Лекарь Империи 3 (СИ) - Лиманский Александр

— Почему тогда ты приехала сейчас? Зачем помогаешь?

Вероника долго молчала, глядя в окно. Потом тихо ответила:

— Он все-таки отец. Плохой, пьющий, жестокий… но отец. Единственный, который у меня есть. И мама просила… Перед самой смертью взяла с меня обещание. Сказала: «Присмотри за ним, дочка. Не бросай его. Он на самом деле не злой. Он просто очень слабый».

Она криво усмехнулась.

— Вот я и присматриваю. По мере сил. Вытаскиваю из вытрезвителей, отправляю в клиники, выслушиваю пьяный бред.

Я протянул руку через стол и накрыл ее ладонь своей. Ее пальцы были ледяными.

— Ты очень хорошая дочь, Вероника.

Она покачала головой, и в ее глазах блеснули первые слезы.

— Нет. Хорошая дочь любила бы его, несмотря ни на что. Простила бы. А я… я просто выполняю долг. Исполняю обещание, данное маме.

— Иногда, — сказал я тихо, — долг — это и есть высшая форма любви.

— Это форма вины, Илья, — прошептала она. — Вины за то, что я не могу его любить. Вины за то, что когда он уехал, я испытала облегчение. Вины за то, что сейчас… — ее голос сорвался, — за то, что сейчас я жду, когда все это, наконец, кончится.

Слезы, которые она так долго сдерживала, наконец прорвались. Она закрыла лицо руками, и ее плечи затряслись в беззвучных рыданиях.

— Я ужасная дочь! Просто ужасный, отвратительный человек!

Я встал, обошел стол и, сев рядом, просто обнял ее.

— Нет. Ты не ужасная. Ты честная. Честная с самой собой. И не все обязаны любить своих родителей. Особенно тех, кто эту любовь не заслужил.

Она уткнулась мне в плечо и плакала. Долго, тихо, надрывно, выплакивая, наверное, все те годы обид, боли и сдерживаемых эмоций. А я просто сидел рядом, молча давая ей эту возможность. Иногда человеку нужно просто позволить быть слабым.

Наконец, она успокоилась. Отстранилась, вытерла глаза рукавом.

— Прости. Спасибо. Мне… мне стало немного легче.

Она посмотрела на меня, и в ее глазах было столько благодарности и тепла.

— Знаешь, я рада, что ты сейчас рядом. Ты единственный, кому я вообще смогла все это рассказать.

— Я всегда рядом.

Она грустно улыбнулась.

— Спасибо тебе. Сейчас мне это было очень нужно. Пойдем отсюда? Может, узнаем, что с папой?

В реанимации ничего не изменилось. Врач лишь устало покачал головой.

— Состояние критическое. Но стабильное. Можете идти отдыхать. Мы позвоним, если будут какие-то изменения.

Мы вышли из больницы на улицу, где уже сгущались вечерние сумерки.

— Что теперь? — тихо спросила Вероника.

— А теперь, — я решительно взял ее за руку, — мы идем готовиться к моему экзамену. У меня послезавтра судьбоносный день, и я намерен его встретить во всеоружии.

Она кивнула и даже слабо улыбнулась.

— Пойдем. Будем зубрить устав.

Молодец. Взяла себя в руки.

Мы вернулись в гостиницу, и остаток дня прошел в подготовке. Вероника, как и обещала, оказалась отличным репетитором. Она гоняла меня по самым каверзным пунктам Устава, устраивая настоящие мини-экзамены, пока у меня от всех этих параграфов и подпунктов не начинало рябить в глазах.

На следующий день мы снова съездили в больницу. Новости были неутешительными, но ожидаемыми. Состояние ее отца оставалось стабильно тяжелым, без какой-либо положительной динамики. Лекари лишь разводили руками. Мы пробыли там около часа, а потом снова вернулись в гостиницу и до поздней ночи зубрили.

Утром, когда я только проснулся, Вероника, уже одетая, подошла ко мне.

— Я на весь день отпросилась с работы, поеду к отцу, — тихо сказала она. — Буду там, вдруг что… А ты… ты справишься сам?

— Конечно, — я взял ее за руки. — Иди, будь с ним рядом. А я разберусь со своим экзаменом и сразу к тебе.

Она поцеловала меня — долгий, нежный поцелуй, полный надежды и тревоги.

