Ученик Истока. Часть I (СИ) - Волковец Серафим

— …хорошо, если в нём останется кровь, — добавил он. — Но можно и без. Теперь, когда с органами покончено…

Он подцепил выпотрошенную козу за дыру в шее, вновь переложил на пенёк и вырвал из него топор.

— …отрезаешь ноги вот по этот сустав.

Четыре точных удара — и от животного осталась только товарного вида туша. Наставник штабелями сложил ноги на столе недалеко от козлиной головы, вернулся к разрубанию и несколькими лёгкими ударами топора размолотил козу надвое чётко по позвоночнику.

— Старайся работать вдоль хребта, чтобы половины были примерно одинаковыми, — сосредоточенно сказал он. — Козы, логично, крупнее козлят, поэтому для удобства разруби половину ещё на несколько частей — и можешь приступать к кормлению. Вот и всё. Вопросы?

Пребывая в полуобморочном состоянии, Макс каким-то чудом умудрился не только помотать головой, но и действительно осознать всё с ним только что произошедшее. Казалось, что весь развернувшийся процесс выжгли перед глазами как тавро — от начала и до конца, каждое движение, каждый жест колдуна прокручивались снова и снова, наслаиваясь одно на другое. В такт его мысленному вою в воротах конюшни раздался громогласный цокот подкованных копыт. Дрозд, видимо, почуяв кровь, благородно прошёл мимо разделочного отсека (только покосился своим жёлтым глазом на мясо), вернулся в денник и тут же встал мордой к квадратной кормушке.

— Приступай, — ровно велел Захария.

Парень поднял на него взгляд и какое-то время пытался сообразить, чего от него, собственно, хотят. Коза же уже разделана, что ещё нужно? Потом догадался, что мясо прямо с костями придётся нести плотоядному жеребцу, сглотнул против воли сухую слюну и приблизился к кускам туши. На ощупь её тело оказалось довольно мягким и податливым, от мышц веяло теплом. Одно только прикосновение вызвало у Макса мурашки, но деваться некуда — магистр внимательно наблюдал за его действиями чуть в стороне, сохраняя полное безмолвие. Прямо сейчас его тестируют, проверяют на прочность не только психики, но и воли. Оплошать нельзя. Подняв половину козы и водрузив на пень, Максим взял в руки скользкий и липкий от крови топор (господи какой тяжёлый), занёс — и едва не отрубил себе палец. Лезвие вонзилось в нескольких сантиметрах от ногтя.

Колдун не издал ни звука и, кажется, вообще никак не отреагировал на это рискованное происшествие. Только крепче сжал и без того узкие серые губы. Когда подмастерье с горем пополам справился с порученным ему заданием и разрубил половину козы на три части, магистр молча вышел из отсека и остановился у денника, скрестив всё ещё окровавленные руки на груди. Склизкие мускулы опасливо соскальзывали с ладоней, пока Максим нёс пищу Дрозду. Поэтому огромным облегчением стало скинуть их в кормушку — и огромным испытанием стало наблюдать за тем, как увешанная змеиными клыками пасть лошади жадно вгрызается в мясо, дробит оглушительно кости и громадными шмотками заглатывает пищу, пачкаясь в крови.

— Боевое крещение пройдено, — спокойно произнёс чародей, провёл грязной ладонью по носу своего скакуна, оставив красный след на золотой проточине, и почесал острыми ногтями впадину над глазом жеребца. — Распорядок простой: два дня кормишь его козой, один день — курицей. Умеешь обезглавливать куриц?

Макс нашёл в себе силы только покачать головой.

— Тогда послезавтра покажу, там всё просто. За мной.

Они прошли к отсеку, в котором хранилось сено, и приблизились к разноцветным мешкам килограмм на сто каждый.

— В красном хранится овёс, в жёлтом — ячмень, в синем — пшеница. В маленьком ведре, на котором нарисован колосок, смешиваешь все три культуры в процентном соотношении два к одному к одному, наполняй ведро до краёв. Ещё раз: половина — овёс, вторая половина — ячмень и пшеница пятьдесят на пятьдесят. Кормить этой смесью Дрозда нужно вечером, после нашего ужина. Проблем возникнуть не должно. Помой топор и ножи, протри стол для разделки, бери отходы и выходи. Жду у дома.

Ледяная вода в корыте стала для Макса божественным откровением. Руки, опухшие от стресса и поднявшейся на этой почве температуры, благодарно пульсировали, пока парень смывал с ладоней и инструментов кровь. Оставшись наедине с самим собой, он какое-то время медитировал, ни о чём не думая, потом вернул топор в пень, разложил ножи в том порядке, в котором их брал, положил отрубленную голову поверх кишок…

И тогда, в пустоте и одиночестве просторной конюшни, его прорвало.

