Улыбаюсь. Не ему. Не себе. Просто чтобы не закричать.
***
Капитан подошёл ко мне, руки сложены за спиной, сиреневые глаза — спокойные, но уставшие, в них отразилась вся тяжесть этого мира.
— Фэй, темнеет. Мало ли что. Если ты не против — проведём спасение мира завтра утром.
— Я не против… — ответила я, голос — ровный, не в груди, а где-то далеко, словно доносился из-за толстой стеклянной стены.
Корв молча взял меня за руку и отвёл в отдалённый угол зала — туда, где его отряд отдыхал в тени колонн, похожих на древние статуи забытых богов. Он улёгся на полу, подложив плащ под голову, и притянул меня к себе —
Обнял — руками и хвостом, плотно, надёжно, боялся, что я исчезну (не без повода, кстати). Его объятия были как крепость, как последний островок тепла в надвигающейся буре.
Я не спала.
Слушала его дыхание — ровное, но напряжённое, он видно, что сдерживал внутри бурю эмоций.
Чувствовала биение сердца под ладонью — ритмичное, мощное, как удары далёкого барабана.
Смотрела, как янтарные линии на его коже вспыхивают и гаснут в такт, как звёзды на ночном небе.
А если я случайно касалась пальцем — они вспыхивали ярче, радуясь моему прикосновению, как цветы, раскрывающиеся навстречу солнцу.
Как же трудно уйти, — подумала я.
Как же больно — выбрать «они», когда «ты» лежишь рядом и дышишь мне в волосы.
Весь храм погрузился в темноту — густую, бархатную, поглощающую даже эхо шагов.
И тишину — такую глубокую, что можно было услышать, как бьётся сердце мира.
Только постовые изредка мелькали в проёмах — тени, стражи последней надежды, призраки, охраняющие сон обречённого царства.
Пора.
Я отпустила тело.
Стала бестелесной, чистым сознанием, лёгким, как дыхание ветра.
Последний раз взглянула на своего шварха —
на его рога, тусклые в полумраке, похожие на ветви древнего дерева,
на хвост, обвивший пустое место, где я лежала, похожий на змею, защищающую своё гнездо, на лицо, где уже читалась догадка: «она уходит».
И пошла.
Больше не оборачиваясь.
Стояла на пороге Храма.
Передо мной — пелена Облака, густая, живая, дышащая, как огромный спящий зверь.
Внутри — всполохи, завихрения, пульс тьмы, жаждущей света, миллионы глаз следили за каждым моим движением.
Зеркало удобно лежало в руке — тёплое, живое, как сердце, пульсирующее в такт моим шагам.
Оно знало, что я стану его сосудом. Что моя кровь, моя память, моё „я“ — всё это превратится в печать. Но оно не сказало, сколько останется от меня самой. Иостанется ли вообще. И это было страшнее всего.
— Ну поехали, спасать мир, — прошептала я, и слова растворились в воздухе, как дым.
Сделала шаг.
Второй.
Третий.
Облако расступилось передо мной, как вода перед пловцом, открывая путь в неизвестность.
И тут — рев.
Не зов. Не крик.
Рев — первобытный, разрывающий грудь, как крик раненого зверя, потерявшего свою пару.
— ФЭЙЛА! ОТРОДЬЕ ТЫ БЕЗДНЫ! А НУ ВЕРНИСЬ! ВЕРНИСЬ НЕМЕДЛЕННО!
Я остановилась.
Стала материальной — не потому что испугалась, а потому что не могла уйти, не увидев его в последний раз.
Он стоял на пороге Храма, огромный, дрожащий, с пепельными рогами и мёртвым хвостом, как изваяние отчаяния.
На лице — не гнев.
Мука.
Понимание.
Он знал: я умолчала. Я решила уйти навсегда.
— Стой… — прохрипел он, голос — разорванный на части, как старая ткань. — Пожалуйста… вернись. Фэйла… иди сюда…
И упал на колени.
Посмотрела на него — на шрамы, на янтарь в глазах, на руки, что держали меня, как последнюю нить, связывающую с жизнью.
— Прости, — отозвалась я.
И пошла дальше.
Сзади — рев.
Приближающиеся шаги — тяжёлые, как удары молота.
Хруст сапог по камню — резкий, будто ломались кости.
Тяжёлое дыхание — прерывистое, отчаянное.
