Просто… отсутствовал.
Жизнь без меня
На корабле всё было как прежде — и всё было иначе.
Люди смеялись, делились снами, обнимались. Кто-то радостно рассказывал:
— Мне снилось, я летал!
— А я был в саду, где деревья пели!
— Я просто спал… и всё было хорошо.
Никто не спрашивал: «Кто нас разбудил?» Потому что никто не помнил.
А я стояла в стороне, в тени вентиляции, и смотрела, как жизнь возвращается — без меня.
Первые дни были хуже ада.
Каждый мой шаг заставлял разговоры стихать. Не из злобы — из-за неловкости. Из страха. Проще было не смотреть, чем пытаться вспомнить то, чего, кажется, никогда и не было.
Корв избегал меня. Просто… не замечал. Если я появлялась в зале — он уходил. Если наши пути пересекались — отводил взгляд.
Но иногда… иногда я ловила его взгляд — янтарный, усталый, пытающийся что-то разглядеть в глубине моей души. И тогда сердце замирало:
«Вспомни. Вспомни меня. Вспомни, как ты светился, когда я касалась твоих рогов. Вспомни: „Я — твоя“».
Но он отворачивался — и шёл дальше.
Дариэн кивал мне, как незнакомке. Лира избегала взгляда. Риэль делал вид, что занят. Док молчал.
Корабль тоже забыл меня.
Облако не просто исчезло — оно забрало с собой эхо наших поступков. Как вирус, который стирает файлы, оставляя пустые папки. Мы победили, но цена оказалась выше, чем мы думали.
Я проверила архивы. Ни видеозаписей. Ни аудиодневников. Ни протоколов. Даже в личных журналах — моего имени не было. Будто я никогда не существовала. Вся моя боль, вся любовь, весь выбор — растворились в Облаке, и вселенная просто… стёрла меня.
Только в моей памяти оставались:
его руки, тёплые и сильные;его голос: «Ты где была, отродье бездны?»;его поцелуй, нежный, как первый снег;его обещание: «Я не отпущу».
Но в их мире — этого не существовало.
Разговор с пустотой
Я спустилась в сердце корабля, туда, где свет был тише, а стены не пульсировали. Где всё дышало покоем — но не радостью.
— Элион… — прошептала я. — Ты меня слышишь?
Тишина.
— Почему они не помнят?
— Почему я — одна?
— Как мне вернуться… домой?
Он не ответил. Но воздух сгустился, свет в стенах замедлился.
И тогда я поняла.
Он не может говорить.
Не хочет.
Потому что если он скажет: «Я помню тебя», — я не уйду.
А мне нужно уйти.
Потому что здесь — мне нет места.
Я не заплакала. Просто кивнула.
— Спасибо, — вздохнула я. — За всё.
Решение
Я пошла к Дариэну.
Стояла у его двери пять минут, сжимая кулаки. «Скажи, что я нужна. Скажи, что они вспомнят». Но слова остались внутри, потому что я знала: если он скажет «останься», я сломаюсь. А мне нельзя ломаться. Не сейчас.
— Меня не досчитались на СК-44, — доложила я спокойно. — Там моё место. Здесь… мне больше нечего ждать. Ни быть. Ни надеяться. Ни любить.
Он посмотрел на меня долго. Потом кивнул.
— Ты всегда можешь вернуться, Фэй, — ответил он тихо. — И спасибо тебе…за наши жизни.
Я улыбнулвсь и пошла к шаттлу.
На выходе стоял Корв. Руки сложены на груди, взгляд в пол. Когда я прошла мимо, он поднял глаза.
— Ты уходишь? — спросил он.
— Да, — ответила я.
Он помолчал. Потом тихо:
— Хорошо.
И больше ничего.
Полёт в неизвестность
Я села в шаттл. Одна. Без таракана.
«Белая Тень» оставалась позади — целая, живая, и чужая.
Я закрыла глаза. И в тишине вспомнила голос Гагарина:
«Я не прощаюсь. Я говорю — до встречи».
— Жду, — прошептала я. — Только не задерживайся, дружище.
Шаттл взлетел.
