Хроники новуса (СИ) - Сторбаш Н.В.

Поначалу я еще оглядывался, смотрел, как успевает идти за мной Мира, много ли уже убрал, но всякий раз видел, что прошел всего несколько шагов, а впереди непочатый край. Аж отчаяние брало за душу. Я боялся, что не успею, что зерно осыпется, и весь тяжкий труд отчима пойдет на корм мышам, а еще боялся, что не сдюжу. И обещанных старостой людей что-то пока не видать. Да и плевать! Сам смогу! Вот сколько осилю, столько и будет, но на поклон снова не пойду. К тому же без толку. Если старик решит закусить удила, никто не сумеет сдвинуть его с места.

И я снова хватал колосья, взмахивал серпом, срезал ломкие стебли и откладывал в сторонку, где Мира умело скручивала их в снопы. Несколько раз я едва не распорол себе руку, повезло, что снес лишь кусок кожи. Мира тут же налепила листик подорожника и обвязала сверху всё теми же колосьями.

— Мама говорит, что кровь на поле — к добру. Говорит, раньше резали козу и ее кровью поливали землю, но человечья кровь еще лучше! — сказала девочка, утешая меня.

Я кивнул и вернулся к работе.

Когда время подошло к полудню, Филора кликнула Миру поснедать. Я выпрямился, стирая со лба пот и грязь. Уже ныла спина, сильно чесались места, где покусали мухи, руки затяжелели. А ведь до вечерней зорьки далеко. Так же далеко, как и до конца поля. И я не думал, что мне хватит сил и упорства продержаться. Маленькие дети у соседей уже давно утомились и спали в тени сложенной скирды, да и мои одногодки работали через силу. Крепче всего оказались не молодые парни, а старухи, чьи согнутые спины до сих пор виднелись меж ячменных колосьев. Они работали вроде бы неспешно, но неизменно оказывались впереди всех, а за ними тянулись широкие просеки с аккуратно скрученными снопами.

— Тебе, что ль, помощь надобна? — окликнул сзади женский голос.

Я обернулся. Возле межи стояли три бабы: на головах платки, в руках серпы, юбки подвернуты. Две — из дома старосты, а вот третью я узнал не сразу. Это ж сноха нашего деревенского богатея Верида, вернее, одна из его снох.

Верид известен у нас тем, что женит сыновей не на девках с богатым приданным, а на нищих сиротках, коих подбирает то в городе, то в других деревнях, а потом эти сиротки горбатятся на него до изнеможения. Слыхал, что одна, как раз городская, умела шить, так она головы не подымала, обшивая всю немаленькую семью, а когда Верид торговать ее трудами начал, так и вовсе зачахла с иглой в руках. Каждый сын хотя бы раз или два овдовел и женился заново.

А ведь у Верида была и дочь. Может, староста ее мне в невесты прочил? Тогда я верно поступил, что отказался, а не то Верид быстро бы захватил всё мое добро, дом переделал бы под путников, а я бы пошел в его дом примаком. Сам бы оказался на месте тех снох и пахал бы без продыху, пока не помер.

— Мне! Только вы будете убирать ячмень с того конца поля. А то вдруг снопы перепутаем?

— Ишь какой маленький, а наглый! — прошипела одна, проходя мимо.

— Поглядим, кто больше зерна увезет, — сказала вторая.

Веридова сноха прошла молча, даже не взглянула на меня.

Я же вытер вспотевшую ладонь о портки и заново схватился за серп. Нельзя мне отдыхать! Не хочу отдавать свое!

И снова склонился над колосьями. Спина взвыла почти сразу, натертые мозоли кое-где прорвались и понемногу кровили, к серпу будто камень привесили, так он потяжелел. Где она, сила новуса? Я все еще мог поднять бревно или сильно ударить, но вот такая несложная с виду работа меня измотала. И думы… об урожае, о ноющей спине, трех бабах на той стороне поля, о замыслах старосты и неуёмной жадности Верида — они утомляли меня не меньше.

Я вновь вспомнил заветные слова. Сейчас они вроде бы и ни к чему, ведь ядер я не глотаю, да и на поле новусов не часто увидишь, но вдруг слова помогут? И я забормотал их себе под нос…

— Лиор! Лио-о-ор!

Филорин голос. Я распрямился, оглянулся на соседей и ахнул. Раньше они шли немного впереди меня, сейчас же остались далеко позади. И Мира со снопами сильно отстала! Ровные ряды срезанных колосьев на десятки шагов разделяли меня с моей помощницей.

