Ученик Истока. Часть I (СИ) - Волковец Серафим

— Завтрак на столе.

Парень молча кивнул, дождался, пока и без того тихая поступь босых ног окончательно растворится на лестнице, и посмотрел на часы. Семь минут восьмого. Не в силах даже ругаться, он сполз с кровати, заправил её спустя рукава, накинул вчерашнюю футболку и пошлёпал в ванную — сонливость необходимо было смыть со всей доступной ему тщательностью: впереди первый рабочий день на новом месте, и будет очень нездорово сразу же вляпаться в штраф. Помнится, мама хотела отмазать сына от армии? Что ж. От судьбы не убежишь: пока Макс обитает в этом особняке, в вопросе самодисциплины он поднатореет уж наверняка.

Новость о том, что самый раздражительный и замкнутый магистр полуострова Паберберда (а может, и всего континента) взял-таки к себе в подмастерья того странного бездомного, терроризировавшего прохожих и нарушавшего общественный порядок, разлетелась по столице подобно инфекции, передающейся через прикосновения и воздушно-капельным путём одновременно. Уже к полудню абсолютно каждый житель Эпиркерка только и мог говорить, что об этом странном и немного тревожном событии. Конечно, наёмные работники у чародея периодически мелькали, но среди них никогда не было Путников — и это изменение могло оказаться как хорошим, так и очень дурным знаком. Учитывая, что и о самом Максе у горожан успело сложиться не самое благостное впечатление (чего стоила одна только фееричная его транспортировка в казематы), настроения блуждали в массах весьма смешанные.

Граждане передавали друг другу самые незначительные детали свершившегося дела, врали кто во что горазд и намного чаще стали появляться у особняка как бы мимоходом, чтобы одним глазком глянуть на потенциального ученика строптивого колдуна. Невзирая на то, что официального приказа не поступало, городская стража моментально подобралась, готовая в любой момент врываться в мрачный дом и арестовывать всех, кто на глаза попадётся — хотя, конечно, им крайне не хотелось этого делать: даже учитывая, что стража есть стража и маг вряд ли захочет с ней без необходимости бодаться, предприятие подобного рода оставалось потенциально опасным для здоровья и репутации. Время пройдёт, ситуация закончится, а вот память — память останется… Через стражников весть просочилась даже в королевский замок, временно прошмыгнула мимо неправильных ушей и дошла до придворных. Словом, всех без исключения волновала не только судьба паренька, но и их собственная — с помощником магистр мог придумать какую-нибудь неприятную гадость.

Один из объектов всеобщего внимания тем временем только-только усаживался за обеденный стол, помятый и вялый, но полный предвкушения. Ему уже доводилось работать: по настоянию брата и зову сердца Макс трудился официантом в одном из популярных в Ярославле кафе на полставки, приносил в дом какие-никакие сбережения и радовал мать ответственным подходом к жизни, но помогать магам ему ещё шанса не подворачивалось.

— Весь город только и болтает, что о твоей новой должности, — проговорил Захария.

Он сидел на прежнем месте в просторной льняной рубахе местного пошива, перед лицом — раскрытая книга бухучёта с каллиграфически выведенными цифрами и именами в ровных строках, в руке — перьевая ручка, неподалёку — полупустая тарелка с кашей и незабитая курительная трубка. В кухне окно он почему-то решил сегодня не зашторивать, поэтому утренние солнечные лучи, подсвечивая белые радужки, падали на тонкую серую кожу беспрепятственно. Редкое зрелище. Поза магистра выражала сосредоточенную серьёзность, однако живые глаза глядели на нового помощника доброжелательно и даже… весело?

Странный он всё-таки человек, непонятный. Вроде забавляется, а вроде и не очень, словно сам ещё не до конца определился со своими чувствами. Такое иногда встречается у молодых — у тех, кто ещё недостаточно долго жил на свете, чтобы точно знать, чего они хотят и что испытывают. Но магистру было никак не меньше пятидесяти, если верить Михейру, Каглспару и… остальным. Казалось бы, за такой временной промежуток можно уже сообразить, когда и что отражается на физиономии. С другой стороны, вполне возможно, что он и не мог сообразить. Очевидно, проблемы с психикой у наставника всё-таки имелись, а при таком раскладе эмоциональная стабильность — редкий гость.

