Чёрная печать империи (СИ) - Разумовская Анастасия

– Даша…

– Да, господин, – шепнула она нарочито покорным голоском. – Простите, я разбила кружку…

– К-кружку?

– Вот эту, – Даша обернулась, скинула на пол чашку с налётом из-под чая. – Вы меня теперь накажете?

– Жестоко, – прохрипел он.

Притянул к себе и начал целовать лицо. Его лапища легла на её правую ягодицу. Стиснула.

– Дашка, – прохрипел он снова, неверяще, пьяно.

Подхватил, опрокинул на диван, навис над ней, попытался расстегнуть рубашку. Выругался беззвучно. Рыкнул:

– Сама. А то порву нахрен.

Даша выскользнула из-под него на пол, смеясь. Встала и потянула рубашку через голову. Лёша сбросил штаны, сев, притянул девушку к себе. Бережно взял в губы один сосок, заставляя его затвердеть, затем другой. Скользнул губами между рёбер, ниже, ниже по напрягшемуся животу. Поцеловал пупок. Рубашка выпала из тонких рук на пол подстреленной птицей. Даша застонала. Вцепилась в русые волосы, то ли отталкивая, то ли, наоборот, притягивая. Мужчина губами прихватил край трусиков и потянул вниз. Его рука скользнула по её спине, по ягодицам, по бёдрам, скидывая последнее бельё.

– Дашка…

Он снова пытливо всмотрелся в её лицо. Голубые глаза потемнели, помутнели.

– Давай же, – чуть не плача, прохныкала она.

Ударила в плечи, и он позволил повалить себя. Оседлала, выдохнула, когда почувствовала его внутри, и принялась двигаться, стискивая ногами его бёдра, раздражающе медленно, но всё ускоряясь. Лёша глухо застонал, зарычал, схватил её за бёдра, помогая…

Содрогаясь, она повалилась на его грудь. Мужчина прижал Дашу к себе, снова поцеловал в покрасневшее, мокрое от слёз лицо. Снял волосы, прилипшие к губам. Она заглянула в его глаза и тихо, но чётко произнесла:

– Я люблю тебя, Баев.

– Я понял, – рассмеялся он и подул в её лоб.

Даша ударила ладонями в его грудь, шутя.

– Ты выходной?

– Почти. Утром надо кое-куда смотаться.

– Согрей мне молоко? С мёдом. Я в душ.

Она выскользнула из его объятий. Подняла было рубашку, секунду поколебалась и выпустила из рук.

– Бесстыдница, – то ли пожурил, то ли похвалил Лёха, тоже поднимаясь и жадно следя за стройной фигурой.

Даша глянула на него из-за плеча. Усмехнулась. Молча прошла, нагая, вспотевшая, и скрылась за дверью ванной комнаты. Баев вскочил, натянул штаны и прошёл на кухню.

А потом они лежали в обнимку на кровати в мезонине, и Лёша всё смотрел и смотрел, как она спит, отмечая голубые тени под глазами, осунувшееся лицо, как уголки губ опущены и нижняя чуть подрагивает. На белые ниточки заживших шрамов на плечах. Откуда? Когда? Лёше хотелось сгрести свою женщину в объятья, притянуть к себе и заставить рассказать обо всём, что с ней произошло, но он боялся разбудить её.

У неё отросли волосы. Мягкой лунной волной закрывали ушки. И как же хотелось в них зарыться, хотелось ласкать их, как спаниеля.

«Я не дал тебе ничего, – думал Лёша нежно. – Не смог сделать тебя счастливой».

Луна плавала в тучах. И тени деревьев в серебряном ореоле гуляли по Дашиному лицу, по светло-зелёному одеялу, по белой ноге, заброшенной на его бедро. Баев боялся закрыть глаза, боялся, что она растает, словно видение. И боялся коснуться, чтобы не побеспокоить.

В восемь ещё не начало светать, но Лёша встал, прошёл в душ, растёр крепкое, мускулистое тело ароматным мылом, тщательно побрился и убедился в зеркале, что зубы чисты. Вернулся, подошёл к Даше, присел и аккуратно убрал за ушко светлую прядь. Она не проснулась, только улыбнулась во сне. Тогда он бесшумно поднялся, спустился в свою комнату. Взял было мундир, замер. Оно, конечно, на такой случай нужно надевать всё чистое, новое и парадное, вот только… Это будет его стеснять. В поединке же доля секунды может иметь значение. Тряхнул головой, натянул джинсы, футболку и свитер. Пригладил волосы. Прошёл на кухню, достал кофе. Представил, как загрохочет кофемолка, поморщился и убрал обратно. Купит по дороге. Снова вернулся в мезонин, где безмятежно спала Даша. Не решаясь приблизиться, замер в дверях.

