Куда приводят коты (СИ) - Фомин Олег Геннадьевич

Первое, что я услышал, – хлопки крыльев. Множества крыльев!

Как оказалось, голуби спорхнули с краснокирпичных перил беседки, внутри которой мы оказались. Она хранит тень и прохладу, зато снаружи – яркий солнечный день. Карри опустила меня на широкую дорожку перил рядом с раскрошенным батоном. Усы тронули румяную корочку, нос втянул аромат хлебной мякоти.

Еще теплая…

Далеко внизу отсвечивает черепичными шляпками грибница домов. По мостовым старинного города ходят люди в пальто, рубашках, футболках… Сверкают скорлупки автомобилей. Проехал на мотоцикле полицейский…

Дома сбились вокруг величественного здания из красных кирпичей, с высокими окнами и остроконечными шпилями. А мы, похоже, очутились в самой высокой башне этого архитектурного памятника. Судя по готическому стилю, нас занесло в какой-то собор. Католический или протестантский, в таких тонкостях, увы, не разбираюсь.

Я обернулся.

Ну да, никакая здесь не беседка. Под потолком на скрещенных балках висит огромный колокол. Вокруг – колокола поменьше. Рельеф счищенной ржавчины ясно говорит, что эти монолиты гудели еще в века, когда по улочкам внизу ходили тевтонские рыцари или кто-то в таком духе. От каждого колокола тянется веревка, все они сходятся у деревянной рамы, с которой свисают стройным рядком. Видимо, там должен стоять звонарь. На полу, разинув рот, притаилась лестница, ведущая с башни.

Карри, одетая теперь в малиновую блузку и черные брюки, уселась на перила. Ноготки цвета спелых зерен граната ущипнули пористую плоть батона, кусочек отправился в рот.

– Рассказывай.

Глава 20. Вернуть на место

И я рассказал.

Где еще исповедоваться, если не в церкви.

До сих пор я вспоминал то, что пережил в подземелье, полном сфинксов и бирюзовой воды, с содроганием, как сон, не кошмарный, но тревожный и тягостный… А теперь, когда эта хроника приняла словесный облик, она уже не кажется чем-то отвратным. Было и было. Как говорится, есть о чем рассказать красивым девушкам. Что, собственно, я и провернул. Вполне успешно: Карри оказалась чутким слушателем. Впрочем, приятно думать, что это я проявил чудеса ораторского и актерского мастерства.

Когда закончил, мы схомячили уже весь батон.

– Да, котик, умеешь попадать в истории, – говорит Карри, стряхивая с ладоней крошки, – теперь Леон от тебя не отцепится.

Я растянулся на ее ноге, нос упирается в край блузки, ухо прижато к теплой ткани брюк, кошачий слух и струнки усов улавливают ритмичную вибрацию, пульс бедренной артерии.

– Уверена?

Умом понимаю, что со сфинксами у меня действительно проблемы, но рядом с Карри и конец света не показался бы таким уж событием. А уж когда ее пальцы – вот как сейчас! – заползают под шерсть, вообще все по фиг. Лишь бы это не кончалось.

Мур-р-р…

– Не знаю, что задумал Леон, – говорит Карри, – и зачем ему собирать вещи, связанные с Бликой, но в его планах явно что-то грандиозное. По крайней мере, он так считает. И держит в тайне. А ты побывал в его святая святых и теперь можешь растрепать о том, что видел, всему перемиру. С его стороны было опрометчиво приводить тебя в логово…

– Вот и я так думаю.

– Да, некоторые используют стирателей для защиты даймена, мне об этом известно… скажем так, не понаслышке. Но доверить охрану самого секретного убежища стирателю, который умеет ходить сквозь перемир… Даже без помощи твоего крысиного приятеля у тебя были хорошие шансы сбежать, Леон должен был предвидеть. Не так он прост. Мне кажется, что…

– Эй, это была моя булка!

Карри прервал вихрь голосов:

– Мой хлебушек…

– Булку мою сожрали!

– Покарай, Боже, чревоугодников!

– Помилуй их грешные души…

– Варвары!