Я смотрела, как «Белая Тень» уменьшается в иллюминаторе. Где-то там, в недрах корабля, Корв сейчас стоит у архива, пытаясь нащупать то, что нельзя назвать. А я лечу прочь — туда, где нет вопросов, нет воспоминаний, нет боли. Только тишина.
Я летела домой — не к спасению, не к любви, а к унитазам, к бульону, к пустой каюте. Туда, где меня никто не будет ждать… но и никто не предаст.
Где я смогу снова стать собой — той, кто помнит всё.
Даже если это больно.
***
Через три дня после отлёта шаттла Корв зашёл в архивный отсек — узкое помещение под палубой наблюдения, где старые голографические карты мерцали в режиме ожидания, как забытые сны. Пол был покрыт слоем пыли от заброшенных навигационных кристаллов — казалось, сама память корабля укрылась здесь под этим серым покрывалом.
Вейра стояла у стеллажа. Её пальцы в тонких перчатках перебирали обгоревшие записи — будто пытались нащупать сквозь пепел то, что не должно было исчезнуть. Хвост застыл неподвижно, как ствол древнего дерева, пережившего сотни зим. Взгляд был прикован к данным, но мысли явно витали где-то далеко — возможно, в тех же туманных пространствах, где блуждал и сам Корв.
Он не стал здороваться. Просто прислонился к дверному косяку, скрестив руки на груди. Рога казались тусклыми, лишёнными привычного свечения, а янтарные узоры под кожей спали, как угасшие реки.
— Я чувствую… жжение, — произнёс он без предисловий, слова вырвались сами. — Вот тут… Внутри груди. Тут что-то должно быть — но его нет.
Он замолчал, пытаясь ухватить ускользающий образ. Вейра не обернулась — лишь чуть замедлила движения, прислушиваясь не к словам, а к тому, что скрывалось за ними.
— Иногда кажется, — продолжил Корв, глядя куда-то сквозь стену, — я касался кого-то… иначе, чем касался всех. Не как страж. Не как шварх. А… так….это было единственное, что имело значение.
Тишина. Только шелест перекладываемых кристаллов да далёкий гул корабельных систем.
— И когда я закрываю глаза, — что-то внутри пытается светиться. А потом… гаснет. Потому что нет причины. Но жжение не проходит.
Вейра наконец оторвалась от стеллажа. Повернулась к нему — не с жалостью, а с той усталой ясностью, что бывает у тех, кто знал его до Облака. До того, как всё стёрлось.
— Тогда не гони его, — сказала она тихо. — Пусть будет. Может, это — единственное, что осталось.
Её голос звучал ровно, но в нём сквозила тень чего-то невысказанного — она тоже хранила в себе осколки, которые не могла ни назвать, ни отпустить.
Её пальцы на мгновение коснулись его руки. В этом касании было больше слов, чем в любом объяснении. Корв не ответил, но что-то в его взгляде дрогнуло — как искра, готовая разгореться
Корв не ответил. Просто развернулся и вышел, оставив за собой едва заметный след пыли, поднятой его шагами.
Глава двадцать вторая. Мне нужна подушка.
Полгода на СК-44 тянулись бесконечно. Каждый день сливался с предыдущим, как капли вязкого киселя, стекающие по стеклу.
Мои будни были методично расписаны:
06:00 — подъём под монотонный сигнал будильника. Я заставляла себя открыть глаза и посмотреть в иллюминатор — просто чтобы напомнить себе: я в новом месте, всё позади.07:00–09:00 — проверка лингвистических модулей. Переводы торговых соглашений, дипломатических нот, технических спецификаций. Я научилась не замечать, как пальцы автоматически набирают команды, а мозг фильтрует десятки языковых конструкций одновременно.10:00–12:00 — консультации с экипажем. Чаще всего — скучные разъяснения по терминологии или помощь в составлении официальных обращений.обед — всегда в одиночестве. Я находила тихий уголок в столовой, где никто не пытался завести разговор.после обеда — работа с архивами. Я погружалась в древние тексты, пытаясь найти утешение в чужих историях.вечера — ритуал: три чашки чая (одна настоящая, две — синтетика), записи в блокноте и полчаса у иллюминатора, глядя на звёзды, которые больше не казались мне родными.
