— Кстати… а как Корв вообще оказался на «Белой тени»? — спросила я. — Он ведь воин до мозга костей.
— Это долгая история, — вздохнул Риэль, меняя позу и становясь чуть серьёзнее. — Знаешь, в детстве Корв был… другим. Не таким замкнутым. Его с младенчества готовили к роли воина: закаливали через контролируемые ожоги, учили медитировать на «холодный огонь» — чтобы ярость не сжигала, а кристаллизовалась в силу. В 10 лет он впервые потерял контроль — его рога вспыхнули так ярко, что расплавили тренировочный щит. Вместо похвалы его наказали: неделю провёл в «камере молчания», где должен был научиться «гасить свет».
— То есть его сила с детства считалась… угрозой? — уточнила я.
— Именно, — кивнул Риэль. — Он вырос, зная: его свечение — это порок, который нужно подавлять. Но потом он встретил Вейру. Она не осудила его за вспышки света. Наоборот, записала это в список его «очаровательных недостатков». Они вместе сбегали в заброшенные сектора корабля — она читала стихи (запрещённые как «излишняя эмоциональность»), а он пытался повторить её смех. И его рога мерцали в такт.
— Значит, она была первой, кто показал ему, что свечение — это не слабость? — спросила я.
— Да. Но потом был бой с кибер-медузами. Корв шёл в авангарде, использовал свечение рогов как оружие. На секунду отвлёкся на крик Вейры — и получил удар в голову. После этого он частично потерял память, а его свечение стало… нестабильным. Кланы объявили его героем, но тайно начали наблюдать — не стал ли он «нестабильным». С тех пор он ещё строже контролировал свет — даже в присутствии Вейры.
— Поэтому он так боится своих эмоций? — прошептала я.
— Не только, — ответил Риэль. — Когда кланы заключили мир, Корв столкнулся с кризисом: его навыки воина стали ненужны. А старейшины настаивали на браке с Вейрой — не из любви, а ради «генетического потенциала». Вейра мечтала о исследованиях, а не о роли матери «пророка Пустоты». И тогда Корв принял решение: отказался от должности в гвардии клана и последовал за ней на «Белую тень». Формально — как начальник охраны. Фактически — как её защитник и друг.
— То есть он выбрал не войну, а её мечты? — задумчиво произнесла я.
— Именно, — подтвердил Риэль. — «Если я не могу быть воином, я буду охранять её мечты», — так он заметил однажды. «Белая тень» стала для него пространством, где можно не гасить свет… хотя он всё ещё боялся полностью отпустить контроль.
— Но откуда ты столько про это знаешь? — с подозрением спросила я.
— Ну а как я достал твои воспоминания о третьем курсе академии, когда ты перепутала перевод «я люблю вас» и «я съем вас», а потом три дня пряталась от посла Ксилора? — широко улыбнулся Риэль, и чешуйки на его щеках зазвенели в ритме смеха.
— Ты не мог! — ахнула я, краснея. — Это же защищённый архив!
— Мог. И сделал, — подыграл он, приложив ладонь к груди. — Вот потому все стараются не касаться меня лишний раз — мало ли какие грязные носки я вытащу наружу. То есть в прямом смысле — однажды я случайно активировал систему очистки и вывалил целую гору носков в коридоре. Но в переносном… — он многозначительно поднял палец, — я вижу то, что другие прячут.
— То есть ты… тоже читаешь мысли? — недоверчиво спросила я.
— Не совсем. Я скорее… как и ты перевожу. Чувства, воспоминания, скрытые сигналы — всё это тоже языки. Просто не все умеют их …воспринимать .
— И Корв об этом знает? — поинтересовалась я.
— Конечно. Он, кстати, единственный, кто не пытается закрыться от меня. Говорит: «Если ты уже копаешься в моей голове — хотя бы предупреждай, когда находишь что-то особенно постыдное».
— Значит, он тебе доверяет, — улыбнулась я.
