Император Пограничья 13 (СИ) - Астахов Евгений Евгеньевич

— Бред какой-то, — фыркнул Алексей Мещерский, круглолицый юноша лет двадцати. — Магистр против Архимагистра второй ступени? Это невозможно.

— А вот и возможно! — возразил Дмитрий Селиверстов, худощавый маг с острым взглядом. — Мой дядя был в Покрове, всё видел своими глазами. Говорит, Платонов дрался как демон. Крамский выложился на полную, но всё равно не смог его одолеть.

— Если это правда… — Кудрявцев побледнел. — То мы идём воевать против человека, который убивает Архимагистров. А мы кто? Подмастерья и пара Мастеров первой ступени.

В таверне повисло тяжёлое молчание.

— Мой отец говорит, что Воронцов обещал подкрепление от Гильдии Целителей, — тихо произнёс кто-то из младших Звенигородских. — Какие-то особые бойцы с усилениями.

— Гильдия против Платонова? — Мещерский покачал головой. — Значит, дело серьёзное. Очень серьёзное…

Боярин Шаховской Дмитрий Николаевич стоял у камина в своём рабочем кабинете, когда завибрировал магофон на письменном столе.

Боярин открыл сообщение, пробежал глазами строки. Воронцов ещё раз рекомендовал тщательно обдумать вопрос участия рода Шаховских в боярском ополчении, напоминал об их совместных поставках леса в Маньчжурию и деликатно интересовался, не возникнут ли проблемы с лицензиями, если партнёрство прервётся.

— Старый лис, — пробормотал боярин. — Каждого за яйца держит.

Он быстро набрал ответ: «Род Шаховских помнит о долге чести. Двенадцать магов будут готовы через три дня.» Отправив сообщение, Дмитрий Николаевич подозвал своего сына.

— Готовься к походу, Миша. И запомни — мы идём не за Сабурова. Мы идём потому, что Воронцов не оставил нам выбора. В этой войне постарайся держаться позади и не геройствовать. Пусть другие дураки лезут под заклинания маркграфа.

Сын лишь мрачно кивнул.

Тем временем по всему Владимирскому княжеству развернулась невидимая битва влияния и давления. Письма Воронцова достигли десятков поместий, и в каждом шли напряжённые совещания.

Старый патриарх умело дёргал за нити — кому-то напоминал о долгах, кого-то прижимал компроматом, с кем-то делился выгодными перспективами. К концу недели результаты стали очевидны: около шестидесяти боярских родов откликнулись на повторный призыв, собрав в общей сложности почти две сотни боевых магов разного уровня подготовки.

Но треть знати так и не прислала ответа — кто-то внезапно заболел, кто-то срочно уехал по делам, а кто-то просто проигнорировал послания. Весть о победе маркграфа Платонова над Крамским распространилась быстрее ветра, заставляя многих задуматься о целесообразности похода против человека, способного убить Архимагистра второй ступени.

В трактирах и на рынках шептались о том, что князь Сабуров собирает армию против того, кто уничтожил уже двух Кощеев и сжёг заживо одного из сильнейших магов Содружества.

Молодые маги нервничали, пожилые — вспоминали времена Веретинского и качали головами. Как это часто бывает, кровавое безумие прежнего князя в памяти стариков стало казаться чуть ли не золотым веком — по крайней мере, тогда все знали правила игры, пусть и жестокие. Веретинский был отчасти предсказуем в своём помешательстве, а нынешний хаос с Платоновым, дуэлями и мятежами не давал понять, что случится завтра.

Владимирская знать раскололась: одни покорно собирались под знамёна из страха перед Воронцовым и Сабуровым, другие искали предлоги остаться в стороне, а третьи открыто заявляли, что не пойдут воевать за узурпатора против героя Пограничья.

Анфиса спешила к колодцу, придерживая рукой новый синий платок — подарок от Гаврилы, купленный на прошлой неделе у заезжего торговца. Октябрьский вечер опускался на Угрюм рано, фонари со светокамнями уже зажигали вдоль главных улиц, а в окнах домов теплилось янтарное свечение.

Девушка невольно улыбалась, представляя, как Гаврила уже ждёт её у колодца, нервно теребит рукав своей лучшей рубахи и репетирует, что скажет при встрече. За несколько недель их вечерних прогулок она успела изучить все его привычки — как он краснеет, когда она берёт его за руку, как старается казаться храбрее, чем есть на самом деле, как искренне радуется каждой их встрече.