Голоса на редкость похожие, несмотря на то что принадлежат десятку (или около того) голубей, что расселились на колокольных балках. Я и не заметил, когда они успели вернуться. Птицы, в основном, сизые, хотя есть парочка бело-коричневых. Один из сизых, кажись, породистый – с хохолком на голове и «шпорами» перышек на лапках. И складывается впечатление, что всеми этими клювами говорит один и тот же персонаж. Ворчливая, но безобидная старушка.

Пернатые, тем временем, продолжают:

– Как не стыдно…

– Грабить прихожанку дома Господнего…

– Вопиющая наглость!

– Патер Бернард, храни его, Боже, приносит булку…

– Каждое воскресенье! Для меня!

– Для меня, слышите?!

– Для меня, а не для вас!

Похоже, что на Карри шквал реплик не произвел ожидаемого впечатления. Во всяком случае, ее пульс остался прежним.

– А мы что, – говорит она, – не Божьи дети? Мы тоже прихожане.

Голубиный хор заголосил:

– Напугали меня!

– Напугали!

– Напугали…

– А не надо было пугаться! – ответила Карри. Затем добавила: – Ты улетела, а булку бросила. На ней же не было таблички с именем хозяйки.

Я решил поддержать:

– И вообще, на все воля Божья. Мы не грабили, нам Бог послал.

– Вот именно, – соглашается Карри, – мы лишь смиренно приняли его дары.

Птицы опять подняли возмущенный гвалт, некоторые переговариваются друг с другом. Крылья хлопают, кружатся в воздухе пушинки и перышки, а я гляжу на все это, и меня не отпускает недоумение, перевожу взгляд на Карри.

– Почему ты говоришь с ними, как с кем-то одним? Их же много! И почему они говорят о себе в единственном числе? Одинаковым голосом…

– Все просто, – отвечает Карри, – они и есть кто-то один. Вернее, одна.

Она обратилась к птицам:

– Кстати, как тебя звать-то?

Голубиная эскадрилья наперебой загалдела:

– Марта!

– Фрау Марта…

– Отобрали хлебушек у старой Марты, негодники!

– Прости их, грешников, Всевышний…

И так далее.

Голуби шумят, как на митинге. Карри, усевшись к ним лицом и взяв меня на руки, объясняет в ухо:

– Некоторые личности в перемире живут в телах птиц. Как правило, не в одной. А в целой стае! Голуби, воробьи, вороны… Ты видел, как летает стая птиц?

– Да. Похоже на единый организм.

– Это потому что ими управляет одно сознание. Хаотичное, противоречивое, но все же одно. В мире людей таких обычно ждет палата в психушке. Разговаривают сами с собой, несут всякий бред… В одном теле им тесно, мысли роятся, как в улье, выход из которого закупорен. Зато здесь, в перемире, обретают ту форму, в какой им легко и свободно.

Карри почесала мохнатую форму, в которой легко и свободно мне, и продолжила:

– Причем, если в стае обитает, например, сознание мужчины, это вовсе не значит, что все голуби там мужского пола. Голос – да, остается за хозяином. Но разговаривают им как голуби-мальчики, так и голуби-девочки.

– Обалдеть! – воскликнул я.

Затем обратился к голубям:

– Не бойтесь!.. То есть, не бойся. Хоть я и кот, но кушать вас… Тьфу ты! Тебя! Не собираюсь.

Птицы снова завели шарманку в стиле религиозного негодования, тем не менее, парочка пернатых «мыслей» старой фрау Марты приземлилась на перила, где сидим мы с Карри.

– Хочется верить… – начала первая.

– …что моего хлеба тебе достаточно, – закончила вторая.

– Морда ненасытная! – тараторит стая. – Вор! Нахал! Обжора!..

Но тараторит тихо. Видимо, чтобы я не сцапал этих двух.

Я оглядел всю крылатую братию.

– Как непривычно говорить с ними на «ты».

– Это и не обязательно, – поясняет Карри, – можно на «вы». Многим стаям так даже предпочтительнее. Кстати, император Петр Великий был вхож в перемир в облике вороньей стаи. Быть птицами ему нравилось больше. Потому его тени были вынуждены…

– Кто? – не понял я. – Какие еще тени?

– Люди, которым известно о перемире, – отвечает Карри, – но которые не могут по нему путешествовать. Не умеют превращаться в животных, использовать даймены и так далее… Просто наблюдатели. Перемир иногда приоткрывает для них занавес, подсмотреть одним глазком, но не более.

– Понятно, – кивнул я.