Лекарь Империи 7 (СИ) - Лиманский Александр

До самого вечера я был погребен под лавиной рутинных дел, которые обрушились на отделение после выходных. Новые поступления, коррекция назначений, консультации с терапевтами. Лишь когда рабочий день подошел к концу, меня вызвали в лабораторию.

Лаборантка Светлана, худенькая женщина лет сорока с вечно усталыми глазами, указала на микроскоп.

— Илья Григорьевич, посмотрите, пожалуйста. Я такого никогда не видела.

Я приник к окулярам. На предметном стекле, окрашенная по Граму, распласталась та самая жидкость из печени полковника Обухова.

— И что там? — спросила Светлана, стоя за моей спиной.

— Ничего, — я отстранился от микроскопа. — Точнее, ничего из того, что должно здесь быть.

— Это ведь не гной? Я не ошиблась? А что же тогда?

— Клеточный детрит. Каша из некротизированной ткани печени. Мертвые гепатоциты, обломки ядер, жировые капли. Но признаков инфекции нет. Ни единой бактерии. И, что самое странное, почти полное отсутствие нейтрофильных лейкоцитов.

Картина стерильного ликворфакционного некроза.

Дифференциальный диагноз: Ишемия? Атипичная локализация, нет сосудистой патологии в анамнезе.

Токсическое поражение? Возможно, но течение слишком медленное.

Аутоиммунный процесс? Вероятно, но почему в виде одного массивного, инкапсулированного очага? Ни одна из версий полностью не объясняла клинику.

— Может, я плохо посмотрел? — Фырк забрался на тубус микроскопа. — Давай еще раз нырну в этого полковника!

— Светлана, сделайте, пожалуйста, посев этого материала на все возможные среды, включая грибковые и анаэробные. И отправьте образец на гистологию в областной центр.

— Уже отправила, — кивнула она. — Результат будет дня через три, не раньше.

Я вернулся в палату к Обухову. Он уже полностью отошел от наркоза и даже пытался читать книгу. Увидев меня, он слабо улыбнулся.

— Ну что, господин лекарь, вычистили из меня эту заразу?

— Вычистили, — подтвердил я. — Но теперь наша главная задача — выяснить причину, чтобы она не вернулась.

Фырк, не дожидаясь моей команды, нырнул в пациента для контрольного осмотра. Через минуту он вынырнул обратно, и его мысленный крик был полон паники.

— Двуногий! Оно растет обратно! Полость уже начала заполняться той же самой дрянью!

Глава 4

— Что значит растет обратно? — машинально спросил я.

— То и значит! Сам посмотри, — возмутился Фырк

Тело среагировало раньше, чем мозг успел обработать информацию. Никакого страха, только резкий, холодный всплеск адреналина, обостривший слух и зрение до предела.

Мир сузился до койки пациента. Три быстрых, бесшумных шага — и моя рука уже лежала на правом подреберье Обухова.

Хорошо что больше чем на половину я уже восстановился. Я активировал Сонар.

Картина, которую я увидел, противоречила всем законам биологии и медицины. Полость, которую мы так тщательно вычистили и дренировали всего шесть часов назад, уже на треть была заполнена той же самой мутной, бесструктурной массой.

Процесс шел прямо сейчас.

Я видел это на клеточном уровне: здоровые, полнокровные гепатоциты по краям полости внезапно темнели, их мембраны съеживались, а затем они просто распадались, превращаясь в ту же самую серую кашу.

Данные противоречат известным биологическим моделям.Скорость некроза и регенерации патологической ткани превышала все мыслимые пределы. Это был не рецидив абсцесса — он не мог сформироваться за шесть часов в дренированной, стерильной полости.

Мы убрали мертвые ткани, но фабрика по их производству продолжала работать в усиленном режиме.

Что-то активно уничтожало его печень в реальном времени.

Я бросил взгляд на монитор. Температура — тридцать восемь и пять. Объективное подтверждение, что в организме идет активный патологический процесс.

— Фырк, — мысленно произнес я, мой голос был абсолютно спокоен. — Ты ошибся. Это не гнойник.

— Как не гнойник⁈ — возмутился бурундук, материализуясь на спинке кровати. — Я же сам видел! Густая, мутная дрянь!

