Лекарь Империи 4 (СИ) - Лиманский Александр

— Следующий! — крикнула Яна.

Дверь открылась, и в кабинет медленно, почти шаркающей походкой, вошел мужчина лет пятидесяти. Он был из тех, кого называют «косая сажень в плечах» — бывший военный, судя по выправке, которую не смогла скрыть даже болезнь. Но сейчас эти плечи, которые, казалось, могли бы вышибать двери, были бессильно опущены.

— Проходите, присаживайтесь, — сказал я. — На что жалуемся?

— Да вот, господин лекарь, что-то я совсем расклеился, — его голос был глухим, а речь — медленной, заторможенной. — Слабость, как будто ватный стал. Все говорят — «стекляшка», наверное, она…

Еще один. «Стекляшка» стала универсальным объяснением любого недомогания. Удобная отговорка и для пациентов, и для лекарей, которым лень копать глубже. Но все же, вид у него был нехороший.

— Что еще беспокоит? Температура есть?

— Да вроде есть… — он неопределенно махнул рукой. — Меня постоянно знобит. И в голове туман, соображаю плохо.

Я начал стандартный осмотр. Послушал легкие — чисто. Сердце — тоны глухие, ритм редкий, около пятидесяти ударов в минуту. Брадикардия. Уже интересно.

— Разденьтесь, пожалуйста, до пояса.

Когда он снял рубашку, я приложил стетоскоп к его груди и тут же нахмурился. Странно. Он жалуется на озноб и температуру, но кожа была ледяной. Не просто прохладной, а неестественно холодной, как у человека, который долго пролежал на морозе. И сухой, как пергамент. При лихорадке она должна быть горячей и влажной.

— Яна, измерьте-ка температуру.

Медсестра поднесла к его лбу магический термометр, который тут же пискнул. Она посмотрела на цифры и с удивлением протянула его мне. 35,4°C.

Гипотермия. Не жар. Значит, «озноб» — это не признак подъема температуры, а отчаянная, судорожная попытка организма согреться. Вся картина только что перевернулась с ног на голову. Это не инфекция. Это что-то системное.

Я взял неврологический молоточек и проверил коленный рефлекс. Нога дернулась, но как-то вяло, лениво. Замедленная фаза релаксации. Классический признак… тяжелого гипотиреоза? Возможно. Но чтобы в такой запущенной, терминальной стадии… Крайне редко.

— Встаньте, пожалуйста, с кушетки. Хочу проверить, как вы ходите.

Он медленно, с видимым усилием, начал подниматься. Его движения были такими, словно он двигался в густом киселе, как в замедленной съемке. Он встал, сделал один нетвердый шаг… и вдруг застыл на месте, как будто превратился в статую.

Его мышцы свело, но это была не судорога. Они просто напряглись и отказались расслабляться, сковав его в неестественной позе.

Глава 18

— А-а-а! — Яна издала короткий, испуганный вскрик, отшатнувшись к стене. — Леонид, что с вами? Припадок? Эпилепсия?

Нет, милая, это не припадок. Это куда интереснее.

Гипотермия, заторможенность, замедленные рефлексы, а теперь — миотония, мышечное оцепенение. Это предвестник полного метаболического коллапса.

Он не просто болен. Он умирает прямо здесь и сейчас, на моих глазах.

— Спокойно! — мой голос прозвучал резко и властно, разрезая сонную тишину кабинета. — Не трогайте его! Его сейчас самостоятельно «отпустит».

Миотонический спазм — мышцы не могут расслабиться после активного сокращения.

Это классический признак. Признак того, что его щитовидная железа почти полностью отказала. Весь его организм остался без топлива и перешел в режим глубокой спячки. И этот мышечный спазм — верный знак того, что он находится на грани комы.

Я аккуратно, но крепко подхватил Леонида под руки, не давая ему упасть, и помог снова опуститься на кушетку. Через несколько мучительно долгих секунд его напряженные, как камень, мышцы действительно начали медленно расслабляться, и он тяжело обмяк.

— Ого! — Фырк, который дремал у меня на плече, тут же высунул свою любопытную морду. — Это еще что за фокус? Он что, в статую превращается?

— Микседема, дружище, — мысленно ответил я. — Предвестник комы. И если мы немедленно не начнем действовать, он из нее уже не выйдет.

