Чёрная печать империи (СИ) - Разумовская Анастасия

Баев вдруг вспомнил, как на выпускном пятеро упившихся вусмерть курсантов устроили «русскую рулетку»: револьвер и один патрон. Лёшка тогда дважды мог проститься с мозгом. Зато доказал свою отчаянную храбрость, да. И подтвердил титул «душа компании». Порадовался, что Даша до сих пор об этом не знает. И не узнает, не надо ей.

– Не пора ли начинать? – крикнул Филарет. – Солнце высоко. К барьеру, господа.

Лёша вздрогнул. Не вовремя он углубился в воспоминания. Развернулся правым плечом вперёд, уменьшая цель, и двинулся на князя. Тот шёл прямо, опустив дуло вниз. «Сыворотка оборотней. Это какое-то чудо-средство», – словно наяву услышал Баев Дашин голос. Значит… тяжело, даже смертельно ранить – не вариант. Только в сердце, насквозь. Но там рёбра, мощности хватит или нет? А в лоб? Или в артерию шеи, или… Лёша любил оружие, а не его историю.

Надо идти до конца. До самого барьера. И стрелять почти в упор, так вероятность убийства увеличивается.

Жаль, не пристреляться… Эти пистолеты всегда уводят куда-то в сторону, и весь вопрос лишь – в какую. Интересно, а сыворотка поможет монстру, если ему отстрелить пах? Там всё заново отрастёт или нет?

За шаг до барьера Лёша прищурил глаз, выцеливая. И вдруг что-то обжигающее ударило его в живот. Мир полыхнул алым, потом побелел, и Баев увидел совсем рядом зелёные травинки, торчащие из рыхлого влажного снега. «Я упал», – понял он. Стиснул левой рукой место, откуда толчками распространялась невыносимая боль. Приказал себе выносить. Опёрся другой рукой, сжимающей пистолет, о землю. Понял, что упал на колено и попытался подняться. Острая вспышка боли, мельтешащий туман, и сквозь его плотную густоту тонкий голос Тимыча:

– Лёха! Всё, дуэль завершена. Кровь пролита...

Баев поднял лицо. Кровавое марево бледнело.

– Князь, к барьеру, – прорычал Лёша и не узнал свой голос.

– Извольте.

Шаховской подошёл и встал рядом с дрожащей палкой.

Мир плясал, как корабль в шторм. Лёша заставил себя поднять невыносимо тяжёлый пистолет. Тщательно прицелился и выстрелил наугад, потому что мир разом потемнел. Отдача швырнула капитана на снег. Новая судорога боли почти заставила потерять сознание.

«Только бы…».

– Мимо, – резюмировал князь.

Баев глухо зарычал.

– Не мимо. Вы ранены, – весело отозвался Филарет. – Неплохой выстрел. С учётом раны…

Мир выцветал, становился серым, бледнел. Где-то засмеялась Даша. У неё был некрасивый, срывающийся, каркающих смех, но Баев его любил.

– Прости, – прошептали его губы, леденея.

На глаза упала тень.

– Прежде чем умрёте, у к вам меня вопрос: почему во время дежурства Трубецкая оказалась в баре?

Лёха почти не слышал его: тело свела судорога. Боль пронзила живот, сверлила мозг.

– Ответьте. Возможно, ваш ответ спасёт Трубецкой жизнь.

Баев заставил себя сосредоточиться. Попытался понять вопрос и, нырнув под новую судорогу, прохрипел:

– Я отпустил.

Он не знал, смог ли выговорить слова. Слышал, как вытекает кровь на землю, как в голове нарастает гул, чудовищный, разрывающий сознание. И вдруг увидел лицо врага совсем близко. Чёрные глаза смотрели, пронзая.

– Почему она не призналась мне?

Лёша не был уверен, что понял правильно. Но чувствовал: ответ важен. Для Даши. Он не понимал, почему, но сердце шептало: важно.

– Подставлять… не хотела… меня. Честь отдела...

Мир померк, захлебнулся в раздирающей боли.

***

Даша проснулась и обнаружила, что Лёша ещё не вернулся. Вставать не хотелось: девушка чувствовала себя избитой после всех пережитых потрясений. Она потянулась, уставилась в потолок, снова зарылась в одеяло. Но поняла: спать тоже не хочется. Встала. Спустилась: в доме стояла тишина. Нашла Лёшину рубаху и закуталась в неё.

Семь дней. Только семь дней, чтобы что-то изменить, и каждый дорог, но…

– Пусть будет шесть, – смалодушничала Даша.