Он видел результат, а не процесс. То, что похоже на гной, но не является им по сути. Он — превосходный сканер, но плохой патоморфолог.

— Ты видел некроз, — констатировал я. — Мертвую ткань. Но не инфекцию. Ныряй обратно. Мне нужна полная ревизия.

— Опять⁈

— Да. И не саму полость смотри — осмотри пограничную зону. Стенки. Мне нужен отчет о том, что происходит на клеточном уровне. Что именно убивает гепатоциты? Это лизис? Клетка разрывается изнутри? Или апоптоз? Она съеживается и распадается на части? Или есть какое-то внешнее воздействие, которое пожирает их снаружи?

Я задавал ему вопросы из мира цитологии и патофизиологии. Он не поймет терминов, но его уникальный дар позволит ему увидеть сам процесс.

А я смогу интерпретировать то, что он опишет. Нужно было сменить масштаб. Перестать смотреть на опухоль и начать смотреть на клетку.

Фырк снова исчез в теле пациента. Я стоял у кровати, мысленно прокручивая и отбрасывая очевидные теории одну за другой.

Первая версия: неполная санация очага. Отпадает. Киселев — хирург старой школы, он работает дочиста. Плюс я сам контролировал процесс аспирации и промывания. Полость была стерильна.

Вторая версия: агрессивная, антибиотикорезистентная инфекция. Отпадает. Посевы стерильны, нет системной реакции, характерной для сепсиса — ни озноба, ни гипотонии.

Третья версия: агрессивная, быстрорастущая опухоль. Отпадает. Онкомаркеры в норме, и ни одна известная мне злокачественная опухоль не способна к регенерации с такой феноменальной скоростью.

Следовательно, причина была не в этом.

Фырк вынырнул из пациента так же внезапно, как и исчез. Его мысленный голос дрожал от смеси ужаса и недоумения.

— Двуногий, я в полном шоке! — выпалил он. — Клетки печени просто растворяются! Как сахар в горячем чае! Как будто их невидимой кислотой поливают! Но вокруг них… там настоящее поле битвы! Огромное, просто аномальное количество эозинофилов! Целые облака этих белых штук! Они лезут со всех сторон, как армия муравьев на кусок сахара!

Я замер. Эозинофилы. В таком количестве. Это был не просто шум на фоне. Это был недостающий фрагмент пазла, который переворачивал всю картину. Эозинофилы… Мозг заработал с удвоенной скоростью, отсекая лишнее. Это говорит не просто о воспалении, а о массивной эозинофильной инфильтрация.

Иммунная система пациента в состоянии паники. Эозинофилы отвечают за две основные реакции: борьба с многоклеточными паразитами и аллергия.

— Фырк, а ты видел самих паразитов? — мысленно уточнил я. — Червей, личинок, цисты, что-нибудь, что не похоже на клетки его собственного тела?

— Нет! Абсолютно ничего! Только эти белые твари! Горы эозинофилов! И мертвые клетки печени!

Итак, что мы имеем?

Массивный стерильный некроз печеночной ткани. И гигантская, неадекватная эозинофильная инфильтрация при полном отсутствии паразитарной инвазии. Картина была… редчайшая.

Стерильный эозинофильный абсцесс печени. Один случай на миллион. В прошлой жизни я читал об этом в «Ланцете», но никогда не видел воочию.

Идиопатический гиперэозинофильный синдром с висцеральным поражением. Организм по неизвестной причине сошел с ума и начал атаковать собственную печень армией эозинофилов, буквально растворяя ее.

— Эй, двуногий, ты чего завис? — Фырк помахал своей крошечной лапкой прямо перед моим носом. — План есть какой-нибудь? А то твой полковник тут тает на глазах!

Диагноз был. Он был безумен, но он был единственно возможным, который объяснял абсолютно все симптомы.

А раз есть диагноз, должен быть и протокол лечения. И он был прямо противоположен тому, что мы делали до сих пор.

— Есть, — я выпрямился, — Нужно срочно подавлять его собственный иммунитет. Иначе к утру от его печени останется решето.

Решение было принято. Ждать до утра, до гистологии, до консилиума — означало подписать полковнику смертный приговор. Я вышел из палаты и быстрым, уверенным шагом направился в реанимацию.