Ученик Истока. Часть I (СИ) - Волковец Серафим

— Возьми из правого верхнего ящика банку с глазами, — велел Захария, махнув рукой на увесистый шкаф, привинченный к стене. — Глаза с доски положи туда, смотри не раздави. Потом вытащишь из коробки бутылку вина и выпьешь немного.

Последнее распоряжение резануло слух молодого Путника, потому что слишком уж сильно смахивало на проявление небезразличия. Но переспрашивать себе дороже — мало ли, что на самом деле подразумевал под этим распоряжением чародей. Макс переложил глаза козы в прозрачную баночку — оттуда на него смотрели помутневшие зрачки её предшественников, — с удовольствием вернул тару обратно в темноту дрожащими всё ощутимее руками и извлёк из корзины тяжёлую бутылку с позеленевшей от времени пробкой.

— Стаканы там, — не оборачиваясь, кивнул в сторону полок Захария.

Бутылка, закупоренная вручную, не сразу поддалась на уговоры. Плотно сомкнувшаяся на краях горлышка пробка из какого-то клейкого вещества срывалась при помощи тонкого «язычка», но пальцы Максима не слушались и ухватились за край только с четвёртой попытки. Щедро плеснув в полупрозрачный стакан, парень неуверенно водрузил бутылку на кухонный стол возле разделочной доски с козлиным сердцем, посмотрел завороженно на алкоголь (вино оказалось розовым) и, тяжело вздохнув, пригубил. На вкус напиток был мягким и сладким, словно его давили не из винограда, а из клубники или каких-то других садовых ягод. Тёплая и густая, розовая жидкость мягко смочила пищевод, плавно стекла в желудок и фантастически быстро всосалась в кровь. Через несколько минут парень уже чувствовал, что пьянеет.

Местный алкоголь явно крепче Земного, — в очередной раз убедился он.

— Козу жалко стало? — ровно поинтересовался магистр без тени иронии.

— Простите?

— Я спросил, стало жалко козу?

— Не знаю, — чувствуя, как пылают от стыда и вина щёки, выдавил Максим. — А откуда вы…

— Ты городской житель. Это нормально, — Захария велел котлу слететь с огня и вылить из себя воду в большой жестяной чан, через дыру в дне которого по трубе вытекли остатки мясного бульона куда-то за пределы особняка. — Знаешь… сопереживать другому живому существу в момент убийства. Не стоит винить себя за человечность, Максимус. Это редкое свойство. Во всех мирах.

По соседству с первым чаном стоял второй, точно такой же, с чистой водой. Не произнеся ни слова заклинаний, колдун усилием воли поднял из него в воздух большую каплю размером с кофейную чашку, опустил в неё руки и тщательно вымыл, затем совершил какой-то неуловимый взгляду пас пальцами, и грязь моментально отделилась, вернув капле первоначальную чистоту. Воду чародей вернул в чан, а кровь и пыль улетели прямиком в корзину с мусором. Бытовая магия завораживала Макса, заставив на несколько секунд забыть о том, что случилось. Обваренный череп воспарил из котла и лёг на стол неподалёку от доски для разделки, словно двигался по собственной воле: наставник внимательно его осмотрел и удовлетворённо кивнул.

— Сострадание — величайшая из человеческих слабостей, — продолжил он, вытирая руки насухо знакомым уже парню полотенчиком. — Конкурировать с ней может, пожалуй, только любовь. Но пока ты человек, ты имеешь право быть слабым.

— А у вас есть слабости, Мастер?

Вот прямо сейчас пригрози Максу смертью, если не ответит, зачем он это ляпнул, и он промолчит. Это само вырвалось. В обход мозга, как говорится. Возможно, всё дело было в том, как странно и ненавязчиво Захария проявил по отношению к своему подопечному сочувствие: мог же и проигнорировать муки чужого сердца, но не стал.

— Я человек, — спокойно пожал плечами чародей, вешая полотенце на крючок. Оправдывать ожидания этот индивидуум, видимо, не умел в принципе. — Но если хочешь, чтобы я начал откровенничать — перехочешь. У тебя целый ворох дел на сегодня, советую не откладывать. Приведи себя в порядок и возвращайся к ним.

Корпеть над книгами не доставляло никакого удовольствия. Листаешь себе пожелтевшие от времени странички, пытаешься запомнить загогулины, придуманные явно не без участия больного воображения какого-то парализованного осла, мозги себе ломаешь — ещё и перо это долбаное все пальцы чернилами испачкало, что б его. Приноровиться к новому писчему инструменту оказалось даже сложнее, чем, собственно, осваивать азракт. И как только люди раньше справлялись?