Или наоборот: трезво рассудила. Ведь усталый мозг, усталое тело – это всегда минус. Нужен хотя бы день, чтобы прийти в себя, иначе можно не заметить выхода в тупике. Девушка прошла в душ, позволила себе понежиться в тёплых струях. Заглянула в зеркало и обнаружила, что пора стричься. Свои волосы она ненавидела: тонкие, пушистые, слишком жидкие, чтобы имело смысл их отращивать. А вот Лёхе они почему-то нравились. И когда любовникам хотелось немного поссориться, они порой выбирали эту испытанную тему: удобно потом мириться.

– Можешь хотя бы по плечи их отпустить?

– Вот возьму и сбрею!

И пожалуйста, всегда можно напомнить, что у них равные права, и что она – хозяйка своему телу. Ну и, конечно, потом следовало нежное примирение, потому как без последнего и первое незачем. А ничтожность повода не давала обидеться друг на друга всерьёз.

– Завтра, – прошептала Даша, сонно улыбаясь. – Постригусь завтра.

Пусть порадуется в этот вечер.

Прошла на кухню, заварила кофе. Выглянула в окно и увидела, что капризная питерская погода в своём духе: снег на тропинке растаял, превращаясь в серые лужи. А между тем, было уже часа три дня. Где там Баев? «Сгонять кое-куда с утра» обычно значило к двенадцати вернуться. Даша почувствовала досаду: ну в самом деле, неужели совсем не соскучился? Или Николаич вызвал? Ну так ведь можно и послать…

Настроение испортилось.

С чашкой в руках девушка вернулась в гостиную, плюхнулась на всё так же, как и вчера, застеленный диван, мимоходом удивившись, что Баев, против обыкновения, прошедшую ночь планировал спать не в собственной комнате, положила ноги на стол и включила телевизор.

И Влад же, да…

Они там с Вероникой прячутся. Даша покраснела. Как она могла забыть о мальчишке? Взяла телефон, не свой, а во избежание лишних вопросов тот, который ей предоставил Толстой, и набрала смс-ку: «Тревоге отбой. Возвращайся в ДБ. И Вер. тоже. Ш. дал семь дней без хвостов. Мировая».

Ответ пиликнул почти сразу. Даша поморщилась. Сил созваниваться и что-либо объяснять не было. И всё же скосила глаз: вдруг что-то важное? «Новости смотрите?» Сердце кольнуло нехорошее предчувствие. Даша нашла пульт, завалившийся между подлокотником и диваном, включила, выбрала новостной канал. И не сразу поняла, чьё лицо она видит.

– … понимаете, женщине все эти геройства и чины не нужны. Женщине важнее, что муж её любит и ценит. Я считаю, что женщина, строящая карьеру или заявляющая, что ей важно состояться в профессии – просто никем не любима. Тоска по крепкому…

Даша моргнула. Елизавета Острогорская-Баева? Эта-то тут что…

– Алексей Иванович меня любил, – продолжала вещать Лиза в алом зимнем пальтишке, отороченном чьим-то серебристым мехом. – Он не раз говорил, что счастье его жизни во мне. К сожалению, боги не дали нам детей…

Она всхлипнула, прижала к глазам кружевной платочек. Позади маячила знакомая стена.

– … Но я верю: у нас всё ещё впереди. Лёша непременно выкарабкается. Обязательно. Я люблю мужа, а потому верю…

Выкарабкается? Даша сглотнула. Что-то обожгло колено. Девушка вскочила и уставилась на коричневое пятно, расплывающееся по Лёшиной рубахе. Перевела взгляд на кружку в руке. Почему она так дрожит?

– … Алексей Иванович всегда был настоящим героем, истинным рыцарем…

Даша поставила чашку на стол. Снова взяла телефон, открыла сводку полицейской хроники за сегодня. «Митинг пенсионерок против запрета торговать цветами в метро…», «В магазине Елисеева неизвестные похитили колбасу…», «Задержан известный вор-рецидивист Стёпкин», «Неизвестный стрелял в жандарма. Жандарм в реанимации». Она открыла последнее.

В Баева кто-то стрелял? Что за… Что делал Лёша на Шуваловском карьере? Почему он… и почему один? Почему не опергруппой?

– … мы обещаем: ни одна капля крови нашего товарища не останется неотмщённой.

Выхин? Даша снова перевела взгляд на экран. Заморгала, пытаясь сфокусировать зрение, но мир почему-то расплывался.

– Как вы предполагаете, кто мог напасть на капитана Баева? – спрашивал невидимый корреспондент. – Нам известно, что вы были вдвоём. Как выглядел нападавший?