— Удачи тебе, Илья. Я в тебя верю.

Она ушла, и я остался один. Душ. Бритье. Лучший костюм, который у меня был… Никакой лишней суеты. Сегодня день, который должен был решить мое будущее.

Здание областной Гильдии Целителей во Владимире выглядело внушительно. Старинное, монументальное, оно давило своим авторитетом. Я медленно поднялся по широким гранитным ступеням и толкнул тяжелые дубовые двери.

Холл с высокими сводчатыми потолками. Стены украшены строгими портретами бывших и нынешних Грандмагистров. Тишина, нарушаемая лишь гулким эхом моих шагов. Я подошел к стойке регистрации, за которой сидела безупречно одетая девушка-секретарь. Она выжидающе посмотрела на меня.

Я сделал глубокий вдох, собираясь с мыслями. И уверенным, спокойным голосом произнес:

— Здравствуйте. Я, адепт Илья Разумовский, пришел сдавать экзамен на ранг Подмастерья.

Кабинет следователя Мышкина был воплощением казенного порядка. Идеально ровные стопки папок на столе, аккуратно расставленные канцелярские принадлежности, ни одной лишней бумажки.

За столом напротив него, на жестком стуле для посетителей, сидел молодой лаборант Стас. Он явно нервничал. Его руки, лежавшие на коленях, мелко, но непрерывно дрожали.

Мышкин неторопливо листал папку с протоколом допроса, делая вид, что полностью поглощен чтением.

— Итак, Станислав Игоревич… В ночь предполагаемой подмены анализов, с пятницы на субботу, вы находились на суточном дежурстве?

— Д-да, я дежурил, — голос у Стаса дрогнул. — Но я ничего такого не видел, господин следователь!

— Илья Разумовский в своих показаниях утверждает, что видел, как подмастерье Борисова заходила в лабораторию в то время.

— Не было ее! — почти выкрикнул лаборант. — Я бы ее запомнил! Точно бы запомнил!

Мышкин медленно поднял на него свои холодные, ничего не выражающие глаза.

— Вы уверены? Может, вы отходили? Или просто не обратили внимания?

— Абсолютно уверен! Я почти весь вечер на своем месте был, анализы раскладывал! Она и близко к лаборатории не подходила, клянусь!

— А кто подходил? — буднично поинтересовался Мышкин.

Стас нахмурился, напряженно вспоминая.

— Ну… медсестры из отделений за результатами забегали… Хирург Фролов, кажется, приходил, какой-то срочный анализ приносил, просил побыстрее сделать… Пара адептов еще… Но Борисовой точно не было!

Мышкин откинулся на спинку своего кресла. Либо парень врет. Либо Разумовский по какой-то причине ошибся.

— Станислав, вы понимаете, что даете официальные показания под магической присягой? И что за лжесвидетельство в Гильдии полагается суровое наказание?

— Я все понимаю! — в голосе Стаса зазвенели слезы. — Но я говорю вам чистую правду! Не было ее в ту ночь в лаборатории! Клянусь своей «Искрой»!

Парень был напуган до смерти. Это было очевидно. Но что скрывалось за этим страхом? Искренняя паника невиновного человека, попавшего под каток гильдейского правосудия?

Или страх быть пойманным на лжи? Мышкин за свою карьеру повидал и то, и другое.

И сейчас, глядя в эти бегающие, полные ужаса глаза, он не мог сказать с уверенностью. Этот страх был настолько сильным, что полностью скрывал за собой правду.

— Хорошо. Можете пока идти.

Стас подскочил, как ошпаренный.

— Это… это всё? Я свободен?

— Пока да. Но оставайтесь в городе и будьте доступны для связи.

Лаборант пулей выскочил из кабинета, будто за ним гналась стая адских гончих.

Мышкин остался один. Он задумчиво барабанил пальцами по папке. Слово против слова. Доказательств, кроме заявления Разумовского, не было. Да, Борисова под давлением косвенно признала свою вину, но ее показания были сбивчивы и полны самооправданий.

А теперь еще и свидетель, который начисто отрицает сам факт ее присутствия на месте преступления.

Пальцы Мышкина нырнули в портсигар и извлекли оттуда плоский артефакт из черного обсидиана. В центре его тускло мерцала крошечная лазурная искра.

Он поднес артефакт к глазам. Искра горела ровным, спокойным, чисто-синим светом. Это значило, что парень говорил правду.