Внезапно волна чужой боли ударила в висок, заставив остановиться посреди улицы. Анфиса схватилась за стену ближайшего дома, пережидая головокружение. За время работы в лечебнице она научилась различать оттенки чужих эмоций — физическая боль была острой, как укол иглы, душевная — тянущей и глубокой, как зубная боль. Сейчас её накрыло именно душевной болью, такой сильной, что перехватило дыхание.

Девушка огляделась, пытаясь определить источник. В десятке шагов от неё, прислонившись к забору у пустующего дома, сидел мальчик лет десяти. Тёмные волосы падали на глаза, худые плечи дрожали, хотя вечер был не особенно холодным. Он сжимал что-то в кулаке, прижимая руку к груди, и его эмоции били волнами — боль, растерянность, злость, отчаяние, всё перемешалось в один тугой узел.

Анфиса подошла медленно, стараясь не испугать. Села рядом на землю, не заботясь о новой юбке.

— Привет, — тихо сказала она. — Меня Анфисой зовут. А тебя?

Мальчик дёрнулся, словно только сейчас заметил её присутствие. Быстро сунул кулак в карман и отвернулся, начав ковырять землю носком ботинка.

— Пётр, — буркнул он, отворачиваясь.

— Пётр… — девушка помолчала, давая ему привыкнуть к её присутствию. — Знаешь, я работаю в лечебнице. И умею чувствовать, когда людям больно. Не физически больно, а вот здесь, — она приложила руку к сердцу. — Тебе сейчас очень больно, правда?

Мальчик сжался ещё сильнее, но кивнул, теребя край рубашки.

— Хочешь рассказать? Иногда становится легче, когда выговоришься.

— А что толку рассказывать? — голос Петра дрогнул. Он нашёл на земле тонкую веточку и начал ломать её на мелкие кусочки. — Всё равно ничего не изменить. Нельзя вернуть… нельзя исправить то, что случилось.

Анфиса почувствовала новую волну — горе, такое глубокое, что у неё защипало глаза.

— Ты кого-то потерял?

Пётр молчал долго, крошка веточки между пальцами, потом выдавил:

— Папу. Он… его больше нет. Три месяца уже.

— Мне очень жаль, — искренне сказала девушка. — Это страшно — терять близких.

— Но это ещё не всё! — вдруг выпалил мальчик, поворачиваясь к ней. Глаза его блестели от слёз. — Я узнал… узнал такое про него… И про того, кто… — он осёкся, сжал губы.

Анфиса осторожно коснулась его плеча, используя свой дар не для того, чтобы прочитать чужие мысли — это было бы неправильно сейчас, — а чтобы забрать немного душевной боли и успокоить, как мать успокаивает ребёнка поглаживанием.

— Иногда мы узнаём о близких вещи, которые меняют наше представление о них.

— Он был… он делал плохое, — прошептал Пётр, ёрзая на месте. — Его заставляли, но он всё равно делал. А потом его… кто-то убил. Навсегда убил. И этот кто-то… он теперь рядом, ходит, как ни в чём не бывало. Как будто имеет право!

Девушка почувствовала, как в груди мальчика борются противоречивые чувства — жажда мести и страх, злость и сомнения.

— А если бы ты могла… — Пётр облизнул пересохшие губы. — Если бы кто-то сделал плохое твоему папе, и ты могла бы отомстить… не убить, нет, но сделать так, чтобы он почувствовал… чтобы понял… Ты бы так сделала?

Анфиса помолчала, обдумывая ответ, и незаметно выпрямила спину. Она чувствовала, насколько важны её слова для мальчика.

— Знаешь, Петя, некоторое время назад со мной случилось кое-что страшное. Меня забрали плохие люди, держали взаперти, заставляли делать ужасные вещи…. Потом меня спас наш воевода. И долгое время я думала о мести. Представляла, как найду тех людей, как заставлю их страдать так же, как страдала я.

Пётр сжался при упоминании воеводы, и в его взгляде мелькнула тень.

— Тебе повезло, — едва слышно пробормотал он. — Не всех он спасает. Не всем везёт.

Анфиса ощутила его внутреннее напряжение, но решила не углубляться в эту тему, боясь окончательно спугнуть мальчика.