Нелюбимая жена-попаданка для герцога (СИ) - Луна Кармен

12.

И всё это не было бы таким восхитительно завершённым без моего главного союзника и грозы коридоров — Василиуса. Он не просто кот Он — явление Главный администратор, живое воплощение надзора и ужаса персонала. Он сидел на подоконнике кабинета с видом, будто через пару минут подпишет приказ об увольнении кого-то, кто не донёс ведро. Его зелёные глаза следили за каждым, кто входил: замешкался — попал под подозрение, заикнулся — записан в список подозрительных, не погладил — будешь подметать дважды. Иногда он мурчал так, что у особо суеверных тряслись руки и падали щипцы. Кто-то даже шепнул Агнессе, что это точно нечистый, потому что «глазами в душу смотрит». Я же только кивала и уверенно говорила: «Он у меня по расписанию работает. Главное — кормить вовремя и не спорить». Никто не спорил. Ни со мной, ни с Василиусом...Благо дело он пока молчал. Ну... не совсем. Не с ними. Со мной он разговаривал. Ещё как.

Особенно по утрам, когда я только просыпалась, в полубессознательном состоянии шлёпала к умывальнику, а он уже сидел на сундуке, как статуя древнего оракула, и ждал, чтобы начать утренний обмен колкостями.

— Ты бы хоть волосы расчёсывала, прежде чем людей пугать, хозяйка, — фыркал он, лениво облизывая лапу.

— А ты бы хоть раз рот прикрыл, прежде чем комментировать мою внешность, шерстяной судья.

— Это не рот, это рот авторитета. Кота, между прочим, уважаемого.

— Уважаемого кем? Твоими тараканами на кухне?

— Они хотя бы слушают. Не то что ты.

— Ишь, хвостатый лидер мнений. Может, тебе табличку повесить: «Тут правит кот»?

— Повесь. Только не забудь приписать: «С хозяйкой, которая всё равно слушает меня...А еще я много знаю».

— Кто много знает, тот мало живет.

— Не угрожай коту! Я, между прочим, единственное звено связывающее тебя с прошлым!

- ОЙ, не надо меня ни с чем связывать. Мне и тут хорошо.

Но я, представьте себе, задумывалась, что он, может, и прав. Потому что Василиус — это не просто кот Это воплощённое ехидство с хвостом, знаток драм, мастер сарказма и обладатель таких интонаций, что Шекспир на том свете нервно курит в тени.

Вот мы как раз спорили, кто прав в недавнем увольнении повара за тухлое мясо (я — за чистоту, он — за аромат), когда в дверях моего кабинета появилась служанка Мартина — та самая, что ещё недавно смотрела на меня, как на икону, а теперь —как на икону, которая шевелится.

— Миледи, простите... — она смущённо переминалась с ноги на ногу, взгляд в сторону, — а вы сейчас... с кем говорили?

Я подскочила от неожиданности. Василиус, как приличный подлец, в тот же миг притворился подушкой. Ни звука. Ни шороха. Только хвост аккуратно скользнул под лапу, и всё — самая безмолвная невинность в этом проклятом замке.

— Я... молилась, — выпалила я, перекрещиваясь так быстро, что святые наверняка на том свете моргнули.

— А... — Мартина нахмурилась, — я просто... слышала второй голос. Мужской.

Такой... ворчливый.

Я выпрямилась, скрестила руки и посмотрела на неё так, как будто она только что усомнилась в том, что у меня две почки.

— Тебе, Мартина, показалось. В следующий раз — перекрестись и иди работать.

Голоса в голове — это от недомытых полов и слабого чая.

Та кивнула, споткнулась о порог и поспешно исчезла.

Я медленно повернулась к коту, который всё ещё изображал клубок безмолвия.

— Василиус... ты уволен.

— Уволь меня ещё раз, я попрошу выходное пособие в виде тунца, — мурлыкнул он лениво и закрыл глаза.

— Следующий раз — зашью тебе пасть шелком, благородный ты наш оракул.

— Только если золотыми нитками, хозяйка. Я — аристоккот.

Я закатила глаза так, что они чуть не укатились под стол, взяла перо и записала в блокнот: «Следить за котом. Подслушивает, спорит, выдаёт меня. Возможно, шпион Но пушистый».