— Прибереги силы! — крикнула тетка Филора. — А то завтра не встанешь!

Значит, слова нужны не только для ядра! Пока я говорил их, снова будто отошел от своего тела, но руки продолжали трудиться, причем получше, чем со мной. Ни одного промаха, ни одного лишнего движения! Да я даже дышал иначе: вдох — захват, взмах серпа, выдох — колосья ложатся в один пук.

Да, я чувствовал и усталость, и боль, но ничуть не больше, чем в полдень, а нынче солнце изрядно перевалило на запад.

— Ладно! — махнул я соседке.

Прошелся по уже срезанным колосьям, связал их в снопы, сложил в скирду и снова за серп.

В конце дня у меня еле-еле хватило сил, чтоб накормить скотину да подоить коров. Даже есть толком не хотелось. А на следующее утро пришлось встать еще до зари, чтобы успеть сделать всё по дому, и с рассветом пойти на поле.

В других семьях женщины нет-нет да и вернутся в дом, чтобы настряпать на всех работников и обиходить скотину. А у меня есть только я.

И я трудился изо всех сил. За четыре дня уборки ячменя я почернел, похудел и вымотался, как никогда. Вместо костей через кожу явственно чувствовались твердые и сухие жилы, тугие, как веревки, на животе проступили бугры, да и плечи чуть раздались вширь.

Другие жнецы тоже загорели дочерна и истощали, только по ним казалось, будто они не ели неделю: руки как прутики, щеки ввалились, да и ходили они нынче полусогнутыми.

Я один за эти дни успел сжать больше половины поля. С остальной части честно отсчитал по четыре снопа из каждых десяти и сложил их отдельно. Вскоре за ними приехал староста на телеге и увез как долю своих баб, так и долю Верида. Мои скирды остались на поле. До обмолота еще далеко, надо, чтобы колосья отлежались, просушились, а уж потом отвезти их на ток.

Через неделю пришла пора овса, за ним рожь. Страда! Наверное, потому эта пора так и зовется, что уж больно много страдать приходится. И я страдал! Если бы не заветные слова, наверняка бы слег и не успел убрать всё зерно. Пусть я отдал едва ли не четверть всего урожая, зато оставшегося мне хватит на всю зиму даже с учетом податей.

Едва всё закончилось, как к моему дому вновь подошел староста.

— Лиор, назавтра твой черед пасти стадо.

Я так удивился, что не нашелся со словами. Есть ведь обычай, что дома, где помер мужик или остались одни старики, за стадом не ходят!

— Твой черед еще на страду пришелся, но я тебя дергать не стал, всё ж таки ты один. Но и вовсе убрать твой дом не могу. Была б у тебя одна корова — другое дело. А за три коровы, будь добр, один день пасти все равно придется.

И ведь не сказать, что он совсем не прав. Кто будет держать три коровы, если дом неполон и нет того, кто накосит вдоволь сена, кто вычистит хлев, кто возьмет на себя главные тяготы?

— Ладно. Завтра пойду.

Выпросил у Харта кнут и с утра увел стадо.

Уже больше недели стояла жара. Это хорошо для уборки зерна, но дурно для пастбища: трава выгорела на солнце, и коровам ее не хватало. Потому я, как и другие пастухи, повел стадо вдоль ручья. Всё, что поблизости от деревни, уже было съедено, так что я гнал коров всё дальше и дальше, пока не увидел пышные зеленые луга. И впервые за долгое время я вволю отдохнул и отоспался.

Возвращался в деревню довольный. Ну а что? Не потерял ни одной коровы, вся скотина вволю наелась, вон вымя чуть ли не по земле волочат, сам я бодр и свеж, аж в голове прояснилось, пережил самую тяжкую пору, так что до дня Пробуждения всяко продержусь!

Коровы сами расходились по своим дворам, я неспешно шел за своими, и тут посередине деревни на меня налетела тетка Филора.

— Лиор, горе-то какое! Беда! Хорошо, что Мира вовремя углядела, иначе бы вовсе всё погорело, а так лишь сенник один да хлев немного занялся. Всей деревней тушили! Дом, кладовая, курятник — всё уцелело. А вот сенник…

Я бросился бежать к дому.

Там на краю, где прежде стоял сенник, доверху забитый душистым сеном, накошенным еще отчимом, зияла черная дыра. А это значит, что мои коровы не проживут эту зиму. Ни одна!