Лекарь Империи 4 (СИ) - Лиманский Александр

Лицо Харламова под маской стало багровым.

Я видел, как в его глазах полыхнула ярость от такого публичного унижения. Несколько долгих секунд он боролся с собой, решая, что важнее — его уязвленная гордость или репутация.

Затем, с едва заметным вздохом, он молча взял с лотка правильный инструмент и подал мне.

— Благодарю, — кивнул я и, не сказав больше ни слова, вернулся к работе.

Инцидент был исчерпан. Лидерство установлено.

Дальше дело пошло легче.

Я методично, один за другим, устанавливал лапароскопические порты, вводил через них инструменты. На мониторе, под моим умелым управлением, ткани послушно расходились, открывая доступ к забрюшинному пространству.

Наконец, я увидел ее. Увеличенная на экране опухоль, прилежащая к пульсирующей стенке аорты.

— Вот она, — пробормотал я. — Красавица. Сантиметра два в диаметре, плотно сидит.

— Некрасивая какая-то штука, — равнодушно прокомментировала Шипа, невидимо зависнув над монитором и разглядывая серо-розовое образование.

Началась самая деликатная, самая опасная часть операции — отделение опухоли от окружающих тканей и, главное, от аорты.

Я осторожно работал манипуляторами, длинными, тонкими инструментами, которые стали продолжением моих рук.

Миллиметр за миллиметром я отделял плотную, багровую ткань опухоли от окружающих сосудов, работая в опасной близости от пульсирующей аорты.

Несмотря на всю предоперационную подготовку, на литры альфа-блокаторов, влитых в барона, я знал — риск криза оставался запредельно высоким. Каждое прикосновение к этой адреналиновой бомбе было сродни работе сапера, перерезающего провода.

И все-таки… она взорвалась.

Едва мой диссектор коснулся плотной капсулы опухоли, чтобы отделить ее от питающей вены, она отреагировала. Отреагировала мгновенным, тотальным, суицидальным выбросом катехоламинов в кровь.

— Илья! — голос Артема, до этого спокойный и монотонный, прорезал напряженную тишину операционной, как удар хлыста. — У нас скачок! Давление двести сорок на сто сорок! Пульс сто восемьдесят и растет! Начинается частая желудочковая экстрасистолия!

На мониторе ЭКГ, до этого выводившем ровный, ритмичный узор, началась настоящая вакханалия. Узкие, правильные комплексы то и дело прерывались широкими, уродливыми «проскальзывающими» ударами, которые шли один за другим.

Сердце, отравленное чудовищной дозой адреналина, сходило с ума, готовое в любой момент сорваться в фибрилляцию — хаотичное, бесполезное подергивание, равносильное остановке.

— Черт! — панически выругался Харламов, отшатнувшись от стола. — Я же говорил! Это безумие! Прекращайте операцию! Убирайте инструменты! Мы его теряем!

— Спокойно, — мой голос прозвучал ровно, почти безразлично. Я не отрывал взгляда от монитора, на котором разворачивалась драма. Мозг работал холодно и быстро. Отступать было поздно. Гормоны уже в крови, и они будут циркулировать, убивая пациента, пока мы не перекроем источник. — Артем, готовь эсмолол, сто миллиграммов внутривенно, болюсно. Харламов, мне нужен длинный сосудистый зажим. Быстро!

— Вы с ума сошли⁈ Криз неконтролируемый! Нужно прекращать!

— Зажим! — рявкнул я, впервые за всю операцию повысив голос.

Что-то в этом коротком, лишенном эмоций приказе — или, может быть, абсолютная уверенность в моем взгляде — заставило его подчиниться. Дрожащими руками он схватил с лотка нужный инструмент и протянул мне.

Единственный выход — пережать центральную вену опухоли. Перекрыть кран на этой прорванной адреналиновой трубе.

Работая с ювелирной, почти нечеловеческой точностью, я подвел тонкие бранши зажима к самому основанию опухоли, где в нее впадал главный питающий сосуд.

— Сейчас будет больно, — предупредил я Артема.

Артем, стоявший у изголовья, мгновенно понял, что я имел в виду.

На профессиональном сленге лекарей-реаниматологов это означало только одно — сейчас начнется гемодинамический ад. Дикие, непредсказуемые скачки показателей на мониторе, когда система, лишенная привычной дозы допинга, начнет метаться между крайностями.

