Сталь и пепел (СИ) - Ворон Дмитрий

Боль в ребрах была четкой, локализованной. Слева, снизу. Ушиб, вероятно. Не перелом — дышал относительно свободно. Голова гудела, но зрение было четким, тошноты нет. Сотрясение, если и было, то легкое.

Пока я дышал, в голове, поверх волевого усилия, снова поплыли картинки.

Лиана смеется, бежит за курицей по двору. Солнце. Мира улыбается, вытирая руки о фартук. Простой, бедный, но… цельный мир. Их мир.

Он был таким хрупким. Таким зависимым от того, что произойдет здесь, со мной.

Дыхание сбилось. Я стиснул зубы.

— Сосредоточься, Волков. На задаче. На первом шаге.

Первый шаг: пережить ночь. Второй: с утра начать добывать больше пищи. Третий: найти возможность для базовых физических упражнений, скрытно.

Я вспомнил свое собственное «преображение» из тощего пацана с окраины в кандидата в спецназ. Это был адский труд. У меня не было много времени. У меня были, возможно, недели. Месяцы, если повезет.

Но у меня было то, чего не было у того пацана. Знание. Понимание, как работает тело. Как качать не массу, а функционал. Как развивать выносливость, взрывную силу, гибкость. И главное — железная дисциплина. Та самая «гипертрофированная ответственность», которая теперь гнала вперед.

Снаружи послышались шаги. Грубый смех. Горн и его компания возвращались. Я быстро, но без суеты, вскарабкался обратно на нары и притворился спящим, повернувшись лицом к стене.

Дверь с грохотом открылась. В барак ввалились трое, неся с собой запах дешевого самогона и похабных шуток.

— …а он, сцуко, как даст деру! — хохотал Кинт, прыщавый.

— Молодец, что помяли шныря, — проворчал Горн. — А то зазнаваться начал. Место свое забыл.

— Он и так-то место свое знает, — флегматично заметил Борк.

Они шумели, раздевались, ругались, спотыкаясь в темноте. Потом наступила тишина, нарушаемая только храпом и скрипом нар.

Я лежал неподвижно, но каждый мускул был напряжен. Ждал пинка, тычка, очередного унижения. Но его не было. Они удовлетворились дневной работой.

Только когда их дыхание стало тяжелым и ровным, я позволил себе расслабиться. Чуть-чуть.

Мысли снова вернулись к тому, что было главным. К долгу. К тем двум женщинам, которых я никогда не видел, но чьи лица теперь горели в моей памяти, как клеймо.

Я не мог им ничего послать. Не мог даже дать знать, что жив. Не сейчас. Сейчас я был никем. Меньше чем никем.

Но это изменится. Клянусь… Клянусь чем? Богами этого мира? Их тут не было. Своей честью? Она осталась там, в горах, вместе с разорванным телом.

Я клянусь его памятью. Памятью этого глупого, храброго мальчишки, который пошел на смерть за горсть серебра для своих. Я займу его место не только в этом теле. Я займу его место в той очереди за надеждой, в которую он встал.

Я открою глаза. Утром. И начну.

Не для себя. Для них.

И для него.

Постепенно, под мерный храп соседей по несчастью, дыхание наконец выровнялось. Боль стала фоновым шумом. Ящеричная часть мозга, отвечающая за выживание, взяла верх над эмоциями. Составила список. Приоритеты.

Вода.

Пища (калории, белок).

Безопасное место для тренировок.

Изучение уставов и порядков этого лагеря (найти слабые места в системе).

Составление карты местности (на случай побега или других действий).

Это был план. Примитивный, как палка-копалка. Но план.

Последнее, что я почувствовал перед тем, как провалиться в черный, безсновидный сон — не боль и не ярость. Сухое, жгучее ощущение в уголках глаз. Как будто это тело, это лицо Лирэна, хотело заплакать, но слез не было. Их выжгли. Осталась только соль на губах.

И где-то очень глубоко, в самом ядре этого чужого сознания, шевельнулся слабый, почти неосязаемый отклик. Не мысль. Чувство. Огромная, детская благодарность. И доверие.

Оно испугало меня больше, чем Горн со своими сапогами. Потому что это значило, что он не совсем ушел. Часть его осталась. И она смотрела на меня теми самыми наивными, полными надежды глазами.