Впрочем, — тут же осадил себя Макс, — здесь перьями до сих пор орудуют без труда, и уж если даже эти деревенщины смогли справиться, то чем я, блин, хуже?

Битва с кляксами, однако, была проиграна с треском. Только испоганив половину тетради и выматерив всё, на что падал взгляд, парень более-менее смог овладеть техникой работы с этим жутким приспособлением четырнадцатого века. Когда с него сошло уже семь потов (и потом ещё два, чтобы не расслаблялся), линии и чёрточки стали приобретать какой-то смысл и из нагромождения знаков показались первые вполне узнаваемые буквы. Читать этот бред сумасшедшего, безусловно, было пока ещё рано, но хотя бы первичная идентификация одной трети алфавита — уже победа. Голова болела и отказывалась видеть перед собой что-либо помимо местной письменности, даже когда в попытке отвлечься он переводил взгляд на нечто постороннее, перед глазами мелькали каракули местных лингвистов. Зла не хватало описать, насколько он замучался — с виду все буквы похожи одна на другую. И где только Мастер распознал здесь латынь с ивритом?! Четырёхлетний ребёнок пишет разборчивее!

Бесшумное приближение колдуна Максим почувствовал затылком: только после достаточного сокращения дистанции у парня так характерно вставали дыбом волоски на шее. Магистр сохранял безмолвие, источая едва уловимый кожей холодок, и если бы не способность юноши распознавать этот холодок на расстоянии, никто бы даже не заметил, что он рядом. Постояв за спиной подмастерья какое-то время, Захария удалился так же бесшумно, как и пришёл. Видимо, проверял, справляется ли с поставленной целью новобранец.

Внизу почти весь день был аншлаг. Люди заходили почти каждые полчаса, и у всех были разные просьбы: кто-то обсуждал чертежи оружия, кто-то просил зачаровать одежду (чтобы не пачкалась и не рвалась) и экипировку (чтобы невозможно стало пробить ножом или стрелой). Некоторые предлагали купить их товар и соглашались на любую цену, некоторые, напротив, пытались торговаться. Несколько человек заходило поделиться свежими новостями, а один особо умный кадр пытался продать магистру корову. Словом, дел у колдуна было по горло, и всё же он решил выделить несколько минут, чтобы проверить, как у Макса идут дела. Довольно… разумно и добродушно с его стороны.

Да и не вёл он себя, как нервный и вспыльчивый человек, вопреки рассказам Каглспара. Может быть, всё не так уж плохо?

К вечеру клиентов поубавилось, а в семь часов они перестали появляться вовсе. Видимо, жители столицы уже наизусть выучили распорядок дня своего ручного мага и не планировали лишний раз нарываться на колючий взгляд и язвительные реплики. С кухни повеяло запахом мяса, изрядно проголодавшийся Макс, пропустивший обед (надо полагать, Мастер как раз приходил позвать к столу, но не стал отвлекать от занятий), спустился вниз и стал свидетелем интересного события.

На город медленно опускался вечер. Не зашторенное всё ещё кухонное окно пропускало в дом золотисто-розовый свет заходящего солнца, подсвечивая детали интерьера. В лавке по какой-то таинственной причине пребывали в столь поздний для чародея час двое молодых людей, оба — в уже до боли знакомой униформе магической академии. И, очевидно, просто стоять в ожидании чего-то, о чём Макс мог только догадываться, оказалось для них испытанием ничуть не меньшим, чем для него самого — утренний забой козы.

Один из гостей — высокий рыжеволосый юноша лет двадцати, в котором Максим без труда узнал Давида (или как его там представляла Лейм), — беспокойно сжимал аристократично-бледные пальцы в кулаки. Его напряжённые плечи и сосредоточенно-застывший на одном объекте взгляд свидетельствовали о крайней степени физического и душевного беспокойства, граничащего, пожалуй, даже со страхом. Что могло привести этого студента в лавку колдуна? Да ещё после закрытия? Стоило Максу ступить бесшумно на нижнюю ступень лестницы, Давид заметил движение, повернул к нему красивое лицо, покрытое россыпью веснушек, и крупные зелёные глаза сразу вцепились в Путника пристальным и полным недоверия взглядом.