Его руки тут же легли на шприцы с заранее набранными препаратами — один, чтобы остановить обезумевшее сердце, а другой, наоборот, чтобы запустить его снова, если мы переборщим.

— Как только пережму — сразу вводи бета-блокатор. Не секундой раньше, сосредоточенно произнес я.

— Готов! — донеслось от него.

Одно точное, выверенное движение — и зажим сомкнулся на вене. Я увидел на мониторе, как опухоль, лишенная оттока, на мгновение дернулась и набухла, как переполненная губка.

— Вводи!

Глава 12

Артем с силой нажал на поршень шприца. На мониторах все еще бушевала буря — давление зашкаливало, пульс скакал на грани срыва. Но теперь, когда новые порции яда не поступали в кровоток, лекарство наконец-то начало действовать.

— Давление двести двадцать… двести… сто восемьдесят… — чеканил Артем, как метроном, возвращающий сбившийся ритм.

Я тем временем, не теряя ни секунды, быстро, несколькими точными движениями отсек обесточенную, беспомощную опухоль от аорты и окружающих тканей.

— Сто шестьдесят… сто сорок… Пульс сто двадцать… сто десять… Ритм синусовый. Стабилизируемся!

По операционной пронесся тихий, почти беззвучный, но абсолютно единодушный выдох облегчения. Кризис миновал. Буря утихла.

— Молодец, двуногий! — мысленно воскликнула Шипа, которая все это время невидимо висела у меня над плечом. — Это было красиво! Очень красиво

Остальная часть операции прошла в образцовой, почти будничной тишине.

Без подпитки гормонами брюшная полость вела себя идеально, кровотечение было минимальным. Я аккуратно извлек опухоль через один из портов, еще раз тщательно проверил гемостаз, убедившись, что клипсы на сосудах стоят надежно, и промыл брюшную полость теплым раствором.

— Можно зашивать, — объявил я, снимая перчатки. — Артем, начинай потихоньку выводить из наркоза.

Операция, от первого разреза до последнего шва, заняла чуть меньше двух часов. Для такого сложного и опасного вмешательства — превосходное, почти рекордное время.

В комнате отдыха я сорвал с лица маску и жадно, в несколько больших глотков, осушил стакан холодной воды. Руки, освобожденные от перчаток, слегка подрагивали — адреналин, выброшенный в кровь во время кризиса, все еще бурлил в организме, не желая униматься.

Дверь тихо открылась. В комнату вошел Харламов.

Без маски он выглядел совершенно другим человеком — уставшим, опустошенным и словно постаревшим на десять лет. От его былой надменности не осталось и следа.

Несколько секунд он молча стоял у двери, потом медленно подошел ко мне.

— Вы… вы спасли его, — тихо произнес он, и в его голосе не было ни капли прежнего металла. — Когда начался тот криз, я думал — все, потеряли. Любой другой на вашем месте отступил бы. А вы… я был неправ.

Он протянул руку. Я, секунду помедлив, пожал ее.

— Бывает, — просто сказал я. — Главное — барон будет жить.

Харламов молча кивнул и, не сказав больше ни слова, вышел. А я откинулся на спинку мягкого дивана, закрыл глаза и впервые за последние несколько часов позволил себе почувствовать глубокую, всепоглощающую, но невероятно приятную усталость после хорошо сделанной работы.

— Ну что, двуногий, — раздался у меня в голове знакомый бархатный голос. Призрачная голубая кошка материализовалась из воздуха и грациозно уселась на подлокотник дивана. — Теперь я готова поговорить. Ты заслужил.

— Наконец-то, — усмехнулся я, не открывая глаз. — Так кто же ты?

— Ой, это долгая история, — Шипа грациозно устроилась на подлокотнике дивана, обвив свой нематериальный хвост вокруг таких же нематериальных лап. Ее изумрудные глаза внимательно смотрели на меня. — С чего бы мне начать…

— Ты прям совсем как мой бурундук, — хмыкнул я мысленно.

— Так! Не надо меня с мышами сравнивать! — возмутилась она.

Ответить я не успел. Дверь с шумом распахнулась, и в комнату отдыха буквально влетел взмокший Артем.