Даша была ранней пташкой. Когда Лёша только начинал зевать и потягиваться в законный выходной, его женщина уже успевала и на утреннюю пробежку выйти, и снег разгрести, если тот ночью нападал, и приготовить чего-нибудь. И бесполезно было уговаривать ещё подремать.

Лёша злился:

– Ты не можешь хотя бы раз устроить мне праздник и поваляться со мной до обеда?

Сколько ж было из-за такой ерунды ссор! И вот – хотел? Пожалуйста: уже почти девять, а Даша спит, и, всегда настороженная, даже не слышит ни гудения труб, ни шагов, ни скрипа лестницы. И надо было бы её разбудить, расспросить, выяснить, что произошло. Но Баев боялся коснуться. Хотел больше жизни и боялся. Пусть спит как можно дольше. А потому, отвернувшись, плотно прикрыл дверь и спустился на первый этаж. Натянул берцы, набросил куртку, вышел в палисадник, достал сигару и ещё пять минут потратил на расслабленное вдыхание яда.

А затем быстро прошагал к «тайге», распахнул дверь и рванул с места.

Тимыча он набрал, когда остановился перед ларьком с шавермой и кофе. Кофе был дрянным, отчаянно пах горелыми шинами, но Баев проглотил его почти залпом.

– Ты рехнулся? – зевая уточнил Артём. – Ты на часы смотрел? У тебя второй выходной, а у меня-то первый…

– Будешь моим секундантом?

На том конце воцарилась тишина. Баев сделал последний глоток, бросил стаканчик в урну и вернулся в «тайгу».

– Шутишь? – наконец отмер Выхин.

– Не до шуток, Артём Тимофеевич. У меня в одиннадцать дуэль на Шуваловском карьере. Уже десять, а у меня нет секунданта.

– Чёрт! Точно рехнулся! Какая дуэль? Ты нахреначился, что ли, ночью? Или в девятнадцатый век попал?

– Будешь, или мне Сергеичу звонить?

– Скинь координаты, – проворчал Тимыч. – Гоню. Но если это шутка, то дуэль состоится со мной.

– Спасибо.

Баев положил трубку, дёрнул штурвал на себя. «Тайга» взвизгнула и взлетела. Капитан включил автопилот, установил точку прибытия, достал планшет, загрузил имперские услуги, авторизовался и пятью действиями перевёл аэрокар в собственность Даши. Больше в этом мире ему ничего не принадлежало. Но Трубецкой всегда нравилась «тайга», так что…

Озеро карьера ещё не замёрзло. Сосны присыпало снежком, и над тёмными кронами разлилось олово рассвета. Баев сбросил Тимычу координаты. Спрыгнул на снег, прошёл и встал на берегу. «Я мог бы сразу взять дом в кредит, – подумал с запоздалым раскаянием. – Надо было. Уже бы выплатил. Ну или почти выплатил. Оформил бы на Дашку, и был бы у неё свой дом».

Ему почему-то отчаянно жалелось именно об этом. И почему никогда не думаешь, что с тобой может что-то случиться? В Баева стреляли с десяти шагов, он четырежды валялся в реанимации, последний – из-за взрыва. Первым врывался в помещение, где предполагались террористы, но почему-то никогда даже мысли не допускал, что может умереть. Не думал, что после его смерти будет с Дашей. Жил, словно вышел на развлекательную прогулку. Как будто мог сохраниться, как в игре. А сейчас его мучил иррациональный страх, что без него Даша – Даша! которая всегда и всего добивалась сама – не справится. Не потянет.

Баев сел на выступающие корни дерева, снова достал планшет. Надо на всякий случай написать ей письмо, а Тимыч передаст. Если что. Вот только что писать? «Прости, меня тут немного убили»? Капитан минут десять разглядывал экран, а потом положил его в рюкзак, и бросив на землю, обернулся.

За ним стоял оборотень.

Не Шаховской. Светловолосый, светлобородый и ухмыляющийся. Судя по желтоватым глазам, по тому, что весёлый взгляд оставался при этом безжалостным, это был оборотень-волк. Баеву доводилось работать с ними. Интересно, а князь тоже волк? Лёха попытался вспомнить всё, что знал о слабых местах этих хищников.

– Привет, – улыбнулся оборотень. – Меня зовут Филарет. Секундант Галактиона Романовича. А ваш секундант?

– Через пару минут.

Филарет кивнул, прошёл и встал на берегу. Он продолжал улыбаться, безмятежно и даже как-то радостно.