Куда приводят коты (СИ) - Фомин Олег Геннадьевич

На мгновение «молодожены» будто бы исчезли…

А потом появились вновь, и Карри вдруг вынырнула из омута ласк. Находясь в объятиях Седого, смотрит в одну точку.

– Ничего не понимаю… Я только что отправила нас домой, но мы опять здесь. Нас все еще кто-то держит!

Седой нахмурился.

– Ящер точно мертв?

– Сто процентов! – тут же отозвалась Карри. – Я видела, второй слой растворил его, такое пережить невозможно.

Седой оглянулся на все еще лежащую с закрытыми глазами Блику.

– Значит, все-таки придется ее добить.

– Это не может быть она, – мотает головой Карри. – Она сейчас слишком слаба.

– Но ты говорила, закрывать перемир умеют только стиратели. А стирателей, кроме ящера и этой чернявой, здесь не…

Седой осекся.

Они с Карри переглянулись, а затем их обновленные лица и пытливые взоры медленно повернулись ко мне.

Кажется, впервые за долгое время эта парочка вспомнила о моей скромной персоне. Как говорится, не прошло и полгода… Седой забыл про меня, когда его отвлекла Блика, не дав ему поставить горячую печать сигарой на моей ладони. А Карри не обращала на меня внимания с самого начала. Лишь мимолетно удивилась, каким это ветром меня сюда занесло… Я не был призраком все это время, но меня в упор не замечали, словно я не существую. Словно я – пустое место. Ноль без палочки.

Седой и Карри подошли ко мне, все так же сидящему на земле. Крысы притихли, хлынули в мою сторону волной, как селевой поток, и вскоре меня окружил черный бисер любопытных глазок, я словно в бурлящем котле, и у каждого пузыря в нем есть хвост и шерсть, а вместо паров клубится шорох.

Карри присела рядом на одно колено.

– Выглядишь уставшим, Риф. Похоже, на втором слое тебе не понравилось, да? Он тебя тоже слегка преобразил… Но тебе даже идет!

Ладонь опустилась мне на плечо, а голос стал вкрадчивым:

– Риф, отпусти меня. Это ведь ты держишь перемир на замке. Отпусти, пожалуйста… Будь хорошим котиком. Ты ведь всегда им был, за это мне и нравился…

Сейчас ее касание и речь не кажутся приятными. Гляжу мимо, куда-то в россыпь камней. Краем глаза вижу, как Седой достает из-за пазухи пистолет, накручивает на ствол глушитель. Зачем? И так никто не услышит… Наверное, по привычке.

– Я благодарна за все, что между нами было, – продолжает Карри, – но я не твоя судьба, ты и сам понимаешь. Уверена, ты еще найдешь…

Она говорит что-то еще, но уже не слушаю.

Пока в этом карьере, затопленном тьмой ночи и светом фонарей гигантской машины, происходили события, мне то и дело вспоминалась другая ночь – под мостом. Он нависал надо мной так же, как нависает сейчас мост конвейера, а эти гусеницы чем-то похожи на его бетонные опоры.

В ту ночь мне снесло крышу. Я обезумел, и кончилось тем, что в руке оказался кирпич, а под ногами – труп с винегретом вместо головы. И дело даже не в том, что трое ублюдков мучили кошку. Кошка была лишь триггером. Искрой. Ярости берсерка не случилось бы, если бы для этой ярости не нашлось топлива. Бочки с нефтью, что копилась в течение дня. Черная жижа сцеживалась внутри, пока меня отчитывали на повышенных тонах в деканате, чуть ли не швыряя документы в лицо. Пока с деланной учтивостью объясняли на работе, почему я им больше не нужен и в счет погашения каких моих косяков ушла полагавшаяся мне зарплата. Пока Жанна с театральным драматизмом заливала в меня монолог примерно того же содержания, какое теперь в словах Карри. Что я, дескать, хороший парень, но нам не по пути…

А я лишь безучастно слушал и наблюдал со стороны. Молчал в тряпочку, глядя, как мою жизнь спускают в унитаз, даже не поинтересовавшись моим мнением. Вот только продукт спуска – горючая черная грязь – из меня не уходил. Наоборот, копился, а внешнее спокойствие было затычкой, не позволявшей отраве вытечь. Но копиться вечно она не могла…

И сейчас не может.

