Ученик Истока. Часть I (СИ) - Волковец Серафим

Вот кто его просит, спрашивается? Зачем надо так упёрто добиваться, в сущности, очень слабого шанса поселиться в этом особняке на птичьих правах? Спокойно-то человеку же не живётся, конечно, нужно в неприятности влезть по самые бубенцы, чтобы потом было что разгребать…

Почему именно Захария? Ради бога, ну почему он так зациклился на этом наставнике? Есть же куча других мастеров… ну, может, и не куча, конечно, но точно есть. По какой такой причине Максим решил любой ценой добиться именно этого места? Очевидно же, как божий день ясно: ему. Тут. Не рады!

Признаться себе в том, что магистр имел какое-то просто феноменальное сходство со Стёпой, парень не решался. Хотя, откровенно говоря, всё было более чем очевидно. Речь, конечно, не шла о внешности: колдун одной ногой в гробу стоял, судя по телосложению, а брат мало того, что выглядел живее всех живых (когда не показывался на глаза обнюханный наркотиками до серых пятен), так ещё поддерживал тело в атлетическом состоянии, как генно-модифицированный бык на выставке сельского хозяйства. Но характер, манера общаться с людьми, психопатологические проявления — один в один. Даже страх берёт, насколько представители разных миров, не имеющие ничего общего, могут быть так похожи один на другого.

Впрочем… так ли уж они не связаны? Судя по тому, как звал своего бывшего ученика Михейр, настоящее имя Захарии — Захар, а это русское имя. Вернее, конечно, сказать древнееврейское. «Памятный Богу», с-сука… Следовательно, они не только из одного измерения, но и из одной страны? Возможно. Если, конечно, у самого Михейра не было склонности русифицировать незнакомые имена на удобный для себя лад. Если предположить, что Захария всё-таки на самом деле Захар, то Родина рождает всё-таки не только богатырей и учёных, но и клинических психопатов и патологических садистов.

Хотя об этом Макс и так знал неплохо.

Так было ли всё дело в этом сходстве? Заключался ли весь секрет в том, что Путник просто до одури соскучился по брату и пытался теперь компенсировать его отсутствие в своей жизни кем-то вроде магистра? Может, и мог. В конце концов, неисповедимы пути детских травм, повлечённых потерей близкого родственника.

А всё-таки глупо. Глупо надеяться, что это что-то изменит. Ещё глупее думать, что человек, проживший в этом мире полвека, гонимый ещё ребёнком целым государством, прошедший через несколько военных конфликтов (и это только то, о чём был в курсе Максим), мог клюнуть на жалобную историю незнакомого ему подростка о потерянной матери и вот так вот просто посвятить во все свои тайны. Или хотя бы пустить на порог. Явившийся в этот мир пятилетним (или сколько там ему было?) ребёнком, он вообще-то сам, что логично, потерял свою мать.

Очевидные невооружённым глазом проблемы с доверием только подкрепляли трудность их потенциального взаимопонимания. Психологических проблем у магистра было, что называется, попой жуй. Поэтому надеяться прорваться через годами выстраиваемую между ним и окружающим пространством стену с одного наскока не только глупо, но и невозможно. Правда ли Макс настолько сильно хочет со штурмом этой стены справиться? Не проще ли (и не разумнее ли?) будет покинуть Эпиркерк, как и советовал колдун, вернуться в Эпфир и пойти по пути наименьшего сопротивления? Не мог же Михейр, воспитавший Триаду, быть совсем уж никчёмным Путником?

Или всё-таки мог?.. С того времени слишком много чего произошло, слишком много вина было влито в его престарелую глотку. Хотя со своей стихией — воздушной магией — он справился, но кто знает, справится ли с чем-то другим. Справится ли с обучением взрослого парня, с совершенно другой психикой, нежели была на тот момент у будущей Триады?

К чёрту. Это уже не его головная боль. Если Михейр согласится, ему просто придётся справиться.

Или всё же его? Эффективность-то будет никудышная… может оказаться, вернее, никудышная.

— О, — кратко звякнул упавшей монетой чей-то женский голос неподалёку. — Смотри-ка, Питч, этот-то совсем никакущий. Даже встать не может.

Голос доносился из соседней камеры. Заинтригованный не столько наличием в темнице других постояльцев, сколько их принадлежностью к женскому полу, юноша приподнялся на локтях и обернулся, высматривая источник насмешливого замечания. Он привык считать, что в условный «участок» попадают личности без определённого места жительства, по обыкновению своему пьяные, немытые и в лохмотьях. Но у решётки в камере напротив сидела женщина лет тридцати — стройная, с несимметричным, но довольно симпатичным лицом, обеими руками схватившаяся за прутья. Её загорелая смуглая кожа в плохом освещении тюрьмы казалась грязной, большие зелёные глаза смотрели с живостью и бодростью. Что же поразило юношу больше всего остального — даже больше вполне сносной одежды, сшитого на манер цыганского платья из разноцветных лент ткани, — её волосы, чёрные, густые, длинные и кудрявые, во все стороны торчащие необъятной опрятной шапкой.