И вот так, шаг за шагом, в этом каменном монстре, называемом замком, начинала зарождаться жизнь. Не пыльная, не надменная, не парадная — а настоящая, рабочая, шумная и живая. Да, я не родилась герцогиней. Да, я не умею кокетливо вздыхать за фортепиано. Но я умею организовывать, лечить и превращать хаос в порядок. А это, скажу я вам, в тысячу раз полезнее любого аристократического взмаха веером.

Когда замок наконец перестал напоминать филиал запущенной катакомбы и начал смахивать хотя бы на уставшую, но честную провинциальную клинику — с вымытыми полами, травяным ароматом в воздухе и выдрессированными слугами, — я поняла, что пора взяться за следующее: мужа. Точнее, за его отсутствие. Он исчез, как пар из-под настойки чабреца — внезапно и с полным равнодушием к тому, что у него тут между прочим, жена, замок, народ и бюджет в состоянии глубокой комы. Ни записки, ни сообщения через Агнессу, ни даже записанного воробья с пергаментом в клюве — ничего. Только слухи, шепоты и один из его людей, постоянно маячащий на задворках с лицом преданной, но глухой мебели. Я его и призвала.

Он пришел, как и положено помощнику герцога, — с поклоном, тихо, вежливо, и с выражением лица «я ничего не знаю и ничего не скажу, даже под пытками зверобоем». А я в ответ — голосом, который раньше выводил из равновесия даже упёртых участковых: «Где мой муж?». Он замялся. Захлопал глазами, будто сейчас лягушка вылетит. Промямлил что-то вроде: «Миледи, ну это... мужское дело..» И тут я впервые за день, за всю неделю, за всю новую жизнь — улыбнулась. Но это была та улыбка, после которой даже стены начинают дрожать.

— А вы знаете, — сказала я ласково, — что бывает с теми, кто отказывается говорить со мной, ссылаясь на половые признаки?

— Да..нет..

— Увольнение. Мгновенное. Без рекомендаций. С записью в личное дело: «Был глуп, растерян, и крайне неэффективен».

И тогда, о чудо, у него прорезался голос. Оказывается, мой муж, светлейший герцог Райнар, отбыл на земли к югу, где некие вельможи решили, что раз у нас казна как решето, а земли без надзора, то их можно — так сказать — вежливо присвоить.

Название этих земель прозвучало с опаской, а затем ещё с большей опаской —слова о том, что «ваше вмешательство, миледи, может быть воспринято ках... мм…неловкость». Я уже в пути мысленно натягивала сапоги и закрывала за собой карету. Потому что если Магомед не идёт к горе, а гора ушла на политические разборки, то кто-то в этой семье должен выпрямить позвоночник и поехать выяснять, какого чёрта у них тут вообще творится.

Надела своё парадно-боевое платье — то самое, с которым удобно драться взглядом и вести переговоры одновременно, и почувствовала, как в моих венах начинает течь не кровь, а чистейшее королевское самообладание с примесью сарказма и слегка едкого базилика. Платье было шито из плотной ткани глубокого винного цвета, почти чернильного, с переливами, как у гематомы на пике расцвета.

Приталенное, с аккуратной шнуровкой, подчёркивающей талию, и сложными серебристыми узорами по краю рукавов — не слишком вычурно, но достаточно, чтобы каждый второй задумался: «А не пожалеть ли мне, что связался с этой женщиной?»

Корсет — умеренно тугой. До потери дыхания, конечно, не дошло, но пару вздохов я отложила на потом. Зато осанка сразу приобрела вид: «Я родилась в этом платье и уволила уже троих только за то, что они моргнули в мою сторону». Юбка струилась, как хорошо сваренный густой соус — и оставляла ровно столько загадки, сколько нужно, чтобы не показаться скучной. На самом деле шикарное платье. У моей предшественницы был отменный вкус, а у дяди водились деньги, в отличии от моего герцога.

Прическу я доверила себе — ну кто, если не я, знает, как должен выглядеть контролируемый творческий беспорядок с налётом дворцовой утончённости?

Волосы, собранные в высокий, изящный пучок, с парой непокорных прядей у висков — как бы намекая: да, я могу быть нежной. Но не надейся, что уцелеешь. В волосы я воткнула маленькую серебряную шпильку в форме змеиной головы — мой маленький талисман с намёком. Пусть все, кто собирается спорить, знают- герцогиня кусается.