Архитектор Душ VI (СИ) - Вольт Александр

— Дорогие гости! — прогремел он. — Минутку внимания.

Мастер улыбнулся самой вежливой и заинтересованной улыбкой барона Суходольского.

Глава 22

Шаянин Альк’Шатир скользила сквозь толпу гостей с грацией, недоступной человеческим женщинам. Ее походка была бесшумной, а осанка безупречной.

Вокруг нее бурлило море человеческих страстей. Она чувствовала их кожей, слышала в каждом шепоте, ловила в каждом косом взгляде. И, надо признать, этот коктейль из зависти, восхищения и скрытой злобы был довольно забавным.

— Ты видела? — шипела дама в изумрудном платье, прикрываясь веером. — Какой вульгарный разрез! Совершенно неприлично для такого дома!

Шая едва заметно усмехнулась, не поворачивая головы. Она прекрасно видела, что разрез на платье самой «критиканши» был ничуть не меньше, а декольте и вовсе граничило с анатомическим атласом. Но лицемерие, как она уже успела заметить, было любимым видом спорта в этом обществе.

— А талия? — вторила ей подруга, дама с прической, напоминающей гнездо экзотической птицы. — Ну не может быть у живого существа такой талии! Наверняка корсет утянула так, что дышать не может. Или ребра удалила. Эльфы, они же на все пойдут ради красоты…

«Делать мне нечего, — подумала Шая. — Ребра еще удалять».

Но куда интереснее были разговоры о ее спутнике. Имя Виктора Громова витало в воздухе, передаваясь из уст в уста, обрастая подробностями и домыслами.

— Видела, каким средний Громов стал? — шептала молодая дебютантка своей матери, жадно глядя на лестницу, где только что скрылись отец и сын. — Высокий, статный… А взгляд какой…

— Да уж, взгляд такой, что до костей пробирает, — согласилась мать, поправляя колье. — Тяжелый взгляд. Но красавец же, а? Порода чувствуется. И за что его отец только выгнал двенадцать лет назад?

— Да ладно выгнал! — вмешалась третья, женщина постарше, с хищным профилем. — Главное — чего назад позвал-то? Неужто старик сдает позиции? Или что-то случилось?

Шая повела тонкой бровью. «Средний Громов». Эта фраза царапнула слух. Точно, она вспомнила, что в досье была информация, что у него был брат и сестра. Но почему тогда старшего брата не было видно?

Это было любопытно.

В этот момент музыка стихла. Гул голосов начал угасать, словно кто-то выкручивал ручку громкости. Шая подняла голову.

На верхней площадке лестницы, опираясь на перила, стоял Андрей Иванович Громов. Рядом с ним, чуть отступив в тень, но все равно приковывая к себе взгляды, стоял Виктор.

Старик выглядел внушительно. Он обвел зал взглядом, и Шая отметила, как под этим взглядом выпрямляются спины даже самых родовитых гостей.

— Уважаемые дамы и господа! — его голос, глубокий и властный, заполнил пространство холла. — Сегодня торжественный день для нашей семьи. День, которого я ждал, признаться, с трепетом и надеждой. Потому что сегодня, спустя много лет, в этом доме снова собрались все Громовы.

Он сделал паузу, давая словам осесть в сознании присутствующих.

— Несмотря на разногласия, на недопонимание, на прочие кривотолки и сплетни, которыми полнится свет, мы снова здесь. Вместе. Мой сын, Виктор Громов, и моя дочь, Настасья Романовская-Громова.

Шая увидела движение. Люди расступались, пропуская вперед молодую женщину в темно-синем платье. Рядом с ней стоял крупный мужчина, возвышающийся над ней на две головы, как скала.

Настасья. Шая присмотрелась. Да, сходство с Виктором было: тот же разрез глаз, та же форма переносицы, упрямая линия подбородка. Но в остальном они были разными. В Викторе чувствовалась скрытая тьма и сталь, а в ней — какая-то хрупкая, но несгибаемая гордость.

— Именно поэтому я пригласил вас сегодня всех в наш дом, — продолжал Андрей Иванович. Его голос стал тише, но от этого звучал еще более весомо. — В первую очередь я хотел бы…

Он замялся. На секунду повисла напряженная тишина. Было видно, как тяжело даются эти слова гордому старику. Он откашлялся, словно проталкивая ком в горле.

