Чёрная печать империи (СИ) - Разумовская Анастасия

– Буду.

– И ещё… эти… волосы на руках. Такая пакость! Я пришлю вам специалиста по депиляции. Вы же не оборотень, Алексей Иванович, надо ухаживать за собой. Словом, будьте к пяти. И ещё маникюр... Вы что, ногти грызёте?

– Знаешь, милая, иди нахрен, – Лёша подхватил жену, выставил за дверь и захлопнул щеколду.

Он не знал, почему каждый, просто каждый раз, когда они общались, ему хотелось её ударить. Рядом с госпожой Баевой-Острогорской господин Баев ощущал себя монстром. И это так контрастировало с тем, что он чувствовал рядом с Дашей!

– В пять, – крикнула жена из-за двери. – И постарайтесь его не убить.

Одним словом, настроение с утра было испорчено. А тут ещё Лёша вспомнил, что Дашка во что-то вляпалась. Во что-то очень-очень нехорошее. Это ж надо перейти дорогу опричнику! Да ещё и Шаховскому, про которого чего только не рассказывают!

Лёха натянул гражданскую одежду и вышел из дома в два часа. После вчерашней весёлой ночки с оборотнями сам бог жандармов велел спать до последней возможности. Неспешно завёл «тайгу», и рванул к Петропавловке.

Как жандарм он понимал, что Даша права, затаившись от всех. Тем более, раз уж признала перед Псарней их связь. Но как мужчина Лёша злился, что его женщина не обратилась за помощью к нему. Его и восхищала, и сердила её самостоятельность.

Дашка…

Она бесила Баева с самого первого курса. Тем, что девчонка (кто вообще придумал их допускать до службы?!), тем что малявка (на два года младше), тем что зануда и отличница. Тем, что… дура. Потому что Дарья Романовна Трубецкая была наивной дурой, свято верящей во всю эту патриотическую хрень, которую преподаватели тщательно вбивали в их юные головы.

Только на старших курсах Лёша осознал, что, кроме дури и раздражающей заумности, в однокурснице есть ещё и гибкое, высокое тело, небольшие упругие груди, плавная линия бёдер, подтянутый животик и фигурка песочные часы. А однажды, заглянув в серебристо-серые крапчатые глаза, Баев понял: он утонул. И понял это во время матча по баскетболу. Их команда подчистую проиграла Дашиной, и только потому, что надежда российского баскетбола курсант Баев не мог оторвать глаз от футболки, так явно очерчивающей лифчик, от сползающих шортиков, которые девушка периодически поправляла, от… и мазал. Постоянно мазал мимо.

Вечером Лёша припёрся к ней в подсобку, превращённую в девичью комнату (остальные жили по четверо, но кроме Даши других девиц-жандармов во всём колледже, а, может, и империи, не нашлось).

– Ты… это… поможешь с физикой? – промямлил Баев и удивился собственной робости.

Для него давно не было секретом, зачем мужчинам нужны женщины. Он уже раз десять проверял и опытным путём убедился: нужны. А тут вдруг… превратился в гимназиста.

Помочь Даша всегда была готова («вы должны уметь работать в команде!», «сам погибай, а товарища выручай», «жандармерия – это не работа, это семья» – висели лозунги в аудиториях). И, может, где-то между буравчиками индукции у них бы всё и получилось, если бы Лёша не обнаружил вдруг фотографию государя императора в красном углу девичьей спальни. Гламурную такую фоточку. Распечатанную на цветном печатнике.

– Ты забыла цветочки ему возложить, – заржал Баев, забыв и о цели визита, и о робости.

И был безжалостно выставлен вон. Ну и поделом: сам дурак.

Так и получилось, что на последнем курсе между ними вспыхнула ненависть, доходящая до ожесточения. Её последствиями стали: Лёхин золотой диплом (он заморочился настолько, что пересдал все экзамены даже за первый курс), предложение выгодной женитьбы и… ну и всё дальнейшее.

«Тайгу» Баев бросил где-то неподалёку от Тучкова моста. А затем ещё полчаса пешком вилял по улицам Городового, пока не убедился в том, что хвоста нет. В Петропавловке он купил билет на экскурсию, большой стакан кофе и два черепашника: разрезанную булку с запечённым куском мяса, пластинкой сыра и всякими овощами. Неспешно прошёлся по Петропавловскому собору, глазея по сторонам.

– Вот, посмотрите, тут похоронен царевич Алексей, – вещала экскурсовод охрипшим голосом.