И вдруг — звук упавшего тела.
Я обернулась.
Он лежал — неподвижен, расслаблен, как после долгой дороги, наконец нашёл покой.
Рога — потухли.
Линии — погасли.
Лицо — спокойное, почти безмятежное, как у спящего ребёнка.
Я замерла. В груди — пусто. В голове — тишина. Только один вопрос: „Как я могу уйти?“ Но ответ уже был внутри: „Потому что должна“.
Я опустилась рядом, погладила его по щеке — тёплой, шершавой, настоящей, такой родной, что сердце сжалось от боли.
И в этот момент всё стало ясно:
Если раньше были мысли отступить…
То теперь их нет.
Я встала.
Пошла дальше — в глубь Облака, где тьма сгущалась, как чернила в воде.
И тут — Гагарин.
Выполз из-под руки, взобрался на плечо, уселся, как на троне, уверенный в своём праве быть рядом.
Я открыла рот, чтобы прогнать:
Но он предупредил — короткий, решительный щелчок антеной:
«Я иду с тобой. Не обсуждается».
Я улыбнулась — впервые за эту ночь, как сквозь тучи пробился луч солнца.
— Ладно, дружище… — прошептала я. — Закончим это так, как начали… Вместе.
Шла.
Вокруг — ветер поднялся, засвистел, зарычал, как разъярённый зверь.
Превратился в ураган, вихрь из тьмы и пыли, рвущий одежду, бьющий в лицо.
И когда я почти оторвалась от земли,
Всё стихло.
Нет тумана.
Нет ветра.
Нет Облака.
Только ощущение, будто я падаю сквозь время. Мимо проносятся обрывки воспоминаний.
Только мой жилой модуль на Луне-3 — маленький островок памяти в океане небытия.
Что?..
Я вошла.
Всё — как помню:
— узкая койка с истоптанным одеялом, казалось на ней спал не один десяток скитальцев,
— стол из переработанного пластика, покрытый царапинами от кофе-автомата, как карта моих бессонных ночей,
— стена, где до сих пор видны угольные контуры моей «семьи мечты» — мама с улыбкой, папа с усами, я — с пистолетом, нарисованные дрожащей рукой,
— три банки маринованных водорослей — срок годности «до первого прыжка», как символ вечной надежды на лучшее,
— и термоконтейнер в углу, открытый, пустой, напоминание о потерях,
— но рядом — старая кружка с надписью: «Не трогать — иначе хвостом дам», как привет из прошлого, где ещё было место шуткам.
Я села за стол.
Положила перед собой зеркало — оно мерцало, как окно в иной мир.
Гагарин примостился напротив, сложил передние лапки, смотрит — не глазами, а всей своей сутью, создавалось впечатление знает что-то, чего не знаю я.
— Ну и что теперь? — подумала я вслух, и голос прозвучал непривычно тихо в этой комнате воспоминаний.
— А теперь мы поговорим! — ответил таракан, и в его голосе звучала твёрдость, которой я не ожидала.
Глава двадцатая. Сверхсущество.
Я расхохоталась — нервно, почти истерично. Звук разлетелся по пустому пространству, как осколки стекла.
— Мой… таракан… разговаривает…
— Чего ты ржёшь, дура? — отозвался он с раздражением, но без злости.
Я вытерла слёзы, пытаясь взять себя в руки.
— Прости… Просто ты… разговариваешь… Это облако токсично?
— Возможно. Но дело не в этом. Я просто решил, что пора.
Я мгновенно стала серьёзной. В его тоне не осталось ни тени шутки, только глубокая, древняя усталость.
— Почему? Ты всегда мог говорить?
— Мог. Но не было необходимости. Ты и так меня понимала… без слов.
Он замолчал, погрузившись в воспоминания. Я почувствовала, как в груди нарастает странное ощущение — точно сквозь слои времени проступает что-то огромное, непостижимое.
— Помнишь день нашей встречи? — спросил он тихо.
Луна-3. Двенадцать лет. Я положила батончик на стол — последний. Обернулась — а он уже сидит на нём, жуёт с видом знатока. Я только успела сказать: «О, ты тоже считаешь, что ему не хватает кофе?» — как он уже щёлкнул: «Наконец-то умный человек». Я налила ему кофе в крышку — он взобрался на плечо. И с тех пор — не слезал.