— Яна! — я повернулся к побледневшей медсестре. Она уже не паниковала, а смотрела на меня с привычным ожиданием приказа. — Готовьте каталку! Срочная госпитализация в терапевтическое отделение, сразу в палату интенсивного наблюдения!

— Какой диагноз при поступлении? — деловито спросила она, уже направляясь к выходу.

— Микседематозная кома под вопросом. И поторопись. У нас очень мало времени.

Я лично катил каталку с Леонидом в терапевтическое отделение. Медлить было нельзя, каждая минута была на счету. Яна бежала рядом, на ходу внося данные в электронную карту.

В коридоре отделения мы столкнулись с дежурным лекарем — молодым человеком в идеально отглаженном халате и с самодовольной ухмылкой, которую он, кажется, никогда не снимал.

Виталий Прилипало. Старый знакомый.

Фырк после нашей первой встречи дал ему исчерпывающую характеристику, и с тех пор мое мнение о нем не изменилось.

— О, Подмастерье Разумовский! Какими судьбами? — он оперся плечом о стену, преграждая нам путь и с ленивым интересом разглядывая нашего пациента. — Что, опять нашли какой-нибудь редкий синдром, который не описан в учебниках? Ставите диагнозы не по рангу?

Вот же прилипала по фамилии и по сути.

Мелкий карьерист, чьи амбиции значительно превышали его знания. Он видел во мне не коллегу, а угрозу, выскочку, который нарушает привычный и понятный ему порядок вещей.

Ничему его жизнь не учит.

— У пациента все признаки тяжелейшего гипотиреоза, — проигнорировал я его выпад, останавливая каталку. — Состояние прекоматозное. Нам нужен срочный, CITO, анализ на гормоны щитовидной железы — ТТГ и свободный Т-четыре. И начинать гормонозаместительную терапию нужно немедленно.

Прилипало скептически хмыкнул, демонстративно заглядывая в планшет, который держала Яна. От чего даже Яна морщилась.

— Я ценю вашу незаурядную эрудицию, Подмастерье. Но анализ на гормоны — это, как вам должно быть известно, дорогостоящее исследование. Оно не входит в базовый страховой полис. Для его проведения нужны очень веские основания. К тому же пациент в чувствах. Откуда тут взяться коме?

Он повернулся к пациенту, который безучастно смотрел в потолок.

— Леонид Павлович, вы ведь меня слышите? Вы в коме?

— Н-нет… — с трудом прошелестел пациент.

— Вот видите, Разумовский! — Прилипало победно посмотрел на меня. — Пациент не в коме. А вы раньше времени панику поднимаете. Нужны веские основания, а лучше — официальное заключение штатного эндокринолога.

— Так вызовите эндокринолога! — отрезал я, чувствуя, как внутри закипает холодная ярость. Этот идиот только что издевательски опросил умирающего человека, чтобы доказать свою правоту.

— С удовольствием бы, но, увы, — Прилипало развел руками, и на его лице отразилось плохо скрываемое злорадство, — наша уважаемая Тамара Аркадьевна в заслуженном отпуске на две недели. Где-то на южных морях. Так что, как видите, никак.

Он явно наслаждался моментом. Наслаждался своей маленькой властью, возможностью поставить на место «гения-самоучку», о котором гудела вся больница.

— А до тех пор, — продолжил он, принимая важный вид, — будем вести пациента согласно утвержденным протоколам. Как больного с энцефалопатией неясного генеза. Стандартная схема — дезинтоксикация, КТ головного мозга для исключения инсульта или опухоли, токсикологический скрининг…

— Идиот! Клинический идиот! — взвился у меня в голове Фырк, который уже успел выскочить из кармана и теперь невидимо сидел на плече Прилипало. — Пока они будут искать в его башке несуществующую опухоль и промывать его от несуществующих ядов, он просто остынет и помрет! Двуногий, сделай что-нибудь!

Я смотрел на самодовольное лицо Прилипало и понимал, что спорить с ним бесполезно. Он не слышал доводов логики. Он слышал только шелест инструкций и голос собственного уязвленного эго. А время уходило.

Спорить с этим самодовольным идиотом было все равно что объяснять слепому разницу между оттенками красного. Бессмысленно и контрпродуктивно. Он будет цепляться за свои дурацкие протоколы до тех пор, пока пациент не умрет, а потом разведет руками и скажет: «Мы сделали все, что могли».