— Хотел бы принести свои извинения. Публично. Настасья, я был не прав все эти годы. Я был слеп и жесток. Надеюсь, ты найдешь в своем сердце силы простить меня.

В зале воцарилась такая тишина, что, казалось, было слышно, как бьются сердца. Даже на кухне, откуда до этого доносился звон посуды, перестали стучать ножи. Официанты замерли с подносами. Гости затаили дыхание. Громов-старший извиняется перед дочерью, да еще и при всех? Это было неслыханно.

Настасья подняла голову. Ее глаза блестели, но голос прозвучал твердо и чисто, разрезая тишину:

— Я прощаю тебя, отец.

Андрей Иванович прикрыл глаза на мгновение, и его плечи чуть поднялись, словно с них свалился огромный груз.

— Спасибо, — выдохнул он, кивнув ей.

Затем он снова выпрямился, возвращая себе маску хозяина жизни.

— И, во-вторых, — его тон снова стал деловым и чуть ироничным. — Многим из вас известно про инцидент двенадцатилетней давности. Кто-то был еще из вас ребенком, молодые мужи, кто-то был моложе и без седин, а многим утром не простреливало поясницу. Да, мои дорогие графья и бароны?

По залу прокатилась волна сдержанных смешков. Старая гвардия оценила шутку.

— С тех пор много воды утекло, — продолжил Громов. — Мир изменился, и мы изменились вместе с ним. Я хочу признаться, что тот мой поступок — решение отослать сына — был… некорректным. Поспешным. Эмоциональным. И я хочу сказать вам всем: всегда нужно опускать эмоции и думать своей головой. Холодной головой.

Он повернулся к Виктору и положил руку ему на плечо.

— Как это сделал мой сын. Виктор Громов. Если бы не он, его выдержка, его ум и профессиональные навыки, — Андрей Иванович усмехнулся, явно намекая на что-то, известное только им двоим, — то, скорее всего, сегодня здесь мы бы с вами не увиделись. И я бы не вещал с этой лестницы, а лежал бы где-нибудь в фамильном склепе.

Зал ахнул. Шепотки вспыхнули с новой силой. «Спас отца?», «От чего?», «Неужели болезнь была серьезной?».

— Поэтому, дорогие гости, — голос Андрея Ивановича перекрыл шум, звеня торжеством и гордостью. — Я с огромной радостью и честью представляю вам своего сына. Свою опору. Своего наследника, Виктор Андреевич Громов!

Ну вот. Началось то, чего я не любил больше всего и чего всячески старался избегать. Публичные выступления.

Нет, я их не боялся. Колени не дрожали, во рту не пересыхало, и панических атак не наблюдалось. Просто я не видел в них смысла. Стоять перед толпой людей, которым на тебя по большому счету наплевать, и толкать пафосные речи — занятие сомнительное. Но деваться было некуда. Роль обязывала.

Я подошел к перилам и посмотрел вниз, на море голов, дорогих причесок и лысин, отражающих свет люстр. Сердце чуть ускорило ритм, но это было скорее от адреналина, чем от волнения.

— Дамы и господа, — произнес я, и мой голос, спокойный и уверенный, разнесся по залу. — Я рад приветствовать вас всех в имении рода Громовых.

Я сделал паузу, обводя взглядом толпу. Мои глаза выхватили в этой пестрой массе знакомую рыжую бороду. Лешка Добронравов стоял у колонны с бокалом в руке и, заметив мой взгляд, едва заметно подмигнул.

— Как старых друзей, — продолжил я, чуть кивнув ему. — Так и старых партнеров, коллег и просто хороших знакомых. И, естественно, рад новым лицам и новым знакомствам.

Я не готовил речь. Слова шли сами, простые и, надеюсь, не слишком скучные.

— Надеюсь, что вам по вкусу наш прием, шампанское достаточно холодное, а устрицы приготовлены по высшему разряду.

Пара человек улыбнулась.

— Все отлично, молодой граф! — подал голос Шувалов. По залу прошлись смешки.

— И, прекрасно понимая, что вы пришли сюда не слушать мои монологи, а отдыхать, общаться и наслаждаться вечером, не смею вас больше задерживать. Оркестр, музыку!

Я махнул рукой дирижеру. Тот, словно ждал этой команды, взмахнул палочкой, и зал наполнился звуками бодрой, энергичной мелодии — не вальс, но и не марш, что-то такое, что позволяло и поговорить, и при желании подвигаться. Внимание публики тут же переключилось на музыку и бокалы.