Хроники новуса (СИ) - Сторбаш Н.В.

Увы, счастье мое продлилось недолго. На четвертый день Колтай велел идти с ним. Элианна, добрая душа, вступилась, сказала, что я еще не окреп, но он будто и не слышал, махнул мне рукой, мол, давай следом.

Мы пришли в тот же двор, где я дрался с Ломачом. Угорь внимательно посмотрел на меня и сказал, что настало время отрабатывать хлеб и его доброту.

— Если не справишься, я сломаю тебе обе руки и выкину стражникам. Сумеешь пережить еще пятьдесят плетей или нет?

— Так, а делать-то что? — угрюмо спросил я.

После нескольких дней возле Элианны вся эта заваруха с Угрем меня только злила.

— Всё, что велит Колтай.

От этого прозвища мне резануло по сердцу. Почему я должен слушать этого урода? Хотя разве у меня есть выбор? У меня вообще когда-нибудь был выбор?

Мы с Колтаем вышли со двора. Я думал, он повернет к площади Сфирры или к другим добропорядочным улочкам, но он вдруг направился к окраине. Где-то там жил Воробей с подобранной детворой. Неужто Угорь хочет что-то сделать с ними? Но нет, миновало…

По пути Колтай коротко присвистнул, из-за полуразобранной изгороди вынырнул мальчишка едва ли старше Сверчка, подбежал к нам.

— Их трое, — почему-то шепотом выпалил он. — Засели в гнилом доме, вчерась взяли бочонок пива, не заплатили, побили Клеща. Пока не выходили.

Колтай кивнул, бросил мальчишке медяк, выждал, пока тот отойдет подальше, и сказал:

— Слыхал? Трое. Кто со мной заговорит, того не тронь, а двух других выруби, едва я подам голос. Сразу. Замешкаешься — самому будет хуже.

— А кто они такие? — поинтересовался я.

— Овцы, что возомнили себя волками.

Дом и впрямь оказался гнилым. Глиняная замазка на стенах давно облупилась, в обнажившихся дырах виднелись трухлявые доски, казалось, довольно лишь хорошенько пнуть — и дом повалится набок. Я бы в таком остался на ночь лишь из-за нужды. Двери там не было, наверное, ее давно сняли и сожгли для согреву, проем прикрывала лишь тряпица. Колтай небрежно сдернул ее и вошел внутрь, я — следом за ним.

Внутри пахло кислым пивом и прогорклой отрыжкой. Кое-как замотавшись в потрепанные плащи, вповалку дрыхли трое парней, с виду один другого моложе. Я растерянно глянул на напарника. Как их тут бить? Прямо лежачих?

Колтай подошел к ним, небрежно каждого пнул и отошел обратно к двери, сложив руки на груди. Я напрягся. Чаще всего он начинал метать ножи именно из такого положения.

Парни заговорили одновременно:

— А? Что?

— Какая паскуда…

— Ма, я позже встану…

Кое-как продрали глаза, увидели нас и вскочили на ноги. Впрочем, стояли они нетвердо. Один шатнулся и с болезненной гримасой схватился за голову.

— Вы ж не стражники? — прищурился тот, что спал посередине. — Какого долгора вам надо?

— Пришел передать привет от Угря, — холодно сказал Колтай.

Я, как и было велено, рванул вперед, ударил правого поддых, увернулся от замаха и снес левого. Оставшийся замер, увидев острый кончик ножа возле своего глаза.

— Прежде чем буянить в чужом городе, сначала разузнай, кто тут главный, сходи, поговори, попроси разрешения, иначе будет вот так…

И Колтай одним взмахом отрезал парню ухо. Тот завопил, схватился за рану, сквозь его пальцы потекла ручьем кровь.

— Еще раз услышу про вас, переломаю руки! Хворый, обыщи их!

Я не сразу понял, что Колтай обратился ко мне, всё никак не мог отвести взгляда от чужой крови, а как опомнился, наскоро обшарил их одежду и одеяла, отыскал пятнадцать медяков и передал их Колтаю. После мы ушли.

— Хорошо справился, — похвалил напарник. — Может, и не зря тебя Угорь взял…

Сперва Угорь посылал нас с Колтаем на простые дела. К примеру, припугнуть пришлых, которые по большей части были не ворами, а глупыми деревенскими парнями вроде меня, что понадеялись на легкий заработок в городе, а потом решили получить монеты иным способом. Или наказать тех, кто худо справляется со своим делом и не выплачивает положенное крыто. С такими было просто. Мало кто из них ел досыта и умел драться.