Карри, делая озабоченный вид, продолжает нести какую-то чепуху, Седой неторопливо возится с пистолетом, насвистывая, ждет, когда Карри закончит. А у меня перед внутренним взором до сих пор просвечивает картина, где они целуются. Словно эту сцену выжгли на сетчатке! Поверх другой сцены, когда я только-только научился прыжкам через перемир и отправился спасать Жанну и мать от Седого, а обнаружил всех троих в одной постели, голых и довольных! Обе сцены спутались в мозгу, как клубок проводов, и коротят, роняя искры…

Искры.

В бочку с нефтью.

Карри отдернула руку, как от горячего утюга. На лице изумление, граничащее со страхом. Земля начала дрожать. Крысы засуетились, подняли панический визг.

Седой озирается.

– Что за…

А я сижу и, оскалившись, тихо рычу. Зубы стиснуты, как захлопнувшийся капкан, с уголков рта течет слюна. Перед глазами заплясал тлеющий пепел, в нос проник запах гари. Это сгорела вмиг, как спичечная головка, моя одежда.

Гляжу на руки. Их, как и землю, потряхивает. Кожа от локтей в сторону запястий становится черной, словно по ней растекается та самая нефть из пресловутой бочки. Глянцевая чернота пожирает все тело. Гнева внутри так много, не хватает места, он пробуривает себе путь, выпячивается наружу через виски, лопатки и нижнюю часть позвоночника, заставляя мясо и кости трещать. Чертовски больно, но эта боль – анестезия. Она отвлекает от страшного пламени, что выжигает изнутри, что превращает кровь в вулканическую магму…

Земля задрожала сильнее.

Карри отпрыгнула, упала на то мягкое, что недавно щупал Седой, смотрит с ужасом, ноги толкают прочь от меня, как от чумного.

Седой спохватился, на мой лоб зыркнул зрачок глушителя, дуло трижды харкнуло, но свинцовые плевки прошли сквозь тело, ставшее призрачным, исчезли где-то в песке позади меня. Я вновь сделался плотным, и глушитель жалобно скрипнул в моем кулаке, черном, как уголь, который роет здесь днями и ночами громадная машина. Я сжал его сильнее, и длинные когти смяли выверенный по чертежам металл в уродливую бесполезную массу. Седой поспешно выпустил рукоятку, лицо исказилось, от его ладони взвился дым. Пистолет сияет красным, как накалившаяся спираль кухонной плиты.

Оставшиеся в обойме патроны взорвались.

Седой вскрикнул, отшатнулся, обожженная ладонь схватились за щеку, сквозь пальцы хлынула кровь. А сквозь пальцы моего кулака течет то, что осталось от пистолета, – густая желтая лава.

Не убирая кисть с лица, Седой бросил на меня взгляд, полный злости. Другая его рука тоже сжалась в кулак, и в ту же секунду возившиеся около нас крысы сбежались к нему за спину, над ним выросла толстенная, как баобаб, колонна серой шерсти и лысых кольчатых хвостов. Знакомый крысиный червь разинул лепестки своей пасти, и голодная темная пустота внутренней полости вознамерилась обрушиться по дуговой траектории прямиком на меня.

Я лишь метнул в сторону червя взгляд.

Не долетев до цели пары метров, тот рассыпался пеплом в одно мгновение. А в следующее – не осталось даже пепла.

Седой растерянно крутит головой, не понимая, куда делись слуги.

Не дав ему толком опомниться, я протаранил его живот длинными, как сабли, рогами, этими же костяными вилами с ревом перебросил через себя. Тело в бордовом плаще рухнуло, но в районе воротника тут же закрутилась черная плеть моего хвоста. Ноги Седого оторвались от земли, задергались, пальцы пытаются пролезть под удушающую петлю, глаза навыкат, рот открыт, как у выброшенной на берег рыбы. Хвост слегка подбросил добычу, его хватка ослабла, а затем человеческое тело с двух сторон хлопнули черные кожаные паруса моих крыльев, я услышал смачный хруст множества костей, Седой мешком свалился мне под ноги.

Я снова поднял его в воздух, на сей раз – ухватив за горло рукой. Смотрю, как он брыкается, теперь уже вяло, закатив глаза. Смотрю на развороченную шрапнелью щеку. Смотрю, как бегут кровавые слюни…

Смотрю и рычу.

Все громче, громче, а когда зарычал в выпотрошенную рожу так, что белые волосы заколыхались… он вспыхнул, точно лист бумаги, к которому поднесли зажигалку. Пламя сожрало его за несколько секунд. На самом деле, я мог испепелить мгновенно, как и червя. Мне стоило больших усилий сдерживать порыв ненависти, чтобы он сжигал Седого не так быстро, а я мог послушать истошные вопли…