Чёрная печать империи (СИ) - Разумовская Анастасия

Даша отвернулась. Подошла к окну и уставилась в темноту. Где-то там волновался Финский залив. Мерцали огни города. Кронштадт? Значит, окна выходят на восток?

– Доносить – бесчестно, – устало заметила девушка.

– Спать с чужим мужем – тоже.

– Ах, оставьте ханжество.

– Что есть честь, Дарья Романовна? Вы хоть сами это понимаете? Впрочем, извольте: ввиду вашей сентиментальности и привязанности к одному конкретному индивиду, я освобожу вас от обязанности доносить на него. Кажется, близкие родственники даже на суде свободны от показаний против преступника. Остальные вам никто. И вы для них – никто.

Диван скрипнул, видимо, князь тоже поднялся.

– Честь, долг, благородство, любовь, нравственность, что это как не основания для манипуляций? Вы ведь уже не юная курсантка, верящая в параграфы учебников и продажные речи учителей? Во все эти лозунги на плакатах в столовой? «Сам погибай, а товарища выручай», – издевательски процитировал князь. – Крайне полезная штука для манипулирования народными массами. «Жандармерия – это семья», «и все как один умрём в борьбе за это».

Она почувствовала его дыхание на затылке и вдруг покраснела, вспомнив, как князь массажировал ей плечи и шею в пабе. И… и кажется, Даша стонала. «Да провалиться ему пропадом!»

– Вы не верите во всё это? А тогда, Галактион Родионович, во что вы верите сами?

– В жизнь и смерть, – хрипло ответил он почти сразу. – По сути, только они являются правдой.

– По-вашему, солдат, погибающий за родину, закрывающий своей грудью товарищей от амбразуры… глупец?

– Нет, – шепнул он, и девушка вздрогнула, осознав, что его губы совсем рядом с её ухом. – Это естественно. В природе всё происходит так же. Есть, например, утки-смертницы, которые каждый раз при опасности взлетают последними в стае. Их смерть – жизнь для других. То же и в стае волков. То же и у пчёл. В любой стае есть смертники. Их гибель – выживание для остальных.

– Но этот смертник, конечно, не вы?

– Не я.

Даша резко обернулась и увидела золотые глаза совсем рядом: князь наклонился почти к самой её голове. Девушку била дрожь.

– Ваш отец погиб в Курске. А вы…

– Это было глупо. Нерациональное расходование потенциала.

– А в Иркутске… Вы сдали город, чтобы сохранить свой потенциал? – прямо в его лицо выкрикнула Трубецкая.

– Я не был в Иркутске в день падения города. Иначе он бы не пал. Почему вы так упорно пытаетесь разговорить меня про моё отношение к иркутской трагедии?

Девушка не увидела смысла скрывать:

– Агриппина сказала, что её сестра вас шантажировала…

Князь мягко рассмеялся.

– Бедная девочка.

– Не смейте!

– Бедная глупая девочка! Я участвовал в иркутской трагедии лишь как ликвидатор последствий. Только и всего. Обороной руководил полковник Хованский. Дмитрий Ерофеевич.

– Вы лжёте. Агриппина слышала…

– ... колокольный звон.

– Вы убили её, когда она начала говорить про Иркутск.

– Вот как? Любопытно, – прошептал Шаховской. – Но вернёмся к нашим баранам. Дарья Романовна, в этой стае вы – утка-самоубийца. Вы не нужны обществу, а потому, будем говорить откровенно, при малейшей опасности социум пожертвует именно вашей жизнью. Да вы и сами видите: он уже жертвует. Я предлагаю вам иной вариант. Убеждён: вы можете принести большую пользу империи, оставшись живой. Злой бог предлагает вам перебросить жребий. Сколько времени нужно, чтобы вы приняли решение?

– Пять минут.

– Благодарю. Люблю чёткость.

Он вернулся за стол, нажал на панель подлокотника дивана и поставил на столешницу большие песочные часы.

– Время пошло.

И снова сел. Даша уже перестала удивляться чему-либо.

– Я могу написать смс?

– Нужен телефон?

– Да.

Шаховской вынул из кармана аппарат и бросил ей. Даша поймала. Недоверчиво уставилась на мобильник.

– Это… это мой телефон?

– Согласитесь, если Баев получит смс с моего номера, это его сильно озадачит.