Царевича Алексея Лёха нежно любил. Вернее, обоих: и царевича, и цесаревича. Во-первых, тёзки. Во-вторых, оба подавали надежды и оба погибли молодыми совсем. Да и хрен с ним, что Романовы. Зато ещё люди, не оборотни.

– Помпезный и рафинированный стиль, свойственный эпохе барокко…

«Стиль как стиль, – подумал Лёха, окинув внутреннее убранство беглым взглядом. – Дашке бы тоже чуть потолстеть, а то кожа да кости». И вспомнил усталые милые глаза. Даже под штукатуркой было видно, как Даша похудела за эти дни.

Баев допил кофе, скомкал стакан, вышел, выбросил комочек картона в урну и направился к Трубецкому бастиону, в котором Романовы построили тюрьму во второй половине девятнадцатого века. И, что особенно бесило, даже девчонок сажали. И вот как раз в камере одной из них, где сошедшая с ума Мария Ветрова облилась керосином и самоподожглась, Даша вчера и назначила встречу.

В узких коридорах, выкрашенных в уныло-синий цвет, было пусто. Негромкий голос аудиогида заглушал звуки Лёшиных шагов. Баев прошёл коридор, убедился, что за ним не следят, а затем решительно вошёл в камеру Ветровой.

– Мария Федосеевна Ветрова родилась в 1870 году в семье…

Комнатка была маленькой. С железной кроватью, прикрученной к полу. С железным столиком. С рукомойником. Из полукруглого окна под самым потолком свет внутрь почти не попадал. Лёша хорошо знал всю эту мрачную историю: в колледже они изучали её досконально. Как боролись узники, как царская власть подавляла борьбу. Первая профессиональная тюрьма России, что б её.

Даши не было. Посетителей тоже. Лишь в углу возился электрик в робе со знаком Имперского Электросбыта на спине синей куртки.

– Такие дела, – громко сказал Лёха. – Куда девки прутся, а? То в революцию, то в армию, то в жандармы. Чё им дома не сидится?

Электрик возмущённо оглянулся, порывисто встал. Баев шагнул к нему, обнял, притянул к себе и взъерошил волосы.

– Ну, знаешь! – прошипела злая Даша.

– Я шучу, – шепнул он. – Не гоношись.

– Шутки у тебя…

Но капитан не дал договорить. Поцеловал жадно и нетерпеливо, просто чтобы убедиться: это она, и она рядом.

– Лёш…

Женщина отстранилась, но он слышал: её дыхание сбилось. Она тоже соскучилась.

– У нас мало времени, Баев.

– За что на тебя охотится Шаховской?

– Не знаю.

– Давай всё по порядку. Ты попёрлась к нему в скалу. О чём вы говорили?

– Я его допросила. Стриж – его любовница Серафима Гавриловна Птицына. Шах сказал: самоубийство. Он её трахнул и отказался жениться. Девица выбросилась из окна.

– Не мотив. Ещё?

– Не знаю. Был «Алатырь». Я положила тебе серийный номер в карман куртки, пробей всё, что сможешь по нему. Я сотни раз провертела наш диалог и не поняла, что в нём было такого. Шах арестовал меня на следующий день. Ты мне дал «тайгу», я почуяла хвост, ушла на Городовой. Введенская, номер дома не помню. Антикварная книжная лавка. Это уже был хвост псов.

– Причина?

– Государственная измена.

Лёха нахмурился, прикрыл дверь в камеру.

– Подробности?

– Нет.

– Дальше.

– Отвёз в Кронштадт, на базу. Бывшая морская гауптвахта. Допрос с пристрастием.

Капитан насупился сильнее. Скрипнул зубами.

– Насколько балов?

– Шесть-восемь из десяти. Ты же знаешь, я не спец.

Он отстранил её, оглядел недоверчиво.

– После шести ты бы сейчас валялась в госпитале…

– Сыворотка оборотней. Это какое-то чудо-средство. Сами избили, сами вылечили. И я… – она вдруг споткнулась и покраснела чуть-чуть. Яркие пятнышки вспыхнули на скулах. – Я сбежала. Но скорее всего, побег тоже кем-то был подстроен. Остановилась у малька.

– Явилась к матери стрижа под прикрытием. Дело изъяли из жандармерии, передано на Псарню.

Даша вздрогнула так сильно, что он почувствовал.

– Когда? – хрипло уточнила Трубецкая.

– Сразу. Мы не успели в отдел вернуться.