Максим не знал, почему плачет. Он даже не испытывал к козе никакого сочувствия, никакого сострадания или угрызений совести, но слёзы текли сами, ничем не обусловленные и на первый взгляд беспричинные. Он не позволял себе так плакать в присутствии матери или Стёпы, потому что «мужики не ревут», не разрешал себе пустить слезу при друзьях или Дашке, потому что стыдился проявлений слабости, даже в действительно страшных ситуациях умел стискивать зубы, а стоило попасть в этот мир — расклеился при первой же возможности. Склонившись над ведром с ярко смердящей требухой, парень закрыл руками лицо и почувствовал, что ещё немного — и разрыдается уже до настоящей истерики.

Какой позор.

Не маленький же мальчик, казалось бы, должен понимать, что происходит с мясом, прежде чем оно попадает на прилавок в магазины. А всё равно тянуло грудь, словно душа беззвучно разрывалась от горя и скорби. Это совершенно не похоже было на Макса… Не то, что он плачет, конечно, а то, что он плачет из жалости к убитому животному. В конце концов, гибель голубей и кошек наблюдать его не смущало ни капельки, даже вызывало какое-то необъяснимое ощущение собственного превосходства. Тогда в чём причина внезапно проснувшейся гуманности — и было ли дело в гуманности вообще?

Это просто стресс, — убеждал себя Путник, сгорая от стыда за собственную слабость. — Другой мир, другие обычаи… просто нужно привыкнуть. Просто стресс.

«Не живой ты, что ли?» — тихо прозвучал в памяти вопрос Каглспара.

Действительно. Что я, не живой?

Но легче не становилось. Чем дольше текли по щекам слёзы, чем сильнее закладывало нос, тем уничижительнее о нём отзывался внутренний голос. Возле особняка его ждёт колдун, нельзя просто взять и разреветься до соплей. Как он потом покажется в таком виде, с красными опухшими глазами, как… как девчонка? Это же просто бред какой-то — сидеть тут и оплакивать козу, склонившись над её внутренностями!

Как же всё это глупо.

— Ты долго, — заметил чародей, когда Макс подошёл к нему, из последних сил таща в обеих руках ведро с дурно пахнущим «богатым внутренним миром». — Возникли сложности?

— Нет, Мастер, — ответил парень, стараясь не смотреть ему в глаза.

Если бы посмотрел — понял бы, что Захария его как открытую книгу читает.

— Вот здесь, — колдун указал на едва различимый зазор между тёмно-синими вертикальными досками, которыми был отделан фасад с задней части особняка. — Нажми на него — можно коленом, если руки заняты.

Максим подчинился. Что-то тихонько щёлкнуло внутри, и доски мягко отошли от стены. Со внутренней стороны кухни дверь на улицу была замаскирована, и не зная, что там есть проход, в жизни бы никто не догадался толкнуть её: швы ловко прятались за отъезжающим вместе с потайным ходом стеллажом со специями.

— Важно всегда иметь пути отступления, — ровно пояснил магистр. — А лучше — несколько. Никогда не забывай об этом, даже если абсолютно уверен в благоприятном исходе… чего бы то ни было. Рано или поздно предосторожность может спасти жизнь. Если кто-нибудь, кого не должно быть в доме, каким-то образом проникнет внутрь — беги через эту дверь в конюшню, выпусти Дрозда и удирай тропой через сосновый пролесок. Понял?

— Да, Мастер.

— Поставь ведро вот сюда и вернись за кожей.

Парень без лишних слов подчинился. Уже по возвращению он застал наставника над кухонным котлом — колдун не удосужился даже грязный фартук снять, только крутился деловито вокруг огня, подсыпая что-то периодически в крайне мерзко пахнущее варево. В глубокой миске на столе плавали недоваренной лапшой быстрого приготовления козлиные мозги, рядом на разделочной доске лежали сердце, хирургически точно извлечённые из черепа глазные яблоки и язык. В мусорной корзине, обложенной плотной тканью вместо пакета, розовели остатки шерсти, мяса, похожие на глистов ленты связок и ещё какая-то дрянь, рассматривать которую у Макса никакого желания закономерно не проснулось. Он только осторожно заглянул в котёл: в бурлящей воде сквозь плёнку из ошмётков проступал череп — над поверхностью поднимались только рога. Порошок, которым пользовался колдун, должен был ускорить процесс выварки и отбелить кости.