Ученик Истока. Часть I (СИ) - Волковец Серафим

Очень кстати Максу вспомнились вдруг слова Бертши о том, что можно быть каким угодно замечательным колдуном, но на навык обучения эта замечательность может и не распространиться.

— После второй войны Харта что-то у магистра Захарии не заладилось с королём, — продолжала вещать Эльма: она так рада была с кем-то поговорить, что, казалось, теперь даже не набирала воздуха в грудь. — Разлад случился, и магистр ушёл из военного ремесла. Говорят, не пожелал больше убивать, хотя лучше него со смертоубийством-то никто не справлялся, но как на деле было — никто не знает. Жестокий он был палач, бессердечный, пытал врагов Эпиршира искуснее всех и из каждого информацию непременно вытягивал, никто не мог в молчании после встречи с ним остаться — по крайней мере, это то, как о нём при дворе отзывались. Словно сами боги ему предначертали людям головы сносить — но почему-то ушёл. Харт его отпускать не хотел, богатства предлагал, но магистру-то если что в голову взбредёт — никакими деньгами не перекупить. Заделался он торговцем, лавку свою открыл, лекарьством занялся…

— Чем?

— Ну, людей лечил, — пояснила женщина, облокотившись боком о решётку. — Даже роды принимал у женщин, помню — только не простые, а непременно где-либо плод, либо сама роженица скончаться могли. Может, грех свой замолить хотел, да в молебную пойти не мог, может, по запаху смерти скучал, не знаю я, где тут правда. Может статься, что и по той, и по этой причине — в нём, знаешь, будто два разных человека живут. Один к свету стремится, к добру, всем вокруг помочь хочет, даже если себе в ущерб. А другой… другой страшный. Очень страшный. Ни пощады не ведает, ни сострадания. Только кровь и силу как равных принимает. Это, конечно, про всех можно так сказать — что у каждого двое внутри сидят, святой и грешник. Но у магистра то сильно разные люди. И оба сильные что страх. Вот что я думаю.

Впервые образовалась достаточно продолжительная пауза. Будто чувствуя, что переборщила со скоростью рассказа и количеством слов, заключённая женщина, застыв с довольной улыбкой на лице, наблюдала за сменявшими одна другую эмоциями на лице собеседника, никуда больше не торопясь. Молчание смахивало больше на внезапно схлопнувшийся над темницей вакуум.

— Мне бы подумать немного, Эльма, — выдохнул так, словно пробежал несколько километров, Путник. — Спасибо, что рассказала, но…

— Знаю, знаю, я всех убалтываю. Поживи пока с тем, что есть, я потом ещё добавлю новостей, только долго не думай, а то заскучаю! — хихикнула она и в знак окончания разговора переползла на свою лежанку.

Макс повалился на подстилку спиной и, подложив под голову толстовку, уставился невидящим взглядом в каменный потолок. Пожить и правда было с чем. За последние десять минут он узнал столько, что впору было бы начать записывать — да только некуда.

Что он имел, восстанавливая рваное повествование Эльмы в хронологическом порядке? Захария попал к бывшему королю — надо полагать, отцу нынешнего — под пристальное наблюдение. Стал его приближённым — возможно, даже любимцем. Впрочем, почему «возможно»? Наверняка. Одарённый маг, беспрекословно подчиняющийся воле правителя, с ярко (или на тот момент ещё не очень?) выраженными садистскими наклонностями — нет ничего странного в том, что этот Харт не хотел его отпускать. Вместе с ещё каким-то Коулом, с которым они были друзьями (надо полагать, это и есть тот самый Коленька из рассказов Михейра, член Триады же) и который теперь генерал, Захария готовил новобранцев по какой-то жёсткой системе, которую сам и составил — и которой не пожелал поделиться, когда покинул свой пост. Первая война при короле Харте окончилась… как-то. Судя по всему, для местного правителя — хорошо, потому как оба полководца были награждены. Потом колдун стал у Харта кем-то вроде карманного палача — пытал и казнил по его приказу людей сомнительной степени виновности. Возможно, таким образом прежний правитель пытался избавиться от потенциальных предателей короны и заодно обучал подопечного убивать без сожаления и сомнения. Захария преуспел, но после второй войны отошёл от дел по каким-то неизвестным причинам, стал продавать доспехи эти свои с мечами, скупать и перепродавать артефакты и лечить людей. Ещё и роды принимал, если случалось кому-то из участников сего процесса с минуты на минуту коньки откинуть. Интересная картина получается.

