Хроники новуса (СИ) - Сторбаш Н.В.

На удивление благородные остались спокойны. Дурная еда их встревожила гораздо сильнее, чем возможная гибель. Странно. Может, они знают то, чего не знаю я?

— Следуйте за мной.

Мы пошли по узким темным коридорам мимо череды плотно закрытых дверей. Вскоре брат Арнос остановился и махнул рукой на открытые комнаты.

— Выберите себе по келье, — сказал он. — После вы будете в них жить.

Я подождал, пока благородные разойдутся по своим комнатушкам, и вошел последним. Мда, небогато. Маленькое оконце под потолком пропускало не так много света. Я разглядел узкую скамью возле стены, поганое ведро в углу и вырезанный в камне герб культа.

— Наберись терпения. Тяжко лишь в начале, — сказал в спину брат Арнос и захлопнул дверь.

Хорошо, что скарб остался при мне, так что я вытащил одеяло, кружку, свечи, сухари, одежку, разложил, как смог. Получилось уже неплохо! Хоть не так похоже на темницу, где я ждал наказания.

Я полежал на скамье, подремал, потом прошелся по келье взад-вперед, подтащил скамью к оконцу, подтянулся и выглянул: видно было только небо, крыши и стены боковой башни. Когда солнечный свет померк, дверь отворилась, мне передали поднос с миской каши и кувшином ягодного отвара.

— Утром я заберу утварь. Ведро буду выносить по вечерам, — сказал усталый мужчина.

— Не знаешь, зачем нас держат взаперти? — спросил я.

— Мое дело — таскать кашу да ведра. Прочее — не моя забота.

Дверь закрылась.

На следующий день я измаялся от безделья. Ел, сидел, лежал, смотрел, как меняется цвет неба в оконце, наполнял ведро, ходил кругами, спал, пытался расспросить слугу. Может, культисты так проверяли наше терпение? Ну, благородные скорее разозлятся, чем я. Как-то оно бестолково идет. Я думал, что тут нас будут учить бою на мечах, как резать кровавых зверей, как носить доспехи, как ездить верхом. Благородные, понятно, этому обучены, но мне бы оно пригодилось.

На третий день было то же самое. И на четвертый. Я отдохнул так, как никогда в жизни не отдыхал, аж устал отдыхать. Хоть те же ведра с дерьмом таскать — всё веселее было б.

Наконец на восьмой день дверь отворил не слуга, а брат Арнос. Я обрадовался. Неужто мое заключение окончено?

— Сегодня ты станешь новусом или умрешь, — сказал он вместо приветствия. — Проглоти вот это, и завтра тебя выпустят.

Он протянул знакомый красный камушек, я взял, но сразу глотать не стал.

— Брат Арнос, разве для этого не нужны заветные слова? Мне их никто не говорил.

— Глотай! — грубо приказал культист. — Ты же для этого пришел? Так и делай, что велено!

Я пожал плечами и закинул ядро в рот.

Брат Арнос выждал немного и еле слышно прошептал:

— Слова были сказаны всем в первый же день. Прости, командор запретил их тебе говорить.

И ушел. Я услыхал, как с той стороны опустился засов.

Вот оно что! Семь дней были даны не просто так. Наверное, им не только заветные слова сказали, но и еще что-нибудь, к примеру, повторять их с утра до вечера или что-то делать и повторять. А если я помру, магистру доложат, что я попросту отлынивал или недопонял по собственной глупости. Почему брат Арнос слушается командора, а не магистра? Хотя вдруг это повеление магистра? Да не, зачем ему? Проще было выставить меня вон. Зачем кормить лишний рот целых семь дней?

Ведь не пожалели ядра! А оно денег немалых стоит. Хотя тут такой замок! Поди, тут куры денег не клюют.

Не о том думаю! Не о том! Меня ведь убить хотят. Что ж за жизнь такая? То Угорь хотел ядром накормить, то культисты… Если б отчим слова не пересказал, так ведь и погиб бы.

Я ждал той же боли, что и в прошлый раз, даже на скамью прилег, потом вспомнил обмоченные портки, встал, отлил всё до последней капли в ведро, снова лег. Встал, снял штаны, потом подумал, что оно как-то не очень выглядит. Лучше уж надеть портки, но убрать одеяло, чтоб не намочить. Его отстирать будет тяжелее. А вообще культисты сами стирают себе одежку? Вот эти благородные господа! Не, наверное, всё же слуги. Их тут должно быть немало! Если самому все делать, когда ж успеть остальное?