Девушка скрипнула зубами. Набрала одно-единственное слово: «Прости», выбрала отложенную отправку. Глянула на время: пять. И поставила таймер на десять вечера. Телефон возвращать не стала. Обернулась к окну. Небо полыхало зеленоватыми пятнами. Северное сияние? Сердце благодарно вздрогнуло. Даша давно не верила ни в богов, ни в бога. Но сейчас, здесь… разве это не чудо? Не последняя милость творца к творению?

– Я согласна, – чётко произнесла она. – Но на Баева я доносить не буду. От вас мне нужен чин капитана. Видит бог, я его заслужила. И будь я мужчиной, мне бы его уже дали. Аэрокар я куплю сама. Нарочно следить не буду ни за кем. Подслушивать, подглядывать – тоже. Где нужно подписаться кровью?

– Мне достаточно вашего согласия.

– Вы поверите на слово?

– Нет. Я не верю словам. Но и подписям тоже не верю.

Даша сглотнула. Облизнулась. Где-то там Лёшка, должно быть, достал уже никому не нужную информацию. Она знала своего мужчину: Баев не из тех, кто такие вещи станет откладывать в дальний ящик.

– Ещё. Я подумала насчёт выпивки. Вы правы, я завяжу. Но вот прямо сейчас я хочу арманьяк. Двадцатипятилетней выдержки. У вас есть?

– Пять минут, – хмыкнул князь и приказал кому-то, очевидно, по телефону: – Пётр, принеси бутылку «Легранда» девяносто девятого года.

Он ещё недоговорил, когда Даша распахнула стеклянные двери и шагнула в пустоту.

Глава XXI

Холодный жёсткий воздух обжёг лицо. Даша задохнулась и на миг оглохла. Ветер толкнул, разворачивая в горизонталь. Девушка раскинула руки и ноги, пытаясь схватиться за пустоту. Сердце скакнуло куда-то в горло. В глазах всё размазалось от светящихся окон, летящих прямо в лицо. И вдруг мир дёрнулся. Её рывком бросило вверх, рёбра обожгла боль. Даша едва не задела ногой фонарь, пролетела над ним, улица под ней побежала стремительным потоком, мелькая световыми полосами окон, а затем начала отдаляться.

Девушка вдохнула и поняла, что её держат под грудью. Чем-то жёстким, словно когти. Самоубийца вцепилась в железные… руки. Попыталась вывернуться, забилась форелью в лапах скопы.

– Вырублю нахер, – просвистели ей в ухо.

Навстречу мчали дома-скалы, асфальт улицы снова начал приближаться, словно полоса аэродрома под самолётом. Над головой свистел воздух. Наверное, уже давно, но девушка услышала его только сейчас. А затем Дашу развернули вертикально, что-то захлопало позади. Князь, удерживающий девушку, замедлился и упруго приземлился. Поставил ношу на ноги. Трубецкая вывернулась и отпрыгнула, обернувшись. Мир закружился, и она упала на колено.

В сумерках горели золотом глаза, темнели за широкой спиной угрожающе распахнутые крылья.

Он – птица! Как Даша сразу это не поняла! Это ж было так… очевидно! Панорамные окна, распахивающиеся, словно двери на улицу. Зачем они были бы нужны животному, не умеющему летать?

– Будьте вы прокляты! – прохрипела девушка, поднимаясь и пятясь. Голова всё ещё кружилась.

Князь сложил крылья.

– Знаете, госпожа Трубецкая, чего мне сейчас хочется? До безумия? До зуда в кулаках? Давно не желал чего-либо с такой неистовой силой.

– Мне плевать!

– Ударить вас со всей силы! Боги! Останавливает лишь понимание: я убью вас наверняка. А вы мне всё ещё нужны, несмотря ни на какую свою дурь.

Он стоял, широко расставив ноги и засунув руки в карманы куртки, и смотрел на неё с глубочайшим презрением. Даша вскинула голову, остановилась. В сердце билась истерика, но усилием воли девушка её подавила.

– Мой ответ: нет, если вы не догадались, Ваша светлость.

– Я понял.

– Ничего вы не поняли! – закричала Даша, не выдержав, и пошла на него. – Потому что и не можете понять. Утка-самоубийца не желает стать подсадной, ясно вам?! И если вы будете меня снова пытать, если однажды вы меня сломаете, в отделе это поймут. Потому что жандармерия это – семья. Какими бы глупыми мы вам ни казались, у нас есть то, чего нет у вас, тупое ничтожество!