— Да нет, — ровно ответил Макс, замерев. — Просто не вижу смысла подниматься.

— Смотри-ка, Питч, нам тут философа подвезли, — усмехнулась женщина, смеясь больше ярко-зелёными глазами, нежели ртом. — И как тебе, парень, мягко?

— Не жалуюсь пока.

— Ещё и аскет, — гоготнула незнакомка. — Ты на моей памяти первый будешь, кто в сознании и при том на лежанку здешнюю не жалуется. Как зовут-то тебя, аскет-философ?

— Максим, — безразлично представился парень. — Можно просто Макс.

— А я Эльма. Пожала бы тебе руку, да тут, как видишь, решёточка мешается.

И она задорно хихикнула. Звякнул металл — Эльма сдвинула ногу, и крохотные медные монетки, перестукивая рёбрами, замерцали на цыганской юбке.

— За что тебя сюда, Максим-просто-Макс?

— Донимал одного говнюка, — вздохнул, решившись наконец подняться, он. — Вот и упекли.

— У нас в городе это нормальное явление, — покивала, ничуть не удивившись, Эльма. — Вот Питч, мой приятель, уже третьи сутки сидит. Тоже до одного торгаша-обманщика дорваться собирался. Этот прощелыга его на деньги кинуть хотел — на большие, между прочим! — а Питч возьми да бухни ему кулачком-то в живот. Торгаша только жирочек-то и спас, а так бы — лежал в лазарете, как миленький! Отбили бы ему кишочки!

Путник сел и стряхнул с плеч прицепившуюся солому. Эльма, очевидно, принадлежала к той категории людей, что болтают практически безостановочно.

— До моего говнюка так просто не…

— Ой-ой, что это у тебя? — Эльма прижалась лицом к прутьям так сильно, словно хотела между ними просочиться. Ржавые решётки смешно оттянули смуглые щёки. — На груди-то, парень? Никак метка магическая?

— Ага. Говнюк и поставил. Чтобы я к его дому подойти не мог.

— Узнаю почерк, — хихикнула женщина, отстранившись резво и так же быстро, как прижалась. — Говнюка-то твоего, часом, не магистром Захарией кличут? Я его давно знаю. Хороший он.

— Просто лучше всех, — не скрывая желчи процедил Макс.

— Повезло тебе, что живой сюда добрался, — со знанием дела протараторила Эльма, похлопав себя по бёдрам. — А то было тут, с год назад, происшествие — врагу не позавидуешь. И всё с магистром с нашим — пусть ему боги голову гладят да подушка мягкой будет как облако, а парню тому — земля углями раскалёнными пылает под спиной.

— Какое?

— А ты не слышал? — Эльма, кажется, только и ждала, пока появится в темнице кто-нибудь, готовый с ней посплетничать. — Заявился год назад к нашему колдуну прощелыга один, мерзкий — жуть! Весь в тряпках дорогих, накрахмаленный, никак принц почти — сынишка одного землевладельца, не то из Мульера, не то из Калтра. Самодовольный, поди только в зад себя не целует — и то потому только, что не дотягивается. Заявился, значится, к магистру, как к себе домой, в стуле-то его расселся и давай ему что-то балакать про то, как жить надо. О том, что они обсуждали, я потом уже услышала, а тогда-то только видела, как выродок баронский в особняк входит и за стол магистра садится, как за собственный. Уж одного этого достаточно было, чтобы его прям там мастер приговорил — уж очень он свои вещи ценит и никому в чужие руки их не даёт, но тогда сдержался. Он человек разумный, хотя горячий. Если что евонное тронуть без спросу, может и нехорошего наговорить — на всю жизнь наслушаешься. Что-то этот баронишка-то магистру набалакал, вот точно тебе говорю! Вышел через минуток пять, красный, злой, да со злости-то меня и пнул, видите ли, я ему пройти мешала — а я как раз на землю монетки свои высыпала, как бы случайно, конечно, а на деле — чтобы подслушать да посмотреть, что твориться будет. Больно пнул, что б ему на том свете без устали над пламенем вращаться, прямо по животу ботком заехал, аж искры из глаз посыпались! А магистр видел это всё с крыльца — видать, провожать вышел.