— Это хорошо или плохо? — спросил Максим, присаживаясь напротив.

— Да никак, — ответил колдун, вновь опустив взгляд к книге. — Я просто проинформировал. Задания на сегодня помнишь?

— Поесть, покормить вашу лошадь, сесть за азкарт.

— Азракт, — поправил колдун, внимательно высчитывая доходы и расходы своей лавки. — Всё верно. Как закончишь есть — отведу в конюшню и объясню, что требуется. А пока — приятного аппетита.

Каша, которую он приготовил, чем-то отдалённо напоминала геркулес, только на проверку оказалась немного слаще и гуще. Из какого бы растения она ни была сделана, насыщала одна небольшая миска словно полное блюдо говядины. Уже на половине порции парень осознал, что больше в него не влезет, потом вспомнил, что следующий приём пищи планируется по расписанию только после полудня, поднатужился и одолел остатки.

— Спасибо, Мастер, очень вкусно.

— Пожалуйста, Максимус, очень отработаешь, — колдун отложил ручку. — За мной.

Не дав помощнику толком оправиться от плотной трапезы, он неторопливо и, как показалось Максу, аккуратно обогнул острые углы стола и повёл подопечного к главному входу. Не останавливаясь и даже не замедляясь, он поправлял недостаточно по его мнению ровно лежавшие на полках атрибуты военного ремесла, пока шёл через торговый зал, и юноша сделал мысленно пометку: постараться при возможности ничего тут не трогать.

Как в музее, честное слово…

Они вышли через самостоятельно раскрывшуюся дверь на крыльцо, и немногочисленные зрители, занявшие с утра пораньше выгодные точки наблюдения за чародейской территорией, как бы по совершенно посторонним причинам стихли. Зеваки в полглаза следили, как магистр и его подмастерье спускаются по ступенькам, огибают по тропинке фасад здания и скрываются за деревьями в той стороне, где располагалась конюшня, изображая безучастность и занятость собственными заботами. Неизвестность и подозрения разрывали душу простого народа: перемены, какими бы они ни оказались, пугали и настораживали тех, кто никак на них не мог воздействовать. А всё, что касалось так или иначе чародея с сомнительным прошлым и не менее сомнительным настоящим, разумеется, находилось далеко за пределами их сферы влияния. Когда Путники исчезли из виду, собравшиеся и вроде как таившиеся в тени ближайшего дома принялись перешёптываться.

— Думаете, долго протянет этот парень?

— Уж знамо дольше других-то.

— С чего это ты так решил?

— Он Ученик или просто помощник?

— Да какой Ученик, у него даже клейма не стоит.

— Жалко подлетка…

— Такой молодой, а уже к господину магистру прорвался?

— Какой-то абсурд.

Последняя реплика, никем толком не услышанная и никем не замеченная, принадлежала рыжеволосому парню в униформе местной магической академии — тому, которого Макс видел несколько дней назад, разговаривающим с Захарией, и тому, кого Лейм назвала Давидом.

Из всех начинающих колдунов этот красивый и статный молодой человек был самым настойчивым просителем в подмастерья: четырежды он приходил к чародею напрямую, с официальным визитом, и подолгу убеждал в том, что идеально на эту должность подходит. Во время этих визитов в качестве аргументов использовались и природное обаяние (слухи-то, как известно, не на пустом месте родятся, а на войне все средства хороши), и родственники, являвшиеся элитой столичного общества, и немаленький опыт в сотворении боевой магии всех видов и мастей, и даже оскорбляющие его честь мольбы и подкуп. Давид поставил перед собой вполне конкретную цель и с присущим ему терпением шёл к ней весь последний год: старался как можно чаще попадаться матёрому колдуну на глаза, если случалось Захарии прогуливаться рано утром или поздно вечером по улицам, не гнушался использовать любые возможности захватить хотя бы толику внимания, даже не задумываясь, насколько бьющими по самолюбию и имени семьи могут оказаться использованные приёмы. Студент знал, как важно быть «неподалёку», находиться в обозримой близости, чтобы подсознательно расположить объект к собственной персоне, дать время привыкнуть к его постоянному присутствию.