А боль всё не шла и не шла. Лишь когда я уже начал задремывать, меня слегка затрясло, заныли колени, локти, спина, будто я намедни перетрудился, потом бросило в жар, как часто бывает у застуженных. И так оно медленно наползало, что я не сразу вспомнил о словах. На всякий случай проговорил их про себя, потом еще раз и еще… А дальше непонятно: то ли попросту уснул, то ли слова увели в небытие.

Проснулся от резкого стука двери, вскинулся, отбросил промокшее от пота одеяло и увидел удивленное донельзя лицо брата Арноса.

— Ты жи… Как твое здоровье? Ты что, проспал всю ночь?

Вот он оставил меня ночью умирать. Наверное, я должен бы на него разозлиться, но злости не было. Хотелось рассмеяться и закричать: «Что, гады, не ждали? А вот такой я, Лиор! Бессмертный! Меня староста хотел сгубить, бургомистр велел насмерть запороть, Угорь думал калекой сделать, а я до сей поры жив и здоров! И с вашим командором тоже как-нибудь справлюсь!»

— Да, брат Арнос! — кивнул я.

— Чистое прихвати да идем за мной.

Я наскоро собрал одежку, вышел из кельи и увидел за братом Арносом лишь одного из тех, кто пришли со мной. Остальные почему-то не вышли.

— А где? Неужто все померли? — с замиранием сердца спросил я.

— Только один. Еще трое претерпевают немалые мучения и не оправятся еще день-два.

Претерпевают… Вона оно как! Ну, я-то вообще тогда столько же провалялся, не мог ни ногой дернуть, ни воды попить.

Арнос повел нас по темным коридорам, и я не мог понять, как они ухитрялись не заблудиться, когда тут столько поворотов, развилок и лестниц. Мы спускались, потом снова шли, потом еще спускались, казалось, что скоро опустимся ниже корней древа Сфирры. Мы явно ушли под землю, и мне стало не по себе, ведь там живут только трупы да черви, ну, еще овощи всякие хранят. Если бы вокруг были грязные земляные стены с торчащими оттуда корешками да ползающими букашками, я б, скорее всего, перетрусил, но тут, как и в замке, повсюду был камень — сверху, снизу, вдоль стен. Чистый холодный камень с копотью от факелов.

Мы зашли в комнатку со скамьями, где явственно пахло сыростью. Брат Арнос велел нам раздеться и зайти в соседнюю дверь, где можно «омыть свое тело». Омыть… Чудно они тут говорят, смешно как-то.

Первым разделся благородный. Он скинул с себя расшитый камзол, шоссы, башмаки и остался лишь в длинной белой рубахе. Даже не глянув на меня, он ушлепал босиком в указанную комнату.

Брат Арнос тихо спросил:

— Как ты сохранил свою жизнь? Извергнул ли ты ядро? Если так, то впредь тебе придется несладко. И всё равно, когда они осознают, что ты не стал новусом, тебя непременно изгонят.

Я скинул с себя одежку, немного подумал и снял нижнюю рубаху.

— Несладко? Я к сладостям непривычен, чаще жевал одну горькую редьку.

Повернулся к нему спиной и ушел. Пусть полюбуется на мои шрамы!

За дверью меня встретил сырой туман, сквозь который почти ничего не было видно. Я медленно пошел вперед, касаясь стены рукой, и через несколько шагов увидал вырубленную прямо в полу яму, такую ровную яму шага три в ширину и шагов пять в длину. Она была заполнена горячей водой, судя по тому, как оттуда поднимался пар. В яме уже сидел благородный парнишка и натирал себя ароматной жижей.

— Ты! Не лезь сюда! Сначала я помоюсь! — велел он.

Поначалу я подчинился. Голос у него был такой, будто никак нельзя ослушаться, будто он всю жизнь только и делал, что приказывал другим. Но, постояв на прохладном сыром полу, я подумал, а с чего бы? Он только что пришел в культ, и я тоже, он просидел неделю в келье на каше, и я тоже. Если бы он был в своей богатой одежке, я бы, может, видел в нем знатного человека, но сейчас он в одной лишь рубахе! И я уже приметил его белые тощие ноги, как у ощипанного цыпленка.

У нас ведь в деревне как? Если ты здоров, так пашешь с утра до ночи в поле, а значит, черен от солнца, только хворые да убогие сидят по домам. Потому бледная до синевы кожа вызывала у меня лишь жалость да брезгливость. Мало ли какую хворь от такого подхватишь?