— Не отвлекайся, — парировала она, её глаза горели вызовом, и она потянулась, её губы нашли его — страстно, уверенно, с жаром, который копился с их первого поцелуя. Его руки сжали её талию, притягивая ближе, поцелуй был как вспышка, глубокий, с привкусом её дерзости и его силы. Лив отстранилась, её дыхание сбилось, но она ухмыльнулась, её голос был игривым:
— Это за то, что зазнаёшься.
Дориан рассмеялся, его глаза потемнели, и он провёл большим пальцем по её нижней губе, его голос был тёплым и мягким:
— Если так, то буду зазнаваться чаще.
Лив фыркнула, ткнув его в грудь, её сердце колотилось, но она чувствовала себя живее, чем когда-либо. Они продолжили, Дориан учил её выворачиваться, его руки направляли её, то касаясь талии, то поправляя локоть, и Лив язвила, чтобы скрыть, как его близость кружит голову.
— Если я проткну тебя по ошибке, не жалуйся, — бросила она, целясь.
— О, я переживу, — ответил он, его улыбка была хищной. — В отличие от тебя, я бессмертен.
Она закатила глаза, но её губы дрогнули, и тренировка стала игрой — напряжённой, но полной искр. Когда Лив устала, её дыхание рвалось, она опёрлась о стену, вытирая пот со лба.
— Ладно, сенсей, я не совсем безнадёжна, — сказала она, её голос был насмешливым. — Но этим, — она кивнула на деревянный нож, — я его не остановлю.
Дориан подошёл и тихо сказал:
— Пора показать тебе кое-что важное.
Она кивнула, едва сдерживая усталость, и последовала за ним в другую комнату.
Он привёл её в библиотеку, подошёл к шкафу в углу, и достал оттуда чёрную шкатулку с вырезанным полумесяцем, она была гладкой, как полированный камень. Лив нахмурилась, её пальцы замерли в воздухе.
— Что это? — спросила она, её голос был осторожным.
— Это обсидиан, — произнёс он тихо. — Вулканическое стекло. Первый камень, с которого началась смерть.
— Обсидиан? — Лив нахмурилась. — Почему именно он?
Он посмотрел на неё, и в его глазах мелькнуло что-то древнее.
— Потому что именно обсидианом был убит первый человек от руки другого. Каин ударил Авеля острым обсидиановым куском. Не камнем. Не рукой. Острым стеклом земли. Это — символ. Якорь. Напоминание. Обсидиан зовёт смерть обратно. Единственное оружие, которым, если уметь пользоваться, можно убить бессмертного.
— И этим... можно убить вампира?
— Да. Но не просто прикосновением. Обсидиан работает только тогда, когда есть намерение. Ты должна хотеть убить. Иначе — это просто холодный кусок стекла.
— То есть, ты даёшь мне то, чем я... могу убить тебя?
Он закрыл крышку шкатулки, не сразу ответив.
— Нет, дорогая. — ухмыльнулся Дориан, Меня убить невозможно. Совсем никак. Я всецело бессмертен.
— Почему? — Лив спросила практически шёпотом.
Дориан взглянул на Лив и в этом взгляде горел хищный древний огонь.
— Потому что я никогда не умирал, — наконец сказал он. — Все они — каждый вампир, которого ты встретишь — были людьми. Чтобы стать одним из нас, человек должен умереть. Его кровь выпивается до остатка, его сердце должно остановиться. Но если тот, кто пьёт, хочет, чтобы человек переродился — если он вкладывает намерение не уничтожить, а сохранить — начинается трансформация.
— Значит, они все... мертвы?
— Были мертвы на несколько секунд. Но возродились. Вампиры не живые мертвецы, Лив. Это то же, если бы ты считала мёртвыми тех, кто пережил клиническую смерть, например. Но да, все вампиры перешагнули эту грань, между жизнью и смертью. И потому — уязвимы. Обсидиан вызывает смерть обратно. Напоминает ей: «Ты забыла кое-кого». И тогда она возвращается.
— А ты?
— А я? Я не умер. Моё тело было на грани, по всем законам я должен был. Да. Но в момент, когда свет позвал, когда та самая черта — между «был» и «нет» — должна была быть пересечена, я сказал «нет». Я отказался. И стал тем, кого ты видишь перед собой. Поэтому меня нельзя убить даже обсидиановым клинком. Потому что смерть не приходила ко мне. У неё нет на меня прав.
Лив ещё раз посмотрела на обсидиановый клинок, потом перевела взгляд на Дориана.
— Получается... все остальные вампиры — это ты их породил?
Он посмотрел на неё, словно чуть удивился. Не вопросу, а тому, что она дошла до него именно сейчас.
— Нет. Не всех. Только некоторых. — Он прошёлся пальцами по шкатулке, будто взвешивал прошлое. — Первый раз это было случайно. Я был голоден. Не просто голоден — сжираемый жаждой. Всё горело изнутри, будто я стал пустым и наполненным одновременно. Я напал на девушку — я даже имени её не знал. И когда начал пить, что-то внутри меня... не хотело лишать её жизни. В моих руках угасала молодость, красота... И всё её будущее. Я не хотел у неё это отнять. Но я допил до самой последней капли, её сердце остановилось. Я решил, что убил её. Это было... как всепоглощающее отвращение к своему естеству.
Он сделал паузу, и его голос стал чуть тише.
— Я не смог уйти. Я сидел рядом и оплакивал её, ненавидя себя за то, что я сделал. Но она ожила. Просто поднялась, словно ничего и не было. Рана на её шее затянулась на глазах, её бледное до того лицо налилось румянцем. Её кудри приобрели объём, а её глаза стали похожими на мои. И тогда я понял, как это работает. Нужно возжелать всем сердцем, и тогда вместо смерти человека ждала новая жизнь. Хотя, я не знаю что лучше...
— Что с ней стало? — спросила Лив, её голос был настойчивым, но с ноткой любопытства, и она шагнула ближе, её пальцы коснулись шкатулки, будто проверяя её реальность.
Дориан помолчал, его взгляд упал на клинок.
— Её звали Эрид, — сказал он, его голос был тихим, но твёрдым. — И это был двенадцатый век до нашей эры. Она умоляла спасти её семью — брата, родителей. Я тогда не знал, что даю: дар, проклятие или и то и иное. Но это помогало нам выжить. Мы пили кровь, чтобы не бояться голода, охотились, как звери, огонь не обжигал нас, а холод больше не заставлял искать укрытие. Я дал им то, что у меня было и они ожили. Эрид и её семья до сих пор здесь, в городе. Я присматриваю за ними.
Лив прищурилась, её губы дрогнули в едва заметной усмешке.
— Ты стал им вместо отца семейства? — язвила она, ткнув его в плечо.
Дориан ухмыльнулся, поймал её руку, нежно провёл пальцами по её запястью, и шепнул, его глаза блеснули:
— Ревнуешь, дорогая? Не нравиться что ты не единственная, кого я взял под своё крыло?
Лив недовольно фыркнула, но не отстранилась, её голос стал серьёзнее.
