкий, едва ощутимый поток энергии прямо в его мозг, стараясь стабилизировать нейронные связи, которые вот-вот грозили оборваться окончательно.

Это было все равно что пытаться удержать ладонями рассыпающуюся песчаную стену. Энергия уходила впустую, но я упорно продолжал. Через пару минут его дыхание стало чуть ровнее, а из груди вырвался тихий стон. Он все еще был здесь. Он боролся.

— Что с ним? Печень? Цирроз? — Вероника спрятав телефон оказалась рядом со мной.

— Сама знаешь, — кивнул я и она присоединилась ко мне.

Ее «Искра» присоединилась к моей, и пусть у нее тоже она была не намного сильнее моей, но вдвоем поддерживать была гораздо эффективней.

Скорая приехала на удивление быстро, буквально через семь минут. Из машины вышли двое: пожилой, уставшего вида фельдшер и совсем молодой парень, на лице которого было написано вселенское отвращение к этому миру.

— Печеночная кома? — старший фельдшер беглым, но опытным взглядом оценил пациента, пока они с напарником перекладывали его на носилки.

— Близко к ней, — кивнул я. — Цирроз, стадия декомпенсации.

— Опять диагносты-любители, — проворчал молодой себе под нос, закатывая глаза.

— Вообще мы врачи. Муромская центральная больница, — возмутилась было Вероника, но я остановил ее положив руку на плечо.

Мешать нельзя. Это их зона ответственности. Главное, чтобы работали правильно. В карете скорой помощи старший тут же приступил к осмотру.

— Давление? — бросил он молодому. На фразу Вероники он не обратил никакого внимания, только неопределенно хмыкнул.

— Восемьдесят на пятьдесят. Пульс нитевидный, еле прощупывается.

Правильно. Первым делом — витальные показатели. Молодой, хоть и ворчал, но дело свое знал. Он уже приготовил капельницу и привычно потянулся за стандартным пакетом физраствора.

— Глюкозу давай, — остановил его старший. — Пятипроцентную. И туда же — пару ампул аскорбинки и тиамин.

Умница. Я мысленно кивнул. Печень отца Вероники уже не могла синтезировать глюкозу, поэтому солевой раствор был бы ему бесполезен. Нужен был прямой источник энергии.

Мы мчались с сиренами, и фельдшеры работали четко и слаженно.

— Каждый день одно и то же, — не унимался молодой. — Алкаши эти уже достали. Таскаешь их, возишься, а они на следующий день опять за бутылку.

— Работа у нас такая, — коротко оборвал его старший.

В приемном покое царила знакомая суета. Нас встретила дежурная врач. Старший фельдшер четко доложил:

— Мужчина, шестьдесят два года. Предположительно, цирроз печени в стадии декомпенсации, прекома. Давление низкое, состояние тяжелое.

Врач кивнула, бегло осмотрев пациента на каталке.

— Понятно. Здесь мы уже ничем не поможем. Срочно в реанимацию. Нужна интенсивная терапия.

Отца Вероники тут же увезли вглубь отделения. Мы остались стоять вдвоем посреди коридора приемного покоя.

— Он… он выживет? — тихо спросила она, не глядя на меня.

Вряд ли. С такой клиникой чудес не бывает. Причем Вероника сама не могла этого не знать. Как и не могла убить в себе последнюю надежду.

— Лекари сделают все возможное, — сказал я единственно правильную в этой ситуации фразу.

Она ничего не ответила, только молча кивнула. И в ее глазах я увидел тихое, горькое понимание. Умная девочка, она и сама все прекрасно понимала.

Мы сидели в пустом и гулком больничном кафе. Вероника медленно мешала сахар в чае, хотя была уверена, что он давно растворился. Она была спокойна. Слишком спокойна. Эта звенящая тишина после бури эмоций пугала гораздо больше, чем крики или слезы.

— Ты не плачешь, — заметил я. Это была не констатация, а скорее, вопрос.

— А какой в этом смысл? — она пожала плечами, не поднимая глаз от чашки. — Слезы его не вылечат. И ничего не изменят.

— Но он же твой отец…

Она подняла на меня глаза, и в них не было ни грусти, ни жалости. Только холодная, бездонная усталость. И горькая усмешка на губах.

— Отец? Знаешь, Илья, каким он был отцом?

Она поставила чашку.

— Пил он всегда. Сколько я себя помню. Просто раньше мама его как-то сдерживала, контролировала. А когда выпивал — становился не буйным. Нет. Он становился злым. Не бил. Он унижал ее словами. Методично, медленно, с наслаждением. Я помню этот его тихий, ядовитый шепот. Эти слова… они били гораздо больнее любых кулаков.

Вот оно что. Какая там была идиллия.

— Мама все терпела. Говорила, ради семьи, ради меня. Я верила. А в восемнадцать просто собрала вещи и сбежала. Поступила в медицинский, лишь бы уехать из того дома, лишь бы не видеть больше, как он ее уничтожает. Как она гаснет с каждым днем.