Я отвернулся к стене, к плесени и гнили.

— Спи, — прошептал я в темноту. — Я все сделаю.

И на этот раз это прозвучало как приказ. Самому себе. Единственному, кто мог его сейчас выполнить.

Глава 4

Рассвет в лагере оказался внезапным и громким. Не трубы, не сирены. Пронзительный, хриплый крик дежурного у ворот, эхом подхваченный другими голосами: «Подъем! На поверку, сонное дерьмо!»

Я открыл глаза за секунду до того, как грубый сапог ткнул в мои нары.

— Шнырь, подъем! Воды, живо! — Горн, с утра уже хмурый и злой, как медведь с похмелья, стоял надзирателем. Его свиные глазки сузились от недосыпа.

Протокол. Не спорить. Не смотреть в глаза. Делать.

Я скатился с нар, успев заметить, как другие новобранцы, такие же испуганные и заспанные, торопливо натягивают портки и рубахи. Всего в бараке нас было шесть «шнырей», не считая Горна и его двух прихвостней, Кинта и Борка, которые уже вальяжно потягивались, зевая. Двое других «старших», не входящих в клику Горна, игнорировали происходящее, занятые своим снаряжением.

Я направился к бочке с водой. Руки сами помнили процедуру — зачерпнуть деревянным ковшом, умыться этой ледяной жижей, стекающей по лицу в грязь пола. Вода была мутной, но хоть какая-то гигиена. Потом — к ведрам. Утро начиналось с ритуала: два ведра от каждого «шныря» к колодцу и обратно, плюс бочка. Для старших, для кухни, для конюшни.

Пока я таскал воду, мои глаза и уши работали. Я отключил эмоции, превратившись в сканер. Собирал данные. Это был мой щит и мое оружие в эти первые, самые уязвимые дни.

Объект первый — иерархия.

Горн. Бывший шахтер, судя по разговорам и характерным рубцам на руках от угольной пыли, въевшейся в порезы. Груда мышц, но мышц рыхлых, не спортивных. Сила — в жиме и ударе кулаком, но выносливость, скорее всего, никакая. Ключевая характеристика: туповат. Действует по шаблону: сила равно власть. Подчиняется только прямому приказу сверху и боится малейшего намека на магию или аристократию. Его власть держится на страхе и традиции «права старших». Слабое место: интеллект и неумение думать на два шага вперед. А еще — чудовищное тщеславие. Ему важно, чтобы его боялись и уважали здесь, в этом бараке. Значит, любое посягательство на его авторитет будет караться жестоко. Вывод: пока избегать прямых конфликтов. Быть тенью.

Кинт. Подпевала номер один. Молодой, прыщавый, с вечно испуганно-наглым выражением лица. Не силен, но изворотлив. Его роль — лизать Горну сапоги и выполнять мелкие пакости, чтобы самому не стать целью. Трус. Опасен не сам по себе, а как индикатор настроения Горна и как источник мелких пакостей. Вывод: нейтрализовать можно через страх, но пока не стоит — он часть стаи Горна.

Борк. Подпевала номер два. Молчаливый, тяжелый. Выполняет приказы не за страх, а за совесть. Не проявляет инициативы. Опасен только в качестве физического инструмента. Вывод: не провоцировать, игнорировать.

Сержант Торван. Появился позже, на утренней поверке у выхода из барака. Сухой, жилистый мужчина лет сорока с каменным, невыразительным лицом. Глаза — как две щелочки, в которых нет ни интереса, ни злобы. Полное равнодушие. Он пробормотал что-то неразборчивое, сверил наши имена со своим глиняным табличкой (большинство здесь были неграмотны, включая Горна) и махнул рукой: «На завтрак, потом на плац. Опоздавших — наряды вне очереди». Его авторитет — формальный. Он здесь не чтобы учить, а чтобы отмечать в списках падеж. Слабое место: цинизм и нежелание вникать. Это могло быть как минусом (не защитит), так и плюсом (не будет мешать, если не привлекать внимание).

Молодой сержант Виган. Обнаружил его позже, на плацу. Лет двадцати пяти, с не до конца стертой печатью деревни на открытом, скуластом лице. Он пытался строить наше отделение — человек двадцать, включая «старших» и «шнырей». Его команды были четкими, но в голосе звучало раздражение.