Потом поручения стали посложнее. Мы ходили по лавочникам и забирали черную подать. Черную — потому что о ней не было сказано ни в законах, ни в уставах города Сентимор. Кто-то платил безропотно, а кто-то хватался за палки и ножи, не желая делиться своей и без того малой прибылью. И я защищал Колтая, хотя больше всего на свете желал ему смерти.

Порой битыми уходили мы. Некоторые торговцы нанимали охрану, надеясь прогнать Угревых посланников раз и навсегда. Но мы всегда возвращались, только уже не вдвоем, а вместе с Ломачом и другими парнями, и всякий раз наказание выходило тем торговцам еще дороже. Охранников попросту избивали в кровь и мясо, а их нанимателю либо отрезали палец, либо что-нибудь ломали, доставалось также и лавке, и товару, и семье. И вскоре подобные случаи уже не пугали меня, а удивляли. Мол, неужто еще остались такие дураки? Ведь ясно, что платить дешевле!

Жаль, что трясли мы только мелких лавочников, до таких, как давешний торговец шерстью, руки Угря не дотягивались. Тронь мы его, и нас будут искать не стражники с копьями, а новусы в железе! И с цехами мы не связывались. С ними даже бургомистр боялся лишний раз спорить.

Так что я отплатил лишь госпоже Бриэль: ворвался к ней в дом, чтобы дать отведать вкус плетей, коими попотчевали меня, но увидел ее перепуганное лицо, жалкое немощное тельце и пожалел, всего лишь сорвал с нее чепец и отрезал волосы под корень. Если она ведет себя, как гулящая девка, пусть и ходит, как гулящая девка. Даже если никто не увидит ее позора, она сама будет вспоминать о нем каждый день, как надевает чепец. Еще я забрал у нее три медяка.

Изредка я навещал Воробья и его подопечных. Зимой им приходилось тяжко, надо было покупать больше дров, хлеб, как и говорилось, дорожал с каждым днем, а подавали всё меньше и меньше. Не раз и не два крыто выплачивалось из тех серебряков, что я дал Воробью. Я даже тайком подсовывал медяки в одеяла, чтобы им стало чуть легче, но взваливать на себя их беды целиком, как Воробей, я не хотел.

У меня были свои огорчения. Спустя пару месяцев Угорь решил, что за мной можно больше не приглядывать, и велел отыскать другой кров. Скорее всего, из-за Колтая. Хоть он после первого дня не сказал мне ни слова насчет Элианны, я понимал, что он знает о моих чувствах к ней. Каждое утро я вскакивал пораньше, чтоб принести воды, помогал ей крутить жернова, с трудом отводил взгляд от ее солнечной улыбки. И каждую ночь мечтал, как Колтая поймают стражники, как его повесят или запорят до смерти, как я обниму плачущую Элианну, а она прильнет к моей груди и скажет, что давно хотела стать вдовой. Теперь в моих снах мы заходили всё дальше и дальше, от случайных прикосновений руками до объятий, от объятий до поцелуев, а от поцелуев… у меня срывало крышу.

И тем горше стало, когда я в последний раз пришел в дом Элианны, чтобы забрать скарб и попрощаться, а она с улыбкой сообщила, что наконец-то затяжелела. Она так этому радовалась, аж светилась от счастья! И я впервые подумал о ее собственных чувствах. Видать, лишь в моих мечтах Элианна ненавидела Колтая, а на самом деле она хотела понести от него ребенка. Я даже поздравить ее не смог, попросту сбежал, поджав хвост.

Я поселился в доме двух стариков, что сдавали комнаты внаем. Плата была небольшой, чердак вполне уютным, по утрам и вечерам старушка стряпала на всех за пару медяков. А еще хозяева спокойно относились к тому, что я порой возвращался за полночь. Оно и неудивительно, ведь это место Ломач показал.

Где-то недели за две до дня Пробуждения Угорь позвал меня к себе, усадил напротив и сказал:

— Скоро ты поднесешь дары древу Сфирры. Пора тебе стать сильнее.

Сильнее? Это как? Время от времени я дрался с Ломачом, Колтай показал, как метать ножи, а Горшок научил, как уворачиваться и перехватывать копья стражников. Что еще нужно?

— Ты знаешь, как могуч Ломач. Хочешь стать таким же? Или даже лучше?