— Доверяет. Потому что понимает: я не использую это против него. Я просто сохраняю истории. Даже те, которые люди хотят забыть, — Риэль помолчал, и в его голосе вдруг проступила непривычная серьёзность. — Как историю о том, что Корв когда-то смеялся так громко, что его рога светились, как новогодние гирлянды. Или о том, как он прятал под подушкой книгу стихов, хотя в клане это считалось «недостойным воина».
— Стихи? Корв? — я не смогла скрыть изумление. — Не могу представить.
— Ага, — Риэль кивнул, и его чешуйки мягко мерцали в приглушённом свете медблока. — И знаешь, что самое смешное? Он до сих пор думает, что это секрет. Хотя я мог бы устроить аукцион на его «постыдные тайны». — Он снова усмехнулся, но тут же смягчил тон: — Но я не буду. Потому что дружба — это не коллекция компроматов. Это… — он задумался на секунду, подбирая слова, — право знать, что кто-то видит тебя настоящего — и не отворачивается.
— Хотя, признаюсь, коллекция у меня всё же есть. Только она не для шантажа. Для памяти. Чтобы, когда всё рухнет, осталось хоть что-то настоящее. Даже если это просто история о том, как Корв пытался вязать шарф.
— Да, я знала! — фыркнула я. — Значит, есть коллекция шарфов! И, наверное, целый архив «постыдных тайн» в разделе «Воины, которые не умеют держать спицы»?
Риэль не ответил — только многозначительно улыбнулся, чуть склонив голову. Его чешуйки на скулах замерцали, будто перелистывали невидимые страницы каталога.
— Некоторые сокровища лучше не раскрывать сразу, — наконец произнёс он, поднимаясь. — Иначе пропадёт весь шарм.
Гагарин, до этого внимательно слушавший, издавал короткий щелчок, аплодируя. Риэль подмигнул ему.
— Ладно, — отчеканил он, вставая и поправляя форму. — Мне пора. Док зовёт — говорит, мой чешуйчатый коллега (кивок в сторону Гагарина) уже начал перепрограммировать холодильник под «режим тишины и маринованных водорослей».
Дверь за ним закрылась, оставив меня наедине с ворохом новых мыслей. Я посмотрела на Гагарина, который устроился у меня на плече, и тихо произнесла:
— Кажется, мир вокруг стал чуть более… светящимся.
Помолчав, я добавила:
— И как теперь со всем этим жить?
Гагарин склонил головку набок, размышляя над ответом. Потом издал ещё один щелчок — на этот раз протяжный, почти задумчивый — и устроился поудобнее, представлялось говоря: «А вот это уже твоя история. И ты сама её напишешь».
Я откинулась на кушетку.
Гагарин устроился у меня на груди и щёлкнул — на этот раз мягко, почти ласково.
«Я с тобой», — дал понять этот щелчок.
Интересно, а мои жизненные показатели он придет проверить?
***
Не пришёл.
Зато через десять минут в дверях появился капитан Дариэн.
Он появился не с грохотом, как Корв, — а так, что казалось свет в коридоре сам решил стать мягче.
Шварх, конечно — рога, хвост, сила в каждом движении — но не как у боевиков клана Огненных Рогов. Его рога были отполированы до тёмного блеска, изогнуты с почти аристократической грацией.
Хвост — длинный, подвижный, но не дёргался от гнева; он мерно покачивался в такт шагам, как маятник, отсчитывающий не время, а терпение.
А глаза… глаза светились сиренью — не янтарём ярости, а тёплым, почти ласковым светом, он видел не угрозу в каждом движении, а потенциал.
— Как самочувствие, Фэй? — спросил Дариэн, останавливаясь у кушетки. — Слышал, ты устроила небольшой спектакль в медблоке. С голограммами, запахами и коллективным обмороком у инженеров.
— Это не я, это мои воспоминания решили устроить премьеру. Билеты — только в обмен на нервы. — возразила я.
Он усмехнулся. В сиреневых глазах мелькнула искра.
— Впечатлило. Особенно момент с кибер-отвёрткой. Док до сих пор пытается понять, почему его пробирки начали петь колыбельную.
— Это был Гагарин, — хмыкнула я. — Он считает, что лаборатория слишком шумная для серьёзных исследований.
