Ученик Истока. Часть I (СИ) - Волковец Серафим

— Я была уверена, что ты успеешь сегодня, чтобы отоспаться перед завтрашними делами, — ворковала наконец проснувшаяся до конца женщина, усаживая мужа за стол. — Правильно сделал, что решил нигде не останавливаться на ночь. Дети тебя очень ждали, я, наверное, час не могла уложить их. Особенно Пьетра.

— Маму не слушался? — кузнец кинул на примостившегося рядом мальчика строгий взгляд.

— Слушался, папочка! Слушался! — запротестовала Элианна, садясь по другую сторону от главы семейства. — Просто очень хотел тебя видеть, очень соскучился, вот и не мог уснуть.

— Дружные они у меня, сорванцы, — пояснил робко разместившемуся за столом гостю кузнец. — Ешь, подлеток, набирайся сил. Завтра у тебя важный день, нужно ко всему быть готовым.

— А что за день? — наперебой загалдели дети. — Что за день?

— Завтра юный Путник пойдёт на поклон к магистру Захарии, — пояснил Спар. — Будет проситься к нему в ученики.

— А магистр строгий учитель? — пискнул Пьетр.

— Строгий, как же. Может быть, придётся Максиму ещё к Михейру возвращаться.

— Как же он поедет, у него же лошади нет? — Бертша села напротив Путника и нахмурилась. — Или муженёк мой тебя довезти собрался?

— Мне всё одно надобно уехать в Эпфир послезавтра, — нехотя произнёс Каглспар.

И тогда Макс в полной мере понял, насколько жена кузнеца может быть жёсткой. Вот ей-богу, лучше бы Спар промолчал. Малыши, почувствовав приближение шторма, быстро чмокнули отца в щёки и стремглав убежали на второй этаж, не желая становиться свидетелями семейных разборок. Парень бы с превеликой радостью последовал за ними, если бы имел на то право. Хотя женщина не собиралась кричать и браниться, а её лицо не искажалось гневом, что-то жуткое появилось во взгляде на мужа. Что-то, чего ни Максим, ни Каглспар с удовольствием бы больше никогда не видели.

— И надолго? — спокойно спросила Бертша, не мигая глядя Спару в глаза.

Лучше бы кричала, — подумал Макс, стараясь слиться с интерьером.

— Дней на шесть, — сжав вилку, ответил кузнец и опустил взгляд в стол.

— По просьбе магистра?

— Нет, милая…

— Тогда я против, — отрезала она. — Если бы это было поручение господина, я бы ещё могла понять, к чему такая срочность. Вошла бы в положение. Но тебя не было почти три недели, дорогой супруг, и я не вижу ни одной причины, по которой тебе нужно уехать в Эпфир послезавтра.

— Это просьба Фергуса, ты же ведаешь…

— Да хоть короля Хэдгольда! — отрезала Бертша, сверкнув глазами. — И нет, я этого не понимаю. Я знаю, что у магистра сложная ситуация, и знаю, что он доверяет тебе как никому другому. Но его поручения, насколько мне известно, окончены. По крайней мере, на ближайшее время. Ты стараешься для нас с детьми, разъезжая по приказам Фергуса и других соседей, но за всей этой работой Элианна с Пьетром не видят отца, а я не вижу мужа. Если надо обойтись без лишнего подарка, чтобы ты проводил с нами больше четырёх месяцев в год, мы без труда обойдёмся.

— Я ужо дал согласие, Бертша.

Она долго глядела на него своими огромными карими глазами, потом молча поднялась из-за стола и так же молча удалилась наверх, вслед за детьми. Продолжать разговор, как она вполне ясно дала понять, было бессмысленно. Кузнец вздохнул так тяжело, словно сбросил с себя многотонную ношу, и вытер покрывшийся испариной лоб ладонью.

— И вот так всякий раз, — заключил он и поднял с блюда полотенце. — И ведь мои любимые рёбра зажарила, шельма… люблю её, Максим — не воображаешь как шибко. Но характер этот…

— По меркам нашего мира, она разговаривала ещё очень деликатно, — пожал плечами парень, протянув руку к свиным рёбрышкам. — Можно мне?

— Бери-бери, — согласно кивнул Спар.