Если всё, что рассказала эта странная женщина, правда, то ситуация и усложнялась, и облегчалась одновременно.

С одной стороны, Максим теперь знает немного больше о том, что из себя представляет колдун. Знает о его военном прошлом, знает о его чувстве вины (а без чувства вины тут явно не обошлось, живой же он всё-таки человек… вроде как), знает и о том, что с ним нужно вести себя настойчиво. Все предыдущие просители так и не получили желаемой должности, потому что сдались. Но если бесить Захарию достаточно долго и упрямо, задумка Макса может сработать.

С другой стороны, он теперь об этом человеке столько наслушался, что уже и жутковато как-то к нему в ученики идти. Нельзя сказать, что раньше было приятно и спокойно, но теперь тревога усилилась в разы.

Если всё, что рассказала эта женщина, правда, колдун мог и правда убить ненароком. По-настоящему, а не фигурально выражаясь. Убить, как говорят местные, насмерть. И никто молодого Путника не хватится — если уж даже сына местного землевладельца чародей прикончил и никак за это не огрёб, то что говорить о смерти никому не нужного Макса, одинокого в этом измерении?

Но мог и научить. Мог показать, как устроен мир с обратной стороны, провести через тёмные дорожки магии едва ли не за ручку (хотя это, конечно, вряд ли), рассказать такое, что нигде больше не услышишь.

Захария был не только до ненормального похож на Стёпу. Он мог подобно Стёпе ещё и через тьму пройти с фонарём.

Окончательно убедившись, что «господину магистру» полечиться бы не помешало у какого-нибудь мозгоправа, Максим прикрыл глаза. Усталость и голод сводили с ума, хотелось выспаться и как следует поразмыслить попозже, когда хотя бы тело сможет нормально отдохнуть от приключившихся с ним неудобств. Но стоило только слегка, буквально одной ногой провалиться в сон, как дверь, ведущая в темницу, с лязгом распахнулась, впуская с улицы не только свежий воздух, но и обрывок разговора.

— …пройду, и только попробуй мне что-нибудь сказать или как-то помешать, Йен.

Твёрдый решительный голос принадлежал Бертше. Раздались шаги — подобно выходу из транса, каждый из этих шагов постепенно вытаскивал Максима из небытия в действительность. Когда череда шлепков гладкой подошвы по камню остановилась возле его камеры, юноша уже открыл глаза.

— Вот ты где, — констатировала она, скрестив на груди руки.

— Здравствуйте, — Путник сел: видимо, не судьба ему отдохнуть сегодня. — Рад вас видеть.

— А я вот тебя — не очень, — строго взглянула на него жена кузнеца. — По крайней мере, в таких условиях. Что произошло?

— Я надоел магистру Захарии, — наверное, в сотый раз за последние два часа пояснил парень. — Ночевал на улице возле его дома, меня нашли стражники и отправили сюда.

— Ещё бы! — рявкнула Бертша. — Спать на дороге! Ещё бы они тебя сюда не отправили! Как ты до этого додуматься-то мог! Почему к нам не пришёл?

— Боялся, что магистр выйдет из дома, а я этого не увижу и не смогу с ним поговорить, — монотонно объяснил Макс.

— Вот Спар правильно сказал, что ты дурной! — злилась женщина. — Правильно! Я как его проводила, решила за тобой идти, чтобы домой забрать, накормить хотя бы — а тебя нет нигде! Этот полудурок Буц мне рассказал, что утащил тебя в камеру, чтобы ты в себя пришёл! Зачем на стражей кидался?

— А я не люблю, когда меня против воли в клетку ведут, — иронично улыбнулся парень и пожал плечами. — Меня отсюда всё равно выпустят завтра.

— Ты ещё недели не пробыл в нашем мире, а уже в камере сидишь. Так тебя матушка твоя воспитывала?

— Она меня воспитывала своего добиваться, — огрызнулся Максим: слушать он мог в свой адрес всё, что угодно, но когда речь заходила о матери и её методах воспитания, редко стеснялся в выражениях. — И когда меня отсюда выпустят, госпожа Бертша, я опять к чародею пойду — вот как она меня воспитывала!