— Я создала их, потому что не могла смириться с пустотой, — шепчу я. — И знаешь, что самое смешное? Я даже придумала им диалоги! Мама говорила: «Фэй, не трогай провода!», а папа добавлял: «Но если очень хочется — то можно».
Тут «Старший Брат 42» издаёт странный писк, его манипуляторы дёргаются, и он выдаёт:
— Ошибка 404: родительские функции не найдены. Предлагаю альтернативную программу: «День рождения 2.0».
С лязгом он выдвигает ящик. Внутри — протеиновый батончик, обёрнутый фольгой с нарисованной от руки свечкой. На фольге криво написано: «С ДР, Фэй. Ты — лучший проект СБ 42».
Я смотрю на «торт», потом на робота, потом снова на «торт».
— Ты… ты серьёзно? — начинаю я, и тут меня накрывает. Сначала сдавленный смешок, потом — истерический хохот. — «Лучший проект»? Я что, прототип пылесоса? Или экспериментальный тостер?
— Утверждение не опровергнуто, — невозмутимо отвечает робот.
Я падаю на пол, обнимаю «торт». Фольга холодная. Запах протеина резкий, химический.
Слёзы катятся по щекам. Я глотаю их, чтобы не захлебнуться. Это всё, что у меня есть? Кусок пластика и криво написанные буквы?
Я разворачиваю фольгу. Глотаю первый кусок. Горько. Желудок сжимается. Но это — еда. Это — забота.
— Ты не мама, — говорю я тихо. — Ты не папа. Но ты — мой.. И ты пытался. … это почти мило.
Робот:
— Запрос не распознан. Но я могу спеть песню «Ода литий-ионному аккумулятору».
Я смотрю на себя маленькую.
— Ладно, — говорю я себе. — Ты выросла в отсеке с роботом-бухгалтером, который считает чувства «энергозатратной опцией». Ты придумала семью на стене. Ты рыдала над протеиновым «тортом». И знаешь что? Ты — офигенно крутая. Потому что даже в этом металлическом кошмаре ты умудрилась остаться человеком.
Зеркало дрожит, трескается и рассыпается в пыль. Остаётся только запах машинного масла… и чуть-чуть — протеинового батончика.
Механический голос:
— Испытание пройдено. Рекомендация: в следующий раз использовать более качественные материалы для праздничных украшений.
Я фыркаю:
— Ага, конечно. Ты бы ещё свечи из микросхем сделал. Но знаешь что? Это был лучший день рождения в моей жизни. Потому что я наконец поняла: моя семья — это я сама. Ну… и ты, железяка.
«Старший Брат 42»:
— Замечание: я не железяка. Я сертифицированный робот-воспитатель.
Я смеюсь:
— Конечно, конечно. Идём дальше. У меня ещё четыре испытания, а у тебя — ещё миллион нелепых советов.
И тут в моём сознании звучит голос — тёплый, знакомый, как луч света в этой механической пустоте:
— Фэйла, — говорит Корв. — Ты невероятна.
Я замираю на миг, а потом улыбаюсь — уже по-настоящему,
— Спасибо, что был рядом, — прошептала я, и в этой тишине слова прозвучали громче, чем крик.
— Всегда, — ответил он. — Но знаешь что? Если тебе когда-нибудь понадобится настоящий торт — не из протеина, а из теста и крема — я найду способ его доставить. Даже если придётся угнать грузовой шаттл.
Я рассмеялась — легко, почти невесомо:
— Договорились. Но сначала — закончим это шоу.
— Именно. Жду тебя в конце. Не задерживайся.
— Не обещаю, — мысленно подмигнула я. — Но постараюсь.
И шагнула вперёд — навстречу следующему испытанию.
***
ЗЕРКАЛО ИЗМЕН («Ты странная»)
Зеркало не предупредило — оно безжалостно ввергло меня в память, прямо в безвоздушную пропасть, где давно погребено моё доверие.
Я снова на Луне 3. Мне двадцать. Уже не девочка, не мечтательница — женщина, которая знает, каково это: ощущать запах кожи после долгого полёта, ловить в тишине модуля мерное дыхание близкого человека, чувствовать, как любовь делает даже гравитацию мягче.
Его звали Даррил. Техник с грузового шаттла. Прилетал каждую неделю. Не осыпал цветами, не клялся в вечной любви. Просто оставался.
Я любила его. Не по шаблонам из голофильмов — без оркестров и закатов. Моя любовь жила в мелочах, в тихих поступках, в незаметных заботах.
Я помнила, что он пьёт кофе без сахара, но непременно с тремя каплями синтетического молока — «иначе горчит, как советы начальника».
По ночам подкрадывалась к спящему, чтобы убедиться: ему не холодно, хотя климат-контроль Луны 3 не ошибается ни на градус.
Перестала ворчать на его инопланетный бульон за завтраком, хотя раньше называла его «биологическим оружием».
Втихую перепрограммировала робота-уборщика, чтобы тот не заходил в модуль по вторникам — ведь именно по вторникам прилетал Даррил, и мне нужна была тишина, в которой слышно, как он дышит.
Я никогда не произносила слов «я люблю». Но каждый мой поступок кричал это — тихо, по-фэйски, самым странным переводом на язык заботы.
А потом я увидела…
Вернулась с обхода станции — усталая, голодная, с тёплым предвкушением: «Он ждёт. Он согреет».
Дверь была приоткрыта. Свет выключен. Но в полумраке — движение. Звуки. Запах — не его. Чужой, резкий, как предупреждение.
Ручка двери осталась ледяной в моей ладони. Я даже не заметила, как сжала её. Я заглянула.
Даррил — на моей кровати. С Селиной — дочерью начальника, той, что носит духи с Земли и смеётся над теми, кто «переводит вместо того, чтобы жить».
Они не целовались. Они занимались любовью грубо, без стеснения, а мой модуль — просто удобное место.
В тишине — только скрип пружин и её смех. Как битое стекло.
Его руки — на её бёдрах. Её ногти — в его спине. А он стонет — не от страсти, а от облегчения, кажется наконец избавился от груза.
И тогда, запыхавшись, произносит:
— Наконец-то… Я задыхался с ней. Всё время смотрит, молчит, точно я — загадка. А я не загадка. Я — техник. Мне нужна настоящая женщина. Не та, что переводит мои взгляды на язык одиночества. Ты — другое дело. Ты — жизнь.
Селина смеётся:
— Бедная Фэйла… Думаешь, она сейчас где-то плачет?
Он отвечает, глядя в пол:
— Нет. Она сидит у окна и ждёт, как дура. Но завтра я скажу: «Извини, но ты странная» — и она сама уйдёт. Такие всегда уходят. Потому что не верят, что им положено быть любимыми.
В горле — ком. Руки дрожат. Запах его кожи теперь — как кислота.
Я не вбегаю. Не кричу. Просто стою в дверях и чувствую, как внутри погасло всё, что я называла «чувствами».
На следующее утро он приходит. С виноватым лицом. С пустыми руками.
— Фэй… — начинает он. — Прости. Я… ну, ты же понимаешь. Ты слишком… другая. Ты как из иного мира.
Я смотрю на него долго. Потом улыбаюсь — только губами, не глазами, не душой.
— Да, — говорю я тихо, почти ласково. — Я странная. А ты — обычный. Просто… грязный, предсказуемый, пустой. Но знаешь что? Спасибо. Ты научил меня одной важной вещи: настоящие не прячутся за «извини».
Внутри — тишина. Только голос, как эхо: «Я не ошибка. Я не ошибка. Я не ошибка».
Он открывает рот, чтобы что-то сказать. Я поворачиваюсь и ухожу.
С тех пор — никаких надежд. Никаких «может быть». Только стена. И правило: «Никто не зайдёт дальше воротника. Особенно — с руками, которые уже принадлежат другим».
Теперь, в зеркале Лабиринта, я смотрю на ту женщину — уставшую, с душой, разорванной на части.
— Ты думала, что если отдашь себя целиком — тебя полюбят за это, — шепчет отражение. — Но мир любит тех, кто берёт. А ты отдаёшь. И поэтому ты — ничто.
Я молчу. Потом произношу:
— Да. Я любила. По-настоящему. Не как игру. Не как фантазию. Как жизнь. И он использовал это, как инструмент. Но ты знаешь, что самое страшное? Я до сих пор верю, что кто-то может взять мою любовь — и не разбить.
Я делаю шаг вперёд.
Зеркало мерцает. На мгновение вижу другое отражение: Корв. Его голос — как огонь в темноте. Не хриплый, не резкий. Тёплый. Он хмурится и говорит: «Отродье Бездны — ты неподражаема».