Ели они в тишине. Со второго этажа доносился какое-то время едва различимый топот маленьких ножек, потом скрипнули постели и всё затихло. Видимо, отпрыски наконец улеглись. Ужин, приготовленный Бертшей, оказался крайне вкусным и сытным — уже после третьего ребра Максим почувствовал, что есть больше не может, как ни старайся. Отставив тарелку, он откинулся на спинку стула и, разморённый долгой дорогой и полным желудком, едва не уснул прямо за столом.

— Давай-ка ложись, подлеток, — кузнец указал на лежанку возле камина на первом этаже, которую семейные обычно использовали для совместного времяпровождения. — Там одеяло лежит, возьми его. А суму сюда давай, а то сызнова денешь куда-нито.

— В твоём доме, я думаю, никто её не украдёт, — улыбнулся парень, переползая на кушетку.

— Укладывайся, шут придворный. Завтра рано будиться.

Спар поставил посылку для магистра на стол, тяжело поднялся по лестнице и скрылся в тёмном проходе второго этажа. Какое-то время из спальни хозяина доносились голоса, а потом дом погрузился в полную тишину. Сон отступил и пришёл потом к парню не скоро: он думал о том, как же всё получится завтра, представлял долгожданную встречу и не мог определиться, какие чувства по отношению к предстоящему событию испытывает. За последнее время он столько всего услышал о чародее, что можно было бы психотерапевтическую книгу написать по амбивалентному состоянию (а заодно и на тему сексуальных психопатологий главу вставить, если то, о чём спрашивал Йен, правда), и теперь разрывался между стойким отвращением и столь же стойким восхищением по отношению к личности, с которой даже не виделся ни разу.

В конце концов, весело ли колдуну жить в городе — и даже в стране, — где практически все его ненавидят? Легко ли ему ходить по улицам, когда почти каждый если и не плюёт в спину — из страха, — то шепчет гадости? Может, он потому и поручает свои дела Каглспару, что не желает давать лишних поводов для сплетен? И почему, раз он может вернуться на Землю, он этого не делает? Зачем продолжает жить здесь — дело же наверняка не только в магии? Что его держит в Пабер… пабербреб… короче, на этом полуострове?

И сумка ещё эта так манит к себе… словно просит в неё заглянуть.

Макс осторожно поднялся с дивана и подошёл к обеденному столу. Тихо, чтобы не было слышно наверху, расстегнул молнию и посмотрел на шкатулку, искрящуюся в свете масляной лампы. Она просто лежала там, и в ней ровным счётом не было ничего необычного, но парню вдруг показалось, будто из недр ящика доносится какой-то неразборчивый шёпот. Что говорил этот шелестящий голос, он не понимал — смахивало больше на звук ветра, запутавшегося в кроне деревьев, — но звучало очень красиво. Почти ласково. Чёрные символы на боках и крышке поглощали в себя скупое освещение, они казались прогалинами в космическое пространство, к которому можно было протянуть руку — и вселенная засосёт тебя в свои бескрайние безвоздушные просторы, погрузит в царство бессистемной пустоты, в которой придётся провести целую вечность. Прав был стражник на воротах: это крайне нехорошая вещь.

Путник рывком закрыл сумку и лёг на кушетку. К чёрту это всё, он слишком устал, чтобы думать о жизни магистра или чарах шкатулки.

Низкий потолок, перекрытый балками, стал последним, что увидел Максим, прежде чем провалился в сон.

Так закаляется характер

Утро выдалось светлым и прохладным. Лето, казалось, отгремело финальными аккордами жары — или, возможно, в Эпиркерке в принципе было посвежее, чем за пределами крепости, — небо заполонили полупрозрачные облака, раскинувшие пушистые животы от горизонта до горизонта, а над крышами гулял уже вполне крепкий свежий ветер. Оживший с рассветом город пах хлебом и сладостями — где-то неподалёку работала пекарня, — голоса людей разлетались над улицами и площадями подобно вспорхнувшим с цветов бабочкам: то громкая, то тихая, их болтовня сливалась в неразличимый монотонный гул. Мир, нарушенный Падальщиками и деревней воришек, вернулся в душу Макса, стоило ему открыть глаза и прислушаться к пульсирующему сердцу Эпиркерка. Через распахнутое окно в комнату забирались солнечные лучи, со двора тянула к дому чёрные ветки старая яблоня. Впервые за много дней парень не слышал пения птиц — если они и обитали в столице, их щебетание легко перекрывалось стуком копыт, скрипом телег, топотом горожан